25 лет назад Ельцин с трудом победил Зюганова на выборах. Главный символ той гонки — газета «Не дай бог!» и ее яростные антикоммунистические плакаты Вот кто их придумал и рисовал
25 лет назад Ельцин с трудом победил Зюганова на выборах. Главный символ той гонки — газета «Не дай бог!» и ее яростные антикоммунистические плакаты Вот кто их придумал и рисовал
16 июня исполнилось 25 лет со дня президентских выборов 1996 года, на которых Борису Ельцину с трудом удалось победить лидера КПРФ Геннадия Зюганова. По поводу того, насколько честной была эта победа, в России спорят до сих пор. Одной из технологий борьбы с «коммунистической угрозой» стала газета «Не дай бог!», которая выходила с апреля по июнь, печаталась в Финляндии колоссальным тиражом в 10 миллионов экземпляров и распространялась бесплатно по всей стране. Ее делали в основном журналисты «Коммерсанта», и за это их позднее регулярно критиковали коллеги. Один разворот в каждом номере издания был отведен под яркий и яростный плакат — вроде легендарного «Купи еды в последний раз». Спецкор «Медузы» Светлана Рейтер поговорила с Никитой Головановым, дизайнером «Не дай бог!» и автором многих таких плакатов, — о том, как появилась агитационная газета, зачем она была нужна и почему ее создателей (вообще-то профессиональных журналистов) не смущал тот факт, что они занимаются «махровой пропагандой».
— Как газета «Не дай бог!» появилась в вашей жизни?
— Володя Яковлев вызвал к себе в кабинет некоторый состав, творческую группу. Не стану утверждать, что он сказал: «Есть идея!» Возможно, он сказал: «Есть заказ» [или] «Нам предлагают делать газету к выборам 1996 года». Понятное дело, газета эта была антикоммунистической направленности. Не с кем больше было бороться.
Известно, что финансировал это дело банкир Александр Смоленский. Не помню, сказал ли Володя об этом сразу. Он говорил, что бюджет просторный и позволяет разгуляться в творческой фантазии. Яковлев сколотил временную редакцию этого издания и мы взялись за дело.
— Сколько вам на газету давали денег?
— Я не поручусь за точные цифры, но за порядок — вполне. Бюджет был 10 миллионов долларов. То есть по миллиону на номер газеты.
— Кто придумал название газеты?
— Совершенно не помню. Стерлось из памяти и как мы делали макет. Тогда все усилия были брошены на плакаты, это было самым броским и ярким моментом во всей этой истории.
— Над ними долго работали?
— Технически такой коллаж за день легко делается. Были, правда, некоторые сопутствующие сложности: например, в работе над плакатом, на котором Зюганов стоит со сверкающими серпом и молотом. Эти серп и молот вытачивал на станке замечательный мастер Алексей Соловьев, который тогда работал у меня дизайнером. Я не знаю, почему он это делал — может, дефицит серпов и молотов в стране был, на рынке не купишь…
— У вас же был и плакат, на котором Геннадий Зюганов под дверную цепочку руку просовывает, а на руке, простите, говно.
— Нет, до такого мы бы не опустились.
— А что же он такое держит? Черт, это же серп и молот.
— Ржавенький такой, на кучку говна похож, действительно. Впрочем, разницы никакой. Был еще плакат, на котором Зюганов кусок любительской колбасы держал над городом, и текст был такой: «Служи!»
— Плакаты утверждал Яковлев или вы их делали кто во что горазд?
— Да нет, при всем демократизме признаком интеллигентности было [все-таки] показать начальству, что делаешь. Иногда какие-то картинки запускали, ни с кем не согласовывая — то есть показывая редакции, но не показывая Яковлеву. А плакаты, я думаю, Яковлев все видел и все утверждал.
— А идея была ваша?
— Да. Я предложил делать плакаты центральным большим разворотом. Чаще всего их придумывал я, а делал руками тот же самый Леша Соловьев. Он все эти фотожабы делал, он большой спец по этим делам.
— Вы — как художник — как сами относились к коммунизму? Чем он вам, скажем так, насолил?
— Елки-палки, а он кому-то не насолил?
— У меня такое ощущение, что многие в последнее время его с теплотой вспоминают, многим он стал нравиться.
— Я задыхался абсолютно — не потому, что коммунизм так уж ограничивал мою творческую фантазию, я молодые свои годы больше работал художественным редактором, хотя и художником тоже. Я помню все эти худсоветы, утверждения обложек — господи, да что тут перечислять! Душно было страшно. Самое смешное, что, извините за пафос, задыхаясь от тирании, я несколько лет работал в издательстве ЦК КПСС. Издательство называлось «Плакат».
— Великое издательство было.
— Да. Несмотря ни на что, там работали очень крупные мастера — люди, которые в свое время предпочли высокие гонорары творчеству. Забили на это дело, и получили совершенно сумасшедшие деньги — потому что так, как платил «Плакат», больше никто не платил. Ремесленники они были выдающиеся, наблюдать за ними было отличной школой.
— А какие плакаты вы помните? «Злодейка с наклейкой», «Они мешают нам жить»?
— Нет, это не тематика «Плаката». Там было: «Миру — мир!», «Народ и партия едины!», «Партия — наш рулевой!» Отдельно — международная тематика, где, понятно, все всегда было на черном фоне, надписи — желтым. Гнобили империализм как могли. Подорвали его, видимо.
Я, конечно, относился ко всему с юмором, но наблюдать за всеми этими худсоветами, за поездками на Старую площадь с каждой фигней, с утверждениями, с главлитами. В общем, все понятно. Идея, что все это может закончиться… А для меня, с появлением «Коммерсанта», оно все и закончилось. То есть в 1989 году Володя Яковлев позвал меня делать «Коммерсант», через год, если я ничего не путаю, вышел пилотный номер — и вот там, конечно, все было абсолютно свободно. Во всяком случае, для меня.
То есть, может, Яковлев и был вынужден прислушиваться к мнению тех, кто поглавнее — были инвесторы, заказчики, был союз кооператоров, под которым «Коммерсант» вышел. Но это меня абсолютно не касалось, руки у меня были развязаны, это было полное счастье. Перспектива возврата КПРФ меня не могла радовать — я с удовольствием гнобил их как мог.
— То есть у вас появилась возможность отомстить. За задушенные годы.
— Да.
— И вы сделали газету. По какому принципу вы ее делали?
— Людям очень доступно объясняли все ужасы царизма, то есть — коммунизма. Оформление было соответствующее — народное, демократическое. Для каждого номера мы делали центральный разворот — огромный цветной плакат. По-моему, мы их сделали десять штук, героем всех был Зюганов.
Жанр этот иначе как дурновкусием и китчем было назвать нельзя, но он собственно, был выбран сознательно. Сейчас такой стиль называют фотожабой — тогда его, кроме нас, вообще никто не применял, а тут аж целый десяток плакатов с Зюгановым в самом непотребном виде. Жанр этот был доступен массам, никаких особенных дизайнерских изысков для этого разворота мы и не предполагали, а как антикоммунистический листок это пригодилось.
Насколько я знаю, вопрос об этих плакатах даже обсуждался на съезде КПРФ, и какие-то региональные партийные деятели с высокой трибуны сказали, что против этого лома у них нет приема, этими плакатами обклеена вся область, народ ржет, работать в таких условиях невозможно. В общем, они попросили как-то с этим делом разобраться, но, слава богу, до насилия дело не дошло.
— Угрожали вам?
— Мне персонально — нет. Но в наш отдел, который занимался оформлением газеты, приходили письма. Собственно, они приходили в издательский дом «Коммерсант», а издательский дом их заботливо раздавал по конкретным адресам.
— Был какой-то резонанс?
— Пришла большая партия писем напоследок. Там уже конкретные фамилии были указаны, мне чего-то перепало. Помню, какие-то пикеты у «Коммерсанта» были, коммунисты выстраивались. Помню, даже поговаривали, не нужна ли нам охрана — до дома провожать. Но как-то обошлось.
— Вас не смущало, что вы занимаетесь ломовой пропагандой? Вы простите, что я вторгаюсь в дурацкую нравоучительную область, но получается, что вы сначала рисовали плакаты за коммунизм, потом стали делать плакаты против него.
— Я утешал себя тем, что, во-первых, это разовая акция, во-вторых, это моя личная месть: имею право, сколько лет я жрал их пропаганду, пусть теперь мою попробуют. Это было требование момента — никто из тех, с кем я работал, да и сам Яковлев в первую очередь, не были сторонниками этого жанра и презирали его от всей души, любую пропаганду. Но тут как раз тот самый случай: партия сказала надо — комсомол ответил есть. Есть такая вещь, коммунистическая угроза, надо с ней бороться любыми средствами.
— Помогла ваша борьба?
— У меня нет никаких точных сведений на этот счет: надеюсь, какую-то роль сыграла. Если это обсуждалось на съезде компартии, значит, какой-то эффект от этого был. Я просто не знаю, что в тот момент было эффективнее — прямые подтасовки выборов или наша газета «Не дай бог!» Боюсь, что мы проиграли слегка по очкам.
— Если оглянуться назад: а может, стоило дать людям возможность голосовать за того, за кого им хочется? Возможно, тогда и Путина бы не было?
— Это мучительный и давний вопрос, что якобы все наши беды произошли от подтасовок на этих выборах. Но это ведь сослагательное наклонение: может, да — а может, все было бы еще хуже и гораздо быстрей. Если б тогда все пошло по-другому, лет через пять в стране был бы махровый коммунизм — поди знай.
— Если бы вам сейчас предложили поучаствовать в таком мероприятии, вы бы согласились?
— Я бы спросил на всякий случай, против кого дружим, но, скорее всего, ответил бы нет.
— Почему?
— Нельзя делать хорошее дело какими-то нехорошими средствами, махровой пропагандой.
— Валерий Панюшкин в своем предисловии к книге «Узник тишины» писал, что после статей в газете «Не дай бог!» читатель имеет полное право ему не верить.
— Немножко отдает юношеским максимализмом, но, в принципе, да. «Единожды солгавши, кто тебе поверит?» С другой стороны, а что мы такого врали в «Не дай бог!»? Ну, чуть-чуть сгущали краски.
— Придумывали интервью, писали о том, чего не было.
— Это вообще дело техники, фигня какая-то. Главное, чтобы в этом интервью не было перебора какого-то вранья — а то, что этого интервью не было совсем, не так уж и важно.
— Как вы определяли, что понравится народу?
— Что народ любит, кто из нас не знает? Народ лубок любит, грубые шутки, шутки на уровне пояса, а еще лучше — ниже. Идея была максимально к этому приблизиться, и по жанру графическому, и идейному. К уровню анекдотов про Чапая.
— И получается, что вы в «Коммерсанте» этот уровень поднимали, а в «Не дай бог!» — опускали.
— Да, именно так и было. И больше никогда «Коммерсант» к этому жанру не возвращался.
— В «Не дай бог!» сначала не было выходных данных. Это такая изначальная идея? Ночами делаем плакаты с Зюгановым и колбасой, а днем просвещаем аудиторию?
— Выходных данных действительно поначалу не было, а знали ли тогда читатели, что «Не дай бог!» печатает «Коммерсант», я не знаю. Наверное, были тогда какие-то СМИ, которые нас разоблачали. Я помню только, что в последнем номере мы все писали такие персональные покаянные записочки — я, такой-то, отвечал в «Не дай бог!» за это. С портретами, данными. Я писал, что, как принято у террористов, беру на себя ответственность за плакаты.
— Многим газета именно вашими плакатами запомнилась.
— Не снимаю с себя ответственности.
— Мне интересно, аудитория «Коммерсанта» газету «Не дай бог!» читала?
— Это же не подписное издание было, а газета с большим тиражом — ее печатали в Финляндии, ни одна российская типография не стала бы это печатать, да и не потянула бы такие мощности. «Не дай бог!» печатали и тут же развозили по всей стране, так что аудитория «Коммерсанта», безусловно, ее видела — да и плакатами нашими были завешаны цеха и учреждения.
— Вы работу в «Не дай бог!» в своей биографии сейчас не скрываете?
— У меня такой проблемы никогда не было, за эти 25 лет я в первый раз об этом рассказываю. Я же не главный фигурант, а боец невидимого фронта. Мы — художники-оформители, а носители идеологии — совсем другие ребята.
Беседовала Светлана Рейтер