Венедикт Ерофеев посвятил поэму «Москва — Петушки» своему другу Вадиму Тихонову. Но Тихонов и сам пытался писать о Ерофееве Вот несколько набросков его мемуаров
Венедикт Ерофеев посвятил поэму «Москва — Петушки» своему другу Вадиму Тихонову. Но Тихонов и сам пытался писать о Ерофееве Вот несколько набросков его мемуаров
Венедикт Ерофеев посвятил поэму «Москва — Петушки» своему «любимому первенцу», другу и «простому пьянице» Вадиму Тихонову. На Colta.ru целиком опубликованы фрагменты «мемуаров» самого Тихонова — написанных, впрочем, в довольно свободной форме, так что воспоминания от выдумки отличить в них сложно. Эти рукописи были обнаружены в собрании режиссера Ромы Либерова. Текст выйдет с предисловием и комментариями авторов первой биографии Венедикта Ерофеева — Олега Лекманова и Ильи Симановского. Публикация фрагментов стала возможна благодаря дочери Вадима Тихонова, Марии Тихоновой. «Медуза» публикует фрагмент этого текста с предисловием Лекманова и Симановского.
Как читать этот материал. «Медуза» публикует пять фрагментов «мемуаров» Вадима Тихонова. Чтобы понять, о чем в них идет речь, воспользуйтесь всплывающими сносками. В них представлены разъясняющие комментарии Олега Лекманова и Ильи Симановского.
Предисловие
О Вадиме Дмитриевиче Тихонове (1940–2000), которого Венедикт Ерофеев обессмертил, посвятив ему поэму «Москва — Петушки» и сделав одним из ее персонажей, рассказано и написано немало. Некоторые мемуаристы, без особенной ностальгии вспоминая об эпатажном стиле поведения «любимого первенца», удивляются факту многолетнего приятельства Ерофеева — незаурядно эрудированного и не имевшего недостатка в интеллектуальных собеседниках — и «простого пьяницы», не получившего даже полноценного среднего образования. Вероятно, стоит предостеречь читателя от поверхностной трактовки личности Тихонова, приведя слова Ольги Седаковой:
Тихонов […] был совсем не простой человек! Работал он всегда в самых «негодных» местах: сторожил кладбище, работал истопником в психбольнице… И вот однажды он мне звонит с одной такой работы и говорит: «Прочитал Джойса, «Портрет художника в юности». Вот белиберда! — я смягчаю его отзыв. — Совсем писать не умеет, балбес. Лучше бы «Детство» Толстого прочитал».
«Даже Вадя Тихонов открывал нам такие горизонты, о которых мы, конечно, не слышали тогда», — рассказывает и [подруга Ерофеева] Ольга Савенкова (Азарх).
Впервые большой фрагмент «мемуаров» Вадима Тихонова был опубликован Евгением Шталем, здесь же мы полностью приводим все пять сохранившихся набросков к этому так и не написанному сочинению. Авторского названия тексты не имеют; про их датировку можно сказать лишь, что, по-видимому, первые подходы к «мемуарам» Тихонов сделал в 1989–1990-е годы. «Писанина моя застопорилась, боюсь, не получится, много надо переделать», — сообщает в это время Тихонов Ерофееву в письме, которое включено в готовящийся в издательстве «Новое литературное обозрение» сборник «Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве».
Для удобочитаемости нами были исправлены многочисленные орфографические и синтаксические ошибки, содержавшиеся в тексте, а также внесено отсутствующее разбиение на абзацы и разделена прямая речь в диалогах. В случаях, когда зачеркнутый в рукописи текст представляет отдельный интерес, мы приводим его в примечаниях.
Вступление
Как гласит всякая красивая легенда, Веня Ерофеев появился на свет под звуки какого-то романса пьяненького папаши.
О какой легенде речь
Легенда эта, разумеется, идет от самого Ерофеева, охотно рассказывавшего друзьям и знакомым подобные истории об отце. Известен, например, восходящий к его рассказу и, очевидно, не имевший места в действительности эпизод, в котором Василий Васильевич Ерофеев на вручении сыну золотой медали «попытался что-то спеть со сцены актового зала». Также рассказ Ерофеева об отце в интервью Дафни Скиллен: «Он был известен еще своим голосом. Он бродил по городу, всегда в подпитии, хотя и не имел денег… Пел что-нибудь, вроде «Благословляю вас, леса, долины, нивы, горы, воды… Там-прам-пам-пам. И одинокую тропинку…» Или, там, из «Фауста»: «Привет тебе, приют невинный, привет тебе, приют священный»».
Политическое убежище
До меня эта легенда дошла лишь [в] 1961 году, когда границу Владимирской области пересек высокий и стройный молодой человек в сером задрипанном пиджачке, в парусиновых тапочках на босу ногу, но зато в ослепительно-белой рубашке. За ним бежала кучка ребятишек и кричала:
— Эй ты, герой — портки с дырой, опять тебя выперли из Орехово-Зуевского пединститута за аморалку и пьянку!
Молодой человек грустно им улыбнулся и произнес:
— Да! Нет пророка в своем отечестве.
— А сюда ты зачем идешь?
— Да вот, хочу у Вади Тихонова попросить политического убежища, говорят, что он где-то здесь живет.
Ребятишки радостно загалдели:
— Конечно, конечно! Его здесь каждый дурак знает. А ты обратись к Боре Сорокину, что [учится] в местном пединституте, он тебя и отведет за бутылку бормотухи — вместе и выпьете.
Второй вариант
В 1961 году в город Владимир заявился молодой человек в сером задрипанном пиджачке и белых парусиновых тапочках на босу ногу. За ним бежала куча ребят с криком:
— Эй ты, герой — портки с дырой, кого ты здесь ищешь?
— Да вот где-то здесь живет Вадя Тихонов, мне сказали, что у него можно получить политическое убежище.
— А вон идет Боря Сорокин, вы скинетесь на четвертинку, он тебя и отведет.
Знакомство и разноцветные девушки
Прибегает ко мне Боря и кричит с порога:
— Тихонов, я тебе такого колосса веду, у нас таких не бывало.
— Ну, — говорю, — беги тогда за бутылками. На ноги будем смотреть!
И вот приходят ко мне Боря с Веней:
— Ну как, Тихонов, дела?
— Да как — говорю — дела. Как у картошки — если не съедят, то посадят. Следовательно «Ин вино веритос эрго бибамус».
— Дурак ты, Тихонов, — говорит Ерофеев, — дуй свой эрго бибамус, а я пойду учиться в местный педвуз. Там Засьма-декан мне предложила вместе с ней [научную] работу написать и повышенную стипендию дать.
— Ты сам дурак, — отвечаю. — Там у нее всех цветов девок напихано, хочешь черную, а хочешь зеленую, а можно и флер дʼоранж подобрать. Давай я отведу тебя к Ивашкиной под кличкой «Зеленая», возьмем пару четвертинок. Можно с ней и выпить, и обвенчаться в Дмитриевском соборе. Правда, могут комсомольцы поколотить и повышенную стипендию отобрать.
Об идеях и КГБ
— Может, ты и прав, Вадя, — говорит мне Ерофейчик. — А вот Боря…
— Ну, Боре Сорокину мы Седачиху отдадим, все равно она стихи пишет, а на хрен нам стихи, когда у нас идеи есть.
— Это оно, конечно, — говорит Ерофейчик. — У меня Библию по листочкам [студенты] растащили, теперь их КГБ ищет, а мне дали 36 часов на выезд.
— А ты не грусти, Ерофейчик, это за чужие идеи сажают, а за наши нас никто не тронет, потому что их никто не знает. Меня тоже в КГБ таскали, спрашивали про Борю Сорокина. Ну я и сказал, что он скрывается у Владика Цедринского [на чердаке] на Сахалине, они и отстали. Правда, Владик потом возмущался, что у него не только чердака, да и дома-то нет, и о Сахалине он ничего не слышал. Ну, Ерофейчик, у тебя хоть на какую-нибудь маленькую идею наскребется?
— Да, 1 рубль 50 копеек найдется.
— Ну вот и не грусти. Этого тебе хватит на все политические убежища в мире.
Третий вариант
— Может, ты и прав, Вадя, — говорит мне Ерофейчик. — Но вот Боря…
— А Боре, — говорю, — мы отдадим Ольгу Седакову, все равно она стихи пишет, а на хрен нам стихи, когда у нас идея есть.
— Да я, — говорит, — знаю. У меня Библию по листочкам студенты разобрали, теперь их КГБ ищет, а мне 36 часов дали на выезд.
— А ты, — говорю, — не грусти, Ерофейчик. Это за чужие идеи сажают, а за свои нас никто не тронет, потому что их никто не знает. Меня тоже в КГБ таскали, спрашивали, где Боря Сорокин. Я им сказал, что он скрывается на чердаке у Владика Цедринского на Сахалине, они и отстали. Правда, Цедринский после возмущался. Оказалось, что у него и чердака-то нет и на Сахалине он никогда не был. Но зато тоже идея есть.
Пистолет и проверка спирта
— Может, ты и прав, Тихонов, но надо, здесь, наверно, иметь призму.
— Да за бутылку «Солнцедара» мы что хочешь достанем. Уж больно ты нерешительный!
— Ты это, Вадимчик, брось. Мне, когда я работал в котельной, предлагали пистолет ребятишки из Коврова. И еще — я тогда в Павлово-Посаде у Владика Сафронова жил — какие-то ребята принесли трехлитровую банку какого-то спирта и никто не решался первым принять дозу. Так вот я первый и выпил. Через десять минут в мою честь все пели здравицу.
Откуда эта история
Эту историю Ерофеев также рассказывал неоднократно, например в интервью Ирине Тосунян: «Ко мне опять же приехали знакомые с бутылью спирта. Главное, для того, чтобы опознать, что это за спирт. «Давай-ка, Ерофеев, разберись!» На вкус и метиловый, и такой спирт — одинаковы. Свою жизнь, собаки, ценят, а мою — ни во что. Я выпил рюмку. Чутьем, очень задним, почувствовал, что это хороший спирт. Они смотрят, как я буду окочуриваться. Говорю: «Налейте-ка вторую!» И ее опрокинул. Все внимательно всматриваются в меня. Спустя минут десять говорю: «Ну-ка, налейте третью!» Трясущиеся с похмелья — и ведь выдержали, не выпили — ждут. Дурацкий русский рационализм в такой форме. С той поры он стал мне ненавистен».
— Да я понимаю — спирт это, конечно, подвиг, только такие подвиги и надо совершать. Но пистолет-то зачем тебе, когда магазин рядом? А если тебя бы лишили магазина рядом, вспомнил бы про этот пистолет?
И тут мы пришли к единому мнению, что пистолет нам на хрен не нужен, а приобретем бинокль…