«Мартин Иден» — драма по Джеку Лондону под русским влиянием. Вторым ее главным героем стал XX век Награда Венеции за лучшую мужскую роль

26 августа в российский прокат выходит драма Пьетро Марчелло «Мартин Иден» — экранизация одноименного романа Джека Лондона, в которой невозможно определить точное время и место действия. В 2019 году на Венецианском кинофестивале исполнитель главной роли Лука Маринелли получил Кубок Вольпи за лучшую мужскую роль. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает о премьере.

«Я понял: мир сильнее меня. Единственное оружие в борьбе с ним — я сам». Эти слова одинокого, разочарованного, усталого от жизни, хотя еще молодого и весьма успешного писателя Мартина Идена начинают фильм Пьетро Марчелло. Несомненно, и сама эта формула, и фигура главного героя отражают судьбу Джека Лондона, создателя романа «Мартин Иден»: даже трагически раннюю смерть Лондона в 40 лет от передозировки морфия многие до сих пор интерпретируют как самоубийство — и рифму к суициду Идена. Все расхождения между романтическим героем и его создателем (писатель особенно настаивал на том, что он социалист, а его персонаж встал на губительный путь индивидуализма) нивелированы прошедшим с тех пор временем, истекшим ХХ веком, который и становится вторым важнейшим персонажем фильма Марчелло.

«Мартин Иден» был любимым романом моей бабушки; мое поколение предпочитало другие тексты Лондона — приключенческие «Сердца трех», сурового «Белого клыка» или «Зов предков», недавно заново экранизированный Голливудом. Впрочем, читали мы эти книги исключительно в детстве. Кажется, Лондон не пережил своего времени, и особенно устаревшим смотрится именно «Мартин Иден». Вопрос в том, что архаичная история моряка, превратившегося в популярного литератора, сообщает сегодняшнему читателю и зрителю, зачем она ему? Марчелло, чей фильм стал маленькой сенсацией Венецианского фестиваля и принес красавцу Луке Маринелли престижный актерский Кубок Вольпи, дает свою версию ответа. 

Книга Лондона ухватывала цайтгайст — тревогу рубежа столетий, неврозы людей творческих профессий, внезапно ставшие проницаемыми социальные границы (простой необразованный моряк влюбляет в себя девушку из богатой семьи). Любовь российских и советских читателей к «Мартину Идену», конечно же, неслучайна, и социализм тут ни при чем. Этот герой представлял американскую версию «лишних людей» из нашей школьной программы — красивых, талантливых, эгоистичных и несчастных. Непрагматичность Мартина, терявшего покой именно в тот момент, когда он всего достиг, а отвергнувшая его женщина пала к ногам, была особенно привлекательной. Иден — трагический герой своего времени. 

Марчелло, напротив, показывает, как мало значит эпоха. В своем изысканном фильме он всеми средствами размывает границы времени и места. Действие переносится из США (куда герой попадает лишь в финале, с мировым турне) в Неаполь. Становится решительно непонятным, когда разворачиваются события. Роль играет и сама вневременная природа пейзажей (даже городских) обветшалой Италии, но эффект достигается намеренно — за счет бесчисленных анахронизмов. Они проявляются в одежде, сочетающей приметы щеголеватости рубежа веков, неореалистической послевоенной бедности и даже сомнительного шика 1970-х; в мебели и обстановке — повсеместны черно-белые телевизоры и пишущие машинки в духе 1950-х; в речи главных героев и их поведении. Иден читает как свои стихи Элиота, опубликованные в 1940-х, а в кино они с его возлюбленной (ее теперь зовут не Руфь, как в книге, а Элена) вообще идут на «Познавая белый свет» Киры Муратовой, вышедший в 1979-м.

Дополнительно запутывает дело закадровая музыка в диапазоне от Прокофьева и Дебюсси до Джо Дассена и звезды итальянской эстрады Даниэле Паче. Снятые на пленку и стилизованные под старое кино сцены из жизни Мартина поэтично перемежаются архивными кадрами, вконец сбивая зрительский прицел и делая фильм Марчелло обобщенным портретом столетия. 

В неравной битве с ним герой-одиночка, казалось, обречен на поражение. Но в границах кино он одерживает победу, оставаясь верным своему идеалистическому поиску — способности положить руку в огонь ради того, чтобы дочитать стихотворение до конца и не сдаться. Как стоглазый Аргус или сторукий Бриарей, ХХ век набрасывается на слабого человека, смешивая карты и грозя катастрофой — некоей обобщенной мировой войной, которая вот-вот разразится. Но сломить его не может. Единственный достойный соперник Мартина Идена — опять же он сам. 

В романтической интерпретации режиссера эта история перестает быть социальным и политическим романом, двигаясь в сторону притчи о вечной неудовлетворенности творческой личности. Преимущества жизни художника перед суровым бытом условного кочегара или матроса начинают казаться сомнительными, а монетизация литературного дара — преступной. ДНК этого мало на что похожего фильма — сопротивление мейнстриму любой ценой, будь то страсть к стилистической эклектике, позволяющей ускользнуть от любых четких определений, или несколько комическое нежелание быть как все, которое автор полностью разделяет со своим героем. Они даже бравируют своей несвоевременностью, несовпадением с окружающим миром и эпохой, как самый радикальный из русских «лишних людей» — Обломов, с которым неожиданно сравнивает Мартина Идена его издатель. 

Русский след в этом фильме поразительно силен. Он не исчерпывается цитированием Гончарова и Муратовой: Марчелло, на счету которого не случайно есть фильм-эссе «Молчание Пелешяна», фанатично влюблен в послевоенное советское авторское кино, изучает Хуциева и Авербаха. А открытый финал, декларативно сопровожденный музыкой Баха в обработке Респиги, чем-то напоминает бесконечную веревочную лестницу в финале «Того самого Мюнхгаузена» Марка Захарова. Вместо того, чтобы захлебнуться в море, как это было в книге, Мартин Иден входит в воду и размашистыми гребками плывет куда-то к горизонту. Ничего удивительного в том, что свой следующий фильм Марчелло снимает (кстати, при участии российских продюсеров) по «Алым парусам» Александра Грина.