Почему все вечеринки заканчиваются танцами под Меладзе? Обсуждаем это с Александром Горбачевым — он составил 969-страничную книгу о русской попсе, в которой есть все: от «Лондон, гудбай» до «Кадиллака»

Институт музыкальных инициатив (ИМИ) выпустил книгу «Не надо стесняться» — о 169 постсоветских поп-хитах, которые знает наизусть почти каждый житель России. В нее вошли статьи, собранные журналом «Афиша» для номера о российской поп-музыке в 2011 году, а также совершенно новые интервью. В книге почти тысяча страниц. Главы описывают три десятилетия — от 1991 года до наших дней, песни распределены в книге по году выхода. Авторы «Не надо стесняться» попросили рассказать об этих хитах композиторов, поэтов, продюсеров, клипмейкеров или самих исполнителей. Редактор книги — журналист Александр Горбачев. Редактор «Медузы» Наталья Гредина поговорила с ним об этой работе, а также о том, можно ли считать Земфиру попсой — и как в книгу попали песни бизнесмена Михаила Гуцериева.

— Давайте определимся с понятиями. Что такое поп-музыка? Как вы для себя это определяли во время работы над книгой?

— Во время работы над книгой мы выбирали музыку, которая звучала по «Русскому радио» или могла по нему звучать. Еще один критерий — ее героями стали те, кто мог выступать в «Песне года». Хотелось зацепить и охватить тот контекст, который называется словом «эстрада». Это слово с советскими коннотациями, поэтому — хотя в книжке оно употребляется довольно часто — на обложку его выносить было бы довольно странно. Это сразу дает какие-то магомаевско-кобзоновские обертоны. Это не то, что нам хотелось бы транслировать.

Земфиру не назовешь эстрадой. Или еще одно важное разграничение — ранний «Ленинград», при всей его успешности, тоже не назовешь эстрадой, как мне кажется. А вот песня «Лабутены» — и все то, что [Сергей] Шнуров делал в 2010-х годах, когда он пытался стать такой Пугачевой, довольно небезуспешно, — ее, безусловно, можно назвать эстрадой.

А «что такое поп-музыка» — вопрос на отдельный симпозиум. Если бы за пределами книжки я на него отвечал, то в поп-музыку вошло бы все, кроме академической музыки и джаза. Но в книге три главных тега: эстрада, «Песня года» и «Русское радио».

— Получается, для вас лично Земфира — поп-исполнитель, потому что ее слушают большое количество людей.

— Наверное, есть люди, которые думают: «Это рок, а это не рок». Но я, к счастью, давно перестал так думать. Это довольно академический спор о дефинициях. В общем смысле, если открыть статью в Википедии или Британской энциклопедии, то там будет такое определение популярной музыки, под которое подпадет и Земфира, и Виктор Цой, и [Юрий] Шевчук, наверное. Странно было бы писать о нем в этой книге, хотя, с другой стороны, почему бы там не быть песне «Осень». Но Шевчук — это человек, который не хочет сидеть на этом поле. И более того, активно с ним борется. В академическом смысле, конечно, к популярной музыке относится та, что строится вокруг фигуры исполнителя, мыслится песнями, альбомами и произведениями, у нее есть своя инфраструктура в виде концертов и клубов, и больших арен — и так далее. Но есть и узкий контекст.

Один из поводов для создания этой книжки заключается в том, чтобы слово «попса» перестало быть актуальным. Сегодня его, кажется, употребляют те же люди, которые употребляли его 20 лет назад. Наверное, его любит тот же Юрий Шевчук (я очень люблю Юрия Шевчука!), но его позиция по поводу попсы представляется мне достаточно ригидной.

— Почему я так привязалась к этому определению. Мне очень симпатична одна из магистральных идей этой книги о том, что поп-музыка — это вообще не ярлык и не название для низкого жанра. И расширение определения «попсы» мне кажется очень важным.

— То есть вы бы, наоборот, включили в книгу Шевчука и Земфиру, чтобы сказать: «Нате вам!»

— Да.

— Это, может быть, хороший подход. Но тут есть два вопроса. Один из них технический — сколько еще туда можно включить? Был смешной момент: мы сначала хотели делать книгу на другой бумаге, но издатель сказал нам, что так не получится, потому что тогда книжка будет такой толщины, что ее физически невозможно будет напечатать. Книга не может быть толще восьми, что ли, сантиметров просто по каким-то типографическим параметрам.

А другой момент заключается в том, что история популярной гитарной музыки, рока, как раз-таки хорошо описана. Борьба за ее высокий культурный статус была небезуспешной. В середине 2000-х выходила целая серия книжек «Амфоры», в которых были описаны истории главных советских рок-групп. Про «Мумий Тролль» тоже существует книжка. С Земфирой сложнее по понятным причинам — с ней сложно поговорить, поэтому про нее сложно написать.

У нас совершенно другая история. Вот ты готовишься, например, к интервью с продюсером группы «Краски» — или даже с кем-то более понятным и популярным. И ты обнаруживаешь, что у человека 20 лет берут интервью — и практически никто не спрашивал у него, собственно, про музыку. Про звук, на что вы ориентировались, как это было написано. Хотелось ликвидировать эту лакуну, которой в гитарной музыке скорее нет.

Есть прекрасный Олег Молчанов, который написал песню «Плейбой» [Натальи] Ветлицкой, песню «Серые глаза» [Ирины] Салтыковой, «Электричку» [Алены] Апиной и еще кучу всего. Но до нас с ним было примерно полтора интервью в неочевидных местах. Нам было довольно важно дать слово таким людям.

— Вы пишете во введении, что каждый читатель сможет найти в этой книге сквозные сюжеты, если будет читать все главы по порядку. Какие из этих сюжетов вам кажутся самыми любопытными?

— Ответ в некотором смысле — это наш подкаст «Научи меня плохому», в котором мы выбирали эти линии. Сейчас мне очень нравится история про культурный экспорт. Она в книжке не совсем впрямую описана, но на самом деле тоже есть. Как Россия через поп-музыку позиционирует себя в западном мире. Это условно начинается с веры 1990-х в то, что мы будем частью западного мира. Первые два альбома Валерии записаны на английском языке, первый проект Павла Есенина — тоже.

Но все равно произошла самоэкзотизация. Тот же первый альбом Валерии — это такой англоязычный софисти-поп, довольно навороченный, с оркестром, гитарами, такая продвинутая поп-музыка, как у Шаде или Стинга. При этом он называется «Taiga Symphony», но там нет ничего про тайгу. Это песни про любовь. Но все равно было важно сказать, что мы пришли с этой любовью из тайги! Проект Есенина называется «Орбита». Группа «ППК» с этим «Воскрешением» [отсылающим к советской космонавтике] тоже вписывается в этот сюжет.

Кажется, единственный, кто пошел по другому пути, — это группа «Руки Вверх!». Как известно, они продали песню «Песенка», дико успешную, на которую до сих пор делаются ремейки, — она много денег принесла Сергею Жукову. Но в ней нет ничего экзотического. Это просто клевая поп-песня.

Кажется, что до апофеоза эта экзотизация доходит в группе «Тату». С одной стороны, это дико смело. С другой — и про это пишут многие западные СМИ — американцы таким образом сублимируют свои желания. Они не могут себе позволить вывести на сцену школьниц-лесбиянок, а эти дикие русские — им можно.

В 2010-х уже происходит отстраивание. В какой-то момент становится понятно, что никто на Западе нас особо не ждет. И начинаются поиски оригинальных форм здесь, которые в итоге и оказываются привлекательными для экспорта. С одной стороны, есть группа Little Big, которая прямо экзотизирует диких русских с водкой и медведем. А с другой стороны — недавний пример — кавер на песню «Ты мой кайф» Джаро & Ханза, это такой кальян-поп, на него сделали кавер какие-то латиноамериканские чуваки с рэпером Френчем Монтаной, который сейчас популярен в Латинской Америке. В книжке продюсер Бахтияр Алиев говорит: вот вы все обсираете кальян-рэп, а вообще-то это наш Колобок, мы его сами слепили, совместив кавказский вайб с хип-хопом и получив свою новую форму. Вот вкратце сюжет про культурный экспорт. Но там таких еще десятки.

— Мне понравился сюжет про Аллу Пугачеву, которая просто тенью проходит через все истории в 1990-х.

— Да. В книжке есть именной указатель, я хотел его сделать именно для того, чтобы посмотреть, какое имя встречается чаще всего. Понятно, что Пугачева там на первом месте. Но остальное тоже любопытно — группа Little Big тоже в первой десятке, потому что даже [продюсер Иосиф] Пригожин, который ругает все современное, хвалит Little Big — и это тоже удивительный сюжет.

Пугачева — это отдельный айсберг. Мне нравится, как в книге о ней написал музыкальный журналист Денис Бояринов: ее постсоветскую карьеру можно рассматривать даже не как артистическую, а как продюсерскую. Это человек, который бесконечно всех направляет. Даже сценический имидж [Аркадия] Укупника придумала Пугачева: волосы завей, очки надень и иди. Это, конечно, поражает. Она всех ставит по местам. [Валерий] Меладзе у нее [в фестивале «Рождественские встречи»] впервые выступал. И это до сих пор же так — даже важная часть современного мифа Светланы Лободы как главной поп-артистки состоит в том, что ее благословила Пугачева.

— Еще один мой любимый сюжет — про бизнесмена Михаила Гуцериева, который пишет песни половине российской эстрады. Почему вы решили взять для иллюстрации этого сюжета именно песню «Неделимые» Димы Билана?

— В подводке написано, что никто не помнит эту песню, как и другие песни Гуцериева. Между тем значительная часть современного российского радиоэфира принадлежат этому человеку. Мне очень хотелось отразить два феномена — Эмина Агаларова и Гуцериева. Потому что это сюжеты про экономику российской поп-культуры.

В России 2000–2010-х складывается государственный капитализм, назовем это так, когда государство считает себя госкорпорацией со своими интересами, во что это выливается, мы видим. Раньше Борис Зосимов дочку продвигал на своем канале, а сейчас просто приходит чувак, который владеет всем — от нефтяной корпорации до магазинов «М.Видео», — покупает себе шесть радиостанций и крутит там свои песни. Никто даже отказаться не может.

Поп-карьера Михаила Гуцериева началась с того, что ему писал песни Максим Покровский из группы «Ногу свело!». Он писал музыку на его стихи. Было понятно, что про Билана особо говорить нечего: все тексты Гуцериева довольно одинаковые, все песни одинаковые, они безликие, никто не будет их петь в караоке, не про это пункт. Поэтому мы решили поговорить с Покровским, он нам замечательно все рассказал, а потом просто забанил свой рассказ в довольно невежливой манере. Он сказал, что ему нужно согласовать это с Михаилом Гуцериевым, а тот, видимо, был слишком занят.

У Эмина та же история. Мы выбрали его песню «Проститься» просто по количеству просмотров в ютьюбе, хотя никто, наверное, ее не знает. Он, конечно, делал какую-то музыкальную карьеру, но роль его денег довольно велика. Он купил себе аудиторию. Это, мне кажется, более благородный путь, чем у Гуцериева, и тоже важный как феномен. Это про то, как работает культурная экономика в современной России.

— Книга называется «Не надо стесняться» — это строчка из песни Ивана Дорна «Стыцамэн», которой, кстати, в этом году исполнилось 10 лет. Иван Дорн — главная поп-звезда сейчас?

— Слово «главное» я сам часто употреблял со времен «Афиши», но что такое главная? Мне кажется, что сейчас главная поп-звезда — это, конечно, Моргенштерн. Но Ваня — это символ всего хорошего, символ добра и красоты. Это человек из Украины, который стал звездой в России и Украине одновременно — и всегда работал на эти две страны. Он умудрился пройти путь в последние семь лет — очень сложный для любого украинского артиста, да и российского тоже — и как-то сохранить настрой, который после 2014 года потерялся в российской культуре. Он сохранил веру в то, что музыка не знает границ. Ему прилетало за это, но он это сумел пережить — и остается актуальным артистом.

Он символизирует человека мира, в котором мы хотели бы жить, но не живем, где открыты культурные границы, где музыка объединяет, где можно не жертвовать своей идентичностью, не прогибаться и так далее.

Это один из немногих постсоветских музыкантов, который всерьез продвигает экологическую повестку. [Илья] Лагутенко это делал на своем дальневосточном материале, и Ваня — тоже. Я с ним много общался и видел его путь, он, собственно, в книжке об этом говорит — я сделал то, что хотел, теперь я хочу взращивать культурное поле. Ваня Дорн не определяет то, кем хотят сейчас быть начинающие артисты и какого успеха они хотят, это не слепок современной поп-культуры. Но это тот человек, который показывает, что эта культура по-прежнему может существовать на принципах гуманизма и интернационализма.

— Моргенштерн, как мне кажется, очень сиюминутный.

— Да, но он умеет эту сиюминутность чуять. Он изначально вообще был звездой ютьюба, который пародировал каких-то рэперов, а потом ему удалось стать поп-звездой. Не знаю, возможно, это какая-то уходящая натура.

Когда стало понятно, что у нас затягивается процесс верстки, у меня появилась мысль, не добавить ли туда песни 2021 года. Но я понял, что пока не появилось песни, которая могла замыкать всю книгу лучше, чем это делает Моргенштерн. «Cadillac» — это в хорошем смысле символ всего того, что раздражает в современной российской музыке. Кого-то раздражает в том смысле, что возбуждает и веселит, кого-то бесит, и тем не менее. Но дальше что? «Мальчик на девятке»?

— Ну нет.

— Это не то, да. Пока нет следующего хита и следующего артиста, который бы это переплюнул. С одной стороны, я согласен с тем, что это какая-то мимолетная штука. С другой — он же это очень хорошо понимает. Он делает специальные мимолетные продукты, но ведь это работает. Это не тот случай, когда человек не знает, что он ходит по очень тонкому льду. Поэтому я не знаю, во что это выльется. Может быть, он станет как Алла Пугачева.

— В первой части книги, посвященной 1990-м, когда советских и российских звезд эстрады спрашивают о состоянии современной поп-музыки, они преимущественно жалуются и говорят о том, что все не то, музыки стало очень много, выбрать из нее что-то приличное очень сложно и так далее. И в самой книге к финалу как будто тоже меньше глав. В последнем десятилетии у вас не получилось найти хиты?

— Это неправда. Наибольшее количество песен в 2016–2017 годах, там песен по 11, по-моему. Это был тот момент, когда хип-хоп стал поп-музыкой, пришли стриминги и, соответственно, очень сильно переформатировалась индустрия, появилось много денег и много новых феноменов.

У нас была очевидная просадка в 2000-х. Я посмотрел и понял, что в начале книги густо, в конце густо, а в середине три года подряд по одной-две песни. В итоге там один такой год остался — 2008-й, где мы ничего не нашли, кроме песни «Катя, возьми телефон» и песни «Курю» Елены Ваенги.

Это связано отчасти просто с моим возрастом: в начале и середине 2000-х я не слушал поп-музыку. Я тогда был студентом и находился под действием культурного стереотипа, с которого мы с вами начали, что круто слушать Radiohead, а «Фабрика» — это говно собачье. А при работе над книгой для меня был довольно важным критерий, чтобы я знал песню. Я считал, что, если я песни не знаю, ее там быть не может. Это достаточно авторитарный критерий, но, мне кажется, довольно важный, потому что я же потом ее буду защищать. Но в итоге мы добавили несколько песен, которые я не сразу вспомнил, например «Чи-Ли» — «Лето», «Любовные истории» — «Школа», еще что-то.

В конце книги все не так, хотя за самые последние годы песен действительно меньше. Все-таки нужна некая уверенность, что эта песня через десять лет будет узнаваема. В этом смысле последние годы были как раз пространством, где можно поговорить о каких-то важных феноменологических вещах — отсюда Гуцериев и Эмин или песня «NBA» группы RSAC, которая была большим хитом. Это классная песня, но я не знаю, насколько она останется в вечности. Зато она важна как пример того, как в новых условиях интернета и тиктока выпустить хит может даже группа, которая изначально пришла из глубокого рок-андерграунда.

— То есть вы не делаете вывод, что поп-музыка мельчает?

— Абсолютно нет. Когда мы готовили номер «Афиши» в 2011 году о русской поп-музыке (статьи из него также вошли в книгу «Не надо стесняться», — прим. «Медузы»), это абсолютно точно была история про ностальгию. Мы пытались ответить на вопрос, почему раньше было так классно, а сейчас не классно. Поп-музыка в 2011 году — это в лучшем случае песня Елки «Прованс», а остальное — это группа «Градусы» или «Пицца». Это не то чтобы даже плохо — просто скучно очень. Это была очень отформатированная индустрия — «Фабрикой звезд», продюсерами из 1990-х, которые сели на свои медиаканалы и просто перестали что-то придумывать. В «Афише» все это заканчивалось монологом Потапа, который говорил: сейчас я вам всем дам новую поп-музыку. И это воспринималось со снисхождением, чувак, ну что ты в самом деле.

Но потом пришел Дорн, все закрутилось. И как раз эта книжка родилась из ощущения того, что поп-музыка жива, она сейчас гораздо живее, чем русский рок. Возможно, в ней происходит больше всего интересного в последние пару лет, чем в хип-хопе. В ней появилось очень много энергии, очень много чего-то нового, интересного. Шлака тоже много, но это неизбежно, потому что благодаря интернету и стримингам там сейчас много денег.

— После того как вы составили эту огромную книгу, у вас появился ответ на вопрос, почему все вечеринки заканчиваются танцами под Меладзе?

— Это не обязательно Меладзе.

— Может быть, Ветлицкая.

— Или «Иванушки». Или еще что-то. Нет, ответа у меня нет. Мне кажется, это дикая тайна, к которой довольно приятно прикоснуться. (Пауза.)

На самом деле это музыка с очень большой претензией. Попса хочет понравиться всем. Это вопрос о том, что легче сделать — блокбастер или авторское кино. У авторского кино нет вообще задачи понравиться, оно должно выразить автора. С поп-музыкой так не работает: если твоя песня не зашла, ты провалился. Из-за этого здесь большие качели качества: с одной стороны, очень много музыки, которая давит на простые кнопки и из-за этого раздражает, кажется плохой и создает репутацию низового искусства. Но когда в редкие моменты получается надавить на эти кнопки по-другому, появляются шедевры. И поэтому логично, что шедевры, направленные на всех, объединяют людей на вечеринках.

Нам хотелось зафиксировать, что песня «Беги от меня» — это что-то великое. Или группа «Иванушки Int.», которая, по-моему, ничего не записывала в последние двадцать лет, да им и не надо. При этом мне кажется, что еще есть фактор личности. Те музыканты, которых ставят на вечеринках, все-таки умеют найти подход к людям. Меладзе, очевидно, самоироничный человек, у которого классный инстаграм. [Леонид] Агутин смешно шутит и клево рассказывает про то, как он бухает. Лолита — вообще икона российского феминизма, хоть она, может быть, об этом и не знает. Ева Польна — крайне обаятельная женщина, как будто из какого-то салона 1913 года. И так далее.

Но, может быть, эта теория и не работает. Есть же Игорь Матвиенко, совершенно искренний путинист, который готов призвать что-нибудь запретить. Вообще, история поп-музыки в России опровергает очень любимую российскими интеллигентами теорию о том, что нет талантливых патриотов-запутинцев. Игорь Матвиенко гениальный поп-композитор. Трудно, будучи человеком без предубеждений, что-то противопоставить песне «Конь» и песне «Тучи». Это пример человека, который поддерживает чуждые оппозиционно настроенным гражданам ценности, но при этом является великим композитором. Или Максим Фадеев.

— У них странная двойственность. Их истории с Матвиенко похожи, но точки выхода-то у них совершенно разные. Линда — это не «Любэ».

— Да, абсолютно. Матвиенко — это москвич, человек из истеблишмента, который начинал в советских ВИА, и у него был достаточно, наверное, прямой путь. Фадеев — абсолютный аутсайдер из Кургана, который приехал в Москву и сделал Линду.

— И как будто бы он должен был победить зло, а не примкнуть к нему. Но получилось так, как получилось.

— Это еще один сюжет, очень интересный и мрачный. Про гендерный баланс и мужскую власть. Обе эти истории — про то, как мужчины-продюсеры управляют женщинами (группа «Фабрика» в книжке говорит, что Матвиенко — их бог и руководитель, который говорит им, что делать). В случае с Фадеевым этот месседж исходит от него. Он про все свои проекты говорит: «Я это придумал! Можно было бы просто какую-то бабу с улицы позвать, она бы все то же самое сделала». Это, конечно же, в реальности неправда. Но ему удается поддерживать эту теорию.

И то, что они поддерживают авторитарную власть в России, конечно, рифмуется с тем, что они явно очень авторитарные ребята в творчестве. Они берут людей и лепят из них то, что им кажется правильным.

— А может быть продюсер другим? Пытаюсь вспомнить, кто демократичен и мягок. Константин Меладзе?

— Скорее нет, учитывая ротацию «ВИА Гры». Ну, вот не знаю, Нателла Крапивина и Светлана Лобода — это творческий союз более сложный. Что они ругаются, это нормально, это как раз признак демократии. От Фадеева только уходят. Когда он в книжке говорит, что у Линды не было таланта, ты думаешь, ну, может быть. Но когда он то же самое говорит про Serebro, ты думаешь, чувак, камон, сейчас Елена Темникова круче, чем ты. Она придумала половину современной русской поп-музыки. То, что она называет дип-хаусом, — мы очень хорошо представляем себе этот звук, какой-то ночной, с синтезаторами и так далее. Это сделала она — и сделала круто.

— Какие из микроэпизодов, описанных вами в книге, вам лично запомнились больше других?

— Я очень люблю историю Ларисы Черниковой. «Я люблю тебя, Дима» — дурацкая легкомысленная песня. Но еще до этого хита у Черниковой убили мужа, который был бизнесменом в 1990-х, ее начали преследовать какие-то бандиты, которые пытались выбить у нее долги. Ее взял под крыло продюсер Александр Толмацкий, папа Децла, дал ей совершенно кабальный контракт, по которому она получала какие-то гроши, очень много выступая и записываясь. В итоге у нее вышла эта песня, ставшая хитом, но она с нее практически ничего не получила. История эта закончилась тем, что в 2011 году она уже много лет как уехала из России и завела экобизнес в Техасе. Начала выращивать продукты без ГМО. С тех пор она там так и живет, но возвращается периодически в Россию и участвует в каких-то ностальгических дискотеках.

Меня еще поразил рассказ Ирины Мироновой, которая сняла клип МакSим «Знаешь ли ты». Вы помните что-нибудь про клип «Знаешь ли ты»?

— Да, она там с феном прыгает на диване.

— Да. Я помню в основном, что она прыгает в трусах. Кажется, что это максимально неприхотливый клип. Певица МакSим на каком-то диване прыгает в свитере, в трусах и с феном. Как рассказывает авторка клипа, это все было просчитано до мелочей. Эти трусы выбирали очень долго — чтобы они, с одной стороны, были секси, но, с другой стороны, не слишком развратные. Чтобы худи был правильный, диван и плед. Чтобы все это ощущалось как что-то уютное, нежное и с другой стороны — сексуальное. Так Мартин Скорсезе проверяет в своих фильмах все до последней вилки.

Мощные рассказы про группу «Звери» у продюсера Александра Войтинского. Потрясающие байки. Он очень эмоционально пишет, что они хотели противопоставить себя мохнатому року, маскулинному, про правду, про Россию. И когда у них получилось, они сидели и думали: «Нате вам, суки!» В этом очень много эмоции.

Я очень люблю монолог Виктора Рыбина. Он прекрасно рассказывает, как группа «Дюна» попала с песней «Страна Лимония» в хит-парад «МК», но их никто не мог найти: кассета играла в ларьках, но на кассете не было написано, как с ними связаться. В какой-то момент Виктор Рыбин сам позвонил в «МК», и продюсер фестиваля «Звуковая дорожка» в «Олимпийском» ему говорит: где вы были! И они выходят на этот фестиваль и играют эту «Страну Лимонию» — песню, которая может объяснить всю суть 1990-х за четыре минуты. «Я найду лимон и буду рад, но я тебе не дам».

— И все это называется в честь фильма Дэвида Линча. Мы сейчас, разговаривая, очень благосклонно относимся к попсе. Но есть какие-то песни, которые не вошли в книгу, потому что они ужасны?

— Нет. Есть ужасные песни, которые вошли в книгу. Стас Михайлов для меня — олицетворение некоего зла в культуре. Я как-то писал про шансон и поехал на концерт Стаса Михайлова во Владимир — и это один из самых чудовищных культурных опытов в моей жизни. Это было очень пошло, в середине там был еще блок каких-то ужасных патриотических песен в духе Игоря Талькова, поэтому от песни «Все для тебя» я не испытываю никакого ностальгического трепета. Никому не советую.

И такого там много. «Божья коровка» какая-нибудь.

— Но это все иллюстрация процессов в российской поп-культуре. А было ли что-то такое, от чего вы принципиально могли бы отказаться?

— Нет, а что бы вы предложили?

— Не знаю, какой-нибудь кальян-рэп.

— К кальян-рэпу я отношусь очень сочувственно. Более того, я сейчас даже жалею, что в книге нет группы HammAli & Navai. После того, как у нас вышел эпизод сериала «Поток» про кальян-рэп, стало понятно, что это абсолютно шикарнейшие люди. Это очень колоритные ребята, которые прекрасно понимают, кто они такие.

— Какие песни в процессе работы над этой книгой вы для себя открыли? Может быть, заново — или услышали впервые.

— Niletto — «Любимка». Она появилась в тот момент, когда мы уже начали работать над книгой. Мне кажется, Niletto — очень талантливый чувак. И очень любопытно для меня, что таким влиятельным оказывается наследие группы «Руки Вверх!», которая очень долго воспринималась как что-то колхозное или лоховское. А между тем это тема для документального фильма или книги — биография Сергея Жукова. Он сделал кучу успешных проектов, стал успешным бизнесменом и оказался важным референс-пойнтом для молодого поколения.

Вторая — как ни странно, песня «Черный бумер». Когда я писал к ней подводку, я впервые в жизни вслушался в слова и понял, что это очень социальная песня. Во втором куплете — работы нет, пацаны прозябают. Со стороны кажется смешным, что чувак взял R&B и начал танцевать под него вприсядку с баяном. А на самом деле это очень грамотная вещь, просто мы запоминаем только «черный бумер, черный бумер» и думаем, что это песня про чувака, который ездит на тачке. А там контраст!

И еще скажу про песню «Фабрики» — «Рыбка». Она очень круто совмещает подрезанный у Горана Бреговича риф из песни «In the Death Car», но при этом там же — прямой бит и какой-то народный мотив. Там очень интересная нарративная структура, что довольно редко для российской поп-музыки. Это песня-история. Три девицы сидят, о разном мечтают. Первая мечтает про некий эскапизм, чтобы улететь куда-то, вторая хочет стать звездой, а третьей — это самый крутой момент — не надо ничего, «немного солнца и его улыбку». И как назло клюет золотая рыбка! Это классная фиксация настроения середины 2000-х: пожалуйста, ничего не трогайте. Нам не нужна ваша золотая рыбка. Идите на ***. Мы хотим спокойно сидеть и рыбачить.