В издательстве Individuum выходит книга журналиста Максима Семеляка «Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования». Автор задумывал написать эту книгу вместе с Егором Летовым, но идею не удалось реализовать из-за смерти музыканта в 2008 году. Через 13 лет Семеляк вновь вернулся к этому тексту. «Это не биография ни в малейшем смысле, а скорее попытка документального, местами слегка клинического свидетельства того, как жизнь способна меняться под влиянием набора песен», — пишет автор. Семеляк описывает свои отношения с группой и Егором Летовым, жизнь музыканта в Омске, его союз с Эдуардом Лимоновым, зависимости и источники вдохновения. С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент об американском туре «Гражданской обороны».

Мы оказались в Нью-Йорке в октябре 2005 года, когда на него обрушился многодневный, как в джунглях, дождь. «Оборона» жила в гостинице где-то в Челси, а я снимал комнату в Гарлеме. Вместо окна в ней была узкая щель, сквозь которую мне открывался вид на поток, хлещущий по стене дома напротив. С тех пор мне стал понятнее Шатов из «Бесов», который говорил, что они с Кирилловым «в Америке на полу лежали», — подобным образом и я часами валялся на матрасе в своей гарлемской конуре с видом на настенный водопад. 

На самом концерте мы, в общем, тоже — правда, не лежали, но стояли в Америке, оставаясь внутренне неподвижными в сугубо мифическом окружающем пространстве. «Оборона» играла в Бруклине в клубе Southpaw, но происходящее внутри мало чем отличалось от выступлений в Ангарске или в клубе «Полигон»: те же песни с той же аурой, такие же панки осаждают сцену, та же непреходящая буча. О не вполне тривиальном географическом положении концерта можно было догадаться разве что по цвету кожи охранников и маркам разливного пива. 

Вообще, Летову в Нью-Йорке было неуютно, он любил Сан-Франциско. Но если говорить о панк-ориентирах в целом, то он, конечно, был адепт Америки, а не Британии. Американский панк сохранял определенный поэтический пафос, а музыкально зачастую отсылал к милым сердцу Егора гаражу и психоделу, вроде сборника Nuggets, который нью-йоркский музыкант и коллекционер Ленни Кей впервые выпустил в 1972 году. 

Летов любил книгу «Прошу, убей меня!», посвященную как раз американской версии соответствующих событий. Особенно, помнится, ему нравился следующий пассаж из Питера Джордана: «Когда я только начинал играть, где-то в 1965-м, как-то я стою с гитарой посреди своей комнаты, ******** [включил] усилок на полную и ору: »***** [Нафиг]!« — без перерывов, во все горло. И ***** [играю] на гитаре. Мама открывает дверь. Типа, мой дом, моя спальня, что тут вообще происходит. И получается что-то типа: »*****! *****! *****! *****! [Нафиг! Нафиг! Нафиг! Нафиг!] Ой, мам, извини«. Она такая: „Что ты делаешь?“ А я не знал, что сказать. Не мог объяснить ****** [чертовы] мотивы своего ******* [очень] антисоциального поведения». 

Книга была переведена на русский не слишком аккуратно и местами своевольно, но ему это как раз нравилось — своим ощущением несуразной повышенной точности, я бы сказал, чувством непереводимого внутреннего барсука. «Почему я не там?» — такова была его единственная претензия при чтении. 

Наталья Чумакова вспоминает: «Когда затевался первый тур „Гражданской обороны“ в Америку в 1999 году, вот, конечно, люди сидели, мучились. Конечно, было очень соблазнительно поехать в Америку, но при этом это ж вроде как враг, бомбардировки Сербии и все такое. В результате придумали назвать тур „Ракетой из России“, решив, что такой девиз все спишет. На принцип пошел только Джефф — он в Америку ехать наотрез отказался. Потом долго искали человека, который мог бы помочь с визами, — тогда-то и явился к нам Попков, еще с усиками, все сделал, поехал с нами, да так в результате и остался вместо директора. Но надо отдать должное Егору, сам тур он все-таки сорвал. На первом же концерте в Нью-Йорке он толкнул речь о том, какие все вокруг сволочи и за бомбардировку Сербии придется ответить. После чего организатор Марк просто исчез. Мы остались без какой бы то ни было логистики, тур отменился, билеты обратные несдаваемые, непонятно, куда деваться. В итоге нас поселили в мотеле, где-то на шоссе между Нью-Йорком и Балтимором». 

Сергей Попков поясняет: «На самом деле я так или иначе исполнял обязанности директора уже с лета 1998 года, а Америка — это вообще моя идея, и потом Егор уже нашел ей идеологическое обоснование. Он до того ни разу не был за границей и категорически не хотел куда бы то ни было ехать. А тут мне поступило предложение от американской приглашающей стороны и как раз подоспели события в Югославии — я подумал, что может получиться отличная история: антиамериканский тур на территории Америки.

В Нью-Йорке играли в клубе Tramps прямо на Бродвее, там Игги Поп за неделю до нас выступал. На сцене рубилово, в зале тоже — публика совершенно бешеная с советскими, российскими и сербскими флагами. И вдруг я вижу, что в зале появляется нехарактерного для этого мероприятия вида человек в сером костюме и галстуке и с такой очень характерной незаметной стертой внешностью. Он начинает о чем-то говорить с главным организатором гастролей Мариком по кличке Кошмарик. Я не слышу, о чем они базарят, но вижу, как Марик белеет, лицо у него вытягивается, а тот ему о чем-то размеренно вещает. Потом мы с Кошмариком производим наличный расчет в сортире на унитазе, Тарантино отдыхает, и он осторожно спрашивает: „А что, это всегда так будет?“ А впереди же тур, еще пять городов заряжено. Я говорю на эйфории: „Так это детский сад, обычно гораздо круче!“ Марик тихо говорит: „Ок, понял“. И исчезает куда-то якобы по делам. Но мне уже было не до него, поскольку улицу — Бродвей! — перекрыла толпа фанатов с этими сербскими флагами. Такси не могут проехать, дико сигналят, приезжает полиция, здоровенные негры, мы еще фотались с ними, и начинает разгон.

А у этого Кошмарика были два юных промоутера в партнерах. Они прибегают на следующий день и говорят: Марик исчез, телефон не отвечает, жена ничего не знает. Он, оказывается, всех обзвонил и сказал, что тур отменяется. Двинул историю о непродажах билетов, хотя его подельники утверждали, что все ровно наоборот. Как бы там ни было, весь общак остался у Марика. В итоге нас отвозят в мотель за Балтимором, и мы живем в этой одноэтажной Америке до окончания тура. Тогда Егор с Натальей решили дать страх и ненависть в Лас-Вегасе по полной программе, и они его дали! Когда выписывались, латиноамериканские горничные в ужасе входили в их номер, там как в кино: все как положено у рок-звезд, полный разгром и шатание». 

Летов рассказывал, что, когда они только начали играть за границей, на одном концерте в Израиле он едва не прослезился из-за того, что публика вела и чувствовала себя ровно как на каком-нибудь концерте в ДК МЭИ. Что объясняется просто: люди уехали лет 10–15 назад и, соответственно, сохранили соответствующие представления о музыке и способах ее восприятия. 

В Израиле его вообще как-то по-особенному любили, особенно композицию про общество «Память» — вразрез с провинциально-российским ее восприятием. В частности, в одной деревне недалеко от Иерусалима на стене была обнаружена надпись «ОДНАЖДЫ УТРОМ В ВАВИЛОНЕ ПОШЕЛ ГУСТОЙ СНЕГ». 

Вадим Фштейн, один из организаторов концерта «Гражданской обороны» в Сан-Франциско, вспоминает: «Егор ходил по городу и впитывал все как губка. Говорил немного, в основном слушал и напряженно обдумывал все сказанное — такие были сибирские вдумчивые разговоры. Он тут встречался с Максимом Кочетковым, басистом „Наива“, я даже удивился, насколько он легко общается с людьми вроде бы совсем с другого полюса: совсем все-таки разные подходы у „Наива“ и ГО. 

Про русскую политику Егор тогда рассуждал исключительно в том духе, что по улицам ходит шпана и ****** [бьет] людей и ему это не нравится. 

Он к тому времени уже поднялся на другой уровень сознания, весь его антиамериканизм остался в прошлом. 

Ему нравилось, что тут фанаты не лезут обниматься-целоватьcя и можно спокойно выйти в зал и посмотреть группу на разогреве, чего нельзя представить в Нью-Йорке или Бостоне. С этим концертом все оказались в пролете финансово, зато все остались очень довольны. Сет-лист был абсолютно убойный, сплошь из старых песен. Я помню, что Егор не хотел играть „Все идет по плану“, но ему пришлось ее спеть, а сверх того еще и „Общество „Память““: у нас же тут туча еврейских ребят, так что без этой песни никак. А я попросил спеть моего любимого „Маленького принца“. Но Егор объяснил, что, когда она сочинялась и записывалась, он не подумал о том, что вокалисту при такой структуре куплета понадобятся паузы для вдоха, короче, живьем он ее уже не осилит. 

Много говорили о музыке, в частности Наташа отстаивала английский панк-рок, а Егор болел за американский. Он говорил, что у англичан все от ума, а у американцев — драйв истинных страдальцев, приводил в пример Black Flag и их раннюю вещь „Nervous Breakdown“, утверждал, что в Англии таких людей в принципе быть не могло. 

Егор, пока был здесь, почти не пил и уж во всяком случае не ужирался — два-три пива максимум. Он тратил время на другое — разумеется, отправился в лавки Amoeba и тогда еще работающую Aquarius Records, ну, это своеобразная инициация всех заезжих меломанов, это как пошлину заплатить. Кроме того, его крайне занимала природа. Егору очень понравилось в Монтерее. Помню, как он выбежал на побережье и опустил руки в океан, как маленький ребенок». 

Но если Егор в Америке общался преимущественно с бывшими соотечественниками, то Константин «Кузьма» Рябинов устанавливал довольно тесные контакты с местными. Сергей Попков вспоминает: «Для первого американского тура напечатали сильного вида футболку: взяли за основу фотографию Ramones, вставили туда головы группы, а на спине был пикирующий Су-27, что ли, и надпись „fuck off America“. Я тащил в Нью-Йорк тыщу штук этих маек, две здоровенных коробухи, то есть контрабанда в товарных количествах. Кроме того, мы взяли с собой две коробки „Беломора“: кто-то нам сказал, что их можно хорошо продать или обменять. Мы искренне думали, что футболки разойдутся влет, но ничего не вышло. Американцы нам сказали: вот если б вы сзади написали не „fuck off America“, а „fuck off Clinton“, за час, максимум два все бы продали, а с вашей надписью вы несколько не по адресу, тут такого не понимают. В результате все эти футболки сгнили в чьих-то гаражах — ну не повезу ж я их обратно. 

Судьба папирос сложилась чуть лучше. Утром Кузьма выходит из своего номера в мотеле и видит, что какой-то чувак на керогазе жарит бургеры. Он на него стал наезжать, типа тут люди спят, а ты развонялся своими бургерами. На русском языке, естественно. А чувак такой щуплый, волосатый, на Игги Попа похож. Сидит, слушает — а Кузьма, не встречая сопротивления, еще больше начинает борзеть. В конце концов тот кивнул и юркнул к себе в номер. Дальше из этого номера выходят здоровенные бритые быки, натуральные скины с наколками White Power, ну и начинают вести с Кузьмой стандартный разговор: ты кто такой, че не нравится и так далее.

Обстановка накаляется — я выскакиваю, пытаюсь объяснить, кто мы и откуда, произношу слово „музыканты“. Они тут же потребовали доказательств, поскольку возили с собой комбик и гитару и играли какие-то блюзы. Кузьма начал что-то исполнять, тут и произошло наше слияние с Америкой. Оказалось, что это бригада сварщиков, такие реднеки-шабашники, у них свой грузовик и они колесят по Штатам в поисках подработки. У них оказалась какая-то панамская дурь в косяках размером с сигару. Тут уж все наши подтянулись к ним в номер, кроме Егора и Натальи — они в своей комнате отдельно давали страх и ненависть. Мы пыхнули этой панамской дури, всех понесло, и на фоне соответствующих разговоров я приношу эти футболки. Они нахмурились: пацаны, а вы против государства? Мы говорим: конечно, у нас даже песня такая есть! Они смотрят, вздыхают: мы тоже против государства, но футболка у вас все же неправильная. Я говорю: ладно, у нас еще вот такая тема — и притаскиваю „Беломор“, показываю технологию. Они говорят: нихрена себе, это у вас на заводе такое делают? Вы великая страна — целые заводы на благо народа работают! А сколько есть? Две коробки? Берем!»