«Он грязный, на грани хаоса, но это осмысленное эстетическое качество» Академические музыканты — о значении Егора Летова как композитора

19 февраля 2008 года умер Егор Летов — и закончилась история группы «Гражданская оборона». Мало кого в русскоязычной рок-музыке можно поставить рядом — что по общенародной популярности, что по степени влияния на умы, что по масштабу наследия. При этом за разговорами о Летове как поэте, культуртрегере, политике или философе, последовательно отстаивавшем собственный взгляд на мир, иногда забывается Летов-композитор с его специфическим мелодическим мышлением и подходом к звуку. «Медуза» попросила шестерых российских композиторов и исполнителей сформулировать, в чем секрет Летова-музыканта.

Этот текст был опубликован в 2018 году. 10 сентября 2024-го Егору Летову исполнилось бы 60 лет.

Владимир Раннев

выпускник Петербургской консерватории и кельнской Высшей школы музыки; член группы композиторов «СоМа», преподаватель СПбГУ; автор опер «Синяя борода. Материалы дела», «Сверлийцы», «Два акта», «Проза» (по Юрию Мамлееву)

Я впервые послушал Летова в «Табакерке». Это был 1990 год, по-моему. Там работал пожарным, то есть следил за тем, чтобы ничего не вспыхнуло, драматург и писатель Дмитрий Данилов. Мы с Анатолием Монаховым, тоже известным рок-персонажем 1990-х, ждали, когда к нам выйдет Данилов, но вместо него вышел Табаков, и мы мило пообщались:

— А вы, ребят, к кому?

— К Дмитрию.

— Эх, ребята…

Нам показалось, что он откуда-то знает, что мы собираемся употреблять спиртные напитки на рабочем месте Дмитрия Данилова. Но Табаков лишь покачал головой и как будто не возражал. Тогда я впервые услышал Летова — это был альбом «Прыг-скок». Очень памятная картинка.

Незадолго до этого я пришел из армии, и до нее моими героями были члены Ленинградского рок-клуба и слегка — свердловские рокеры. А тут они отошли на второй план, потому что Летов меня сразу сразил, и это мощнейшее впечатление держалось в течение нескольких лет. Тогда прямолинейность Летова отвечала духу времени больше, чем ленинградский рок, который нашел ответы на главные вопросы, стал классикой и не замечал многого в новой эпохе, стремительно поменявшей реальность. В общем-то, русский рок был антисоветский, и у него был определенный контрагент — совок. А в девяностые, в его кажущемся отсутствии, монстры русского рока двигались к коммерциализации, опопсению, стадионам. Реальность отдалялась от того, что они делали, и возникла смысловая пустота, которую Летов заполнил энергией отрицания и критического взгляда на те как бы позитивные изменения, которые происходили. Он чувствовал, что за этой прогрессистской пеленой, в глубине скрываются темные и мрачные энергии, которые позже вышли наружу. И поглотили, кстати, самого Летова. С середины девяностых я уже не мог Летова слушать. Реальность снова сменилась, и он нашел себя в уютном пристанище простых ответов на сложные вопросы, коим был реваншистский пафос его последнего этапа творчества.

Самый любимый альбом у меня — «Прыг-скок», который я первым и услышал. Я бы сказал, что у Летова был «золотой» период — этот альбом и «Сто лет одиночества». Все, что было до этого, мне тоже очень нравилось; ясно, что это был, условно говоря, «подвальный период» — какие-то непонятные площадки, странные ДК, то есть выступления бог знает где. А «золотой» период прошел в огромных, почти стадионных пространствах. Его музыка стала причесаннее, у нее появился сильный продакшен.

Звук у Летова узнаваемый, что очень важно для группы. Да, он грязный, на грани хаоса, но это осмысленное эстетическое качество. В альбомах «Прыг-скок» и «Сто лет одиночества» проясняется намеренность грязи, потому что она сочетается с очень тонкими материями и проработкой большого количества материала. Видно, что Летов рафинированно работает со звуком, уделяет много внимания контрастам, тембрам. То акустика под гитару, то а капелла, то, наоборот, как можно больше саунда.

У него есть свои песенные приемы, например навязчивое повторение какой-то фразы. Это можно считать фирменной стилистической чертой. Летов понимал технологию восприятия музыки и какие-то вещи доводил до крайней точки, близкой к абсурду.

В разных обстоятельствах простота может быть как минусом, так и играть на целостность художественного восприятия. Есть такой термин — редукция. Это когда композитор сознательно отбрасывает что-то из выразительных средств: не пишет красивых мелодий, использует простую ритмику. Это нарочитая, но одновременно и обманчивая примитивность. Летов сознательно использует редукцию и доводит музыку до прямолинейного, жесткого высказывания в лоб. Вы же не будете высказываться в лоб витиеватым верлибром?

Игорь Вдовин

композитор, автор музыки к фильмам «Богиня: Как я полюбила», «Русалка», «Дуэлянт» и многим другим; выпустил сборник фортепианных прелюдий «24»; в конце 1990-х был первым вокалистом группы «Ленинград»

Мне было лет 15, когда товарищ дал — отчетливо помню — в плеере послушать песню «Пылающей тропой мы идем к коммунизму». Это был, наверное, год 1989-й — и возраст, в котором это и должно было произойти. Бешеная энергетика, наглость, сырой электрический разряд, мат — все табуированное вдруг вылилось наружу, и меня как-то понесло.

Огромный слой музыки — психоделический рок, гараж — я узнал через Летова. У многих происходило наоборот. Я вначале услышал «Гражданскую оборону» и, заинтересовавшись этим феноменом, уже позже открыл для себя Standells, The Electric Prunes и так далее. Летов показал мне правильный градус панковского рывка — это было ощущение свободы. Понятно, что в конце 1980-х годов свобода чувствовалась во всем, но у Летова была злая свобода, радостная, с надрывом. И при этом злость и радость растворялись в удивительной лирике и мелодичности песен. Эта неожиданная мелодичность очень мне понравилась и нравится до сих пор.

Любимый альбом у Летова выбрать непросто, я люблю почти все. Но, наверное, особо могу подчеркнуть «Сто лет одиночества» и «Прыг-скок». Разумеется, есть еще и «Долгая счастливая жизнь», и «Некрофилия», и «Хроника пикирующего бомбардировщика», но, пожалуй, именно эти пластинки задевают наибольшее количество внутренних струн. Песня «Прыг-скок» — великая.

Я был на концертах поздней «Гражданской обороны». Я вообще не люблю концерты, но там мне было очень классно. Я помню, одно из последних, наверное, выступлений, которое было в Петербурге, в ЛДМ. Там была огромная драка в зале, и какому-то человеку выбили глаз. Невероятная экспрессия!

В связи с творчеством Летова трудно говорить про уникальный музыкальный язык. Он в большей степени экспериментировал со стилями, нежели с музыкой как таковой. Если говорить о ритме, гармонии и так далее — все это оставалось в достаточной степени традиционным. И несмотря на такие экспериментально богатые коллажно-нойзовые проекты, как «Коммунизм», «Цыганята и Я с Ильича», мне кажется, Летову было интереснее сочинять традиционно.

Он мастерски смешивал и советский песенный мелос, и фольклорные колядки, заговоры, калифорнийский гараж и японский нойз. И хотя в буквальном смысле он не изобрел свой музыкальный язык, чудо-то совершенно не в этом. Оно рождается на стыке пронзительных до ужаса текстов, удивительно красивых мелодий, порой расстроенных инструментов и странной эквализации. Тембр его голоса тоже важен! Поэтому я не могу слушать, когда кто-то Летова перепевает. Почти всегда такая ******** [ничтожная] ссанина!

Для тех, кто любит Сальваторе Шаррино или Штокхаузена, музыка Летова может быть действительно невыносимой, но, конечно, там не три аккорда. Все не так просто, как кажется. Встречаются остроумные и дерзкие гармонические и мелодические решения. Летов был очень наслушанным человеком и, думаю, при желании мог делать все гораздо сложнее и заумнее. Но тут возникает вопрос — зачем? Дело совсем не в количестве и сложности аккордов, а в их уместном использовании. Например, у того же Штокхаузена есть сочинение, которое длится 70 минут на одном аккорде. Есть группы, которые используют миллиард модуляций, какой-нибудь арт-рок ссаный, и это ничего, кроме тоски, не вызывает. Шостакович говорил, что ему скучно слушать Хиндемита, а какой-нибудь цыганский романс за душу берет.

Дмитрий Власик

композитор, исполнитель; участник Московского ансамбля современной музыки; солист Московской филармонии имени Чайковского; первым исполнял в России сочинения многих современных композиторов: Ксенакиса, Фелдмана, Адамса, Шиаррино и других

Любимая песня у меня — «Никак». Это манифест того, чем вообще являются для меня художник Летов и «Гражданская оборона». Довольно немногословный — только название и есть, но заполненный словом до отказа. Плюс еще название альбома — «Война», в котором «Никак» — в конце. В ней шесть гитарных созвучий повторяются четыре раза без сильной доли в конце — всего 33 секунды. Можно сказать, последние на войне «4:33».

От поэзии Летова часто возникает ощущение, что автор как бы перебирает словосочетания, выстраивая их в гуттаперчевую цепочку объектов, из которых слушатель, исходя из наиболее приглянувшихся, создает свою карту смыслов. Недаром в числе любимчиков художник указывает Крученых и ОБЭРИУ. «Главное, что дождик унес соринку, главное, что ежик всегда в тумане» (цитата из песни Летова «Как листовка» — Прим. «Медузы»). Как говорит Кузьма, «посмыслие». Хорошее слово. Оно, возможно, объясняет отношение Егора к тексту.

Как обстоит у «Гражданской обороны» дело с гитарой — известно: четыре аккорда, суперсильный перегруз, плюс блеющее вибрато вокала и вопль, который, говорят, Летов тренировал, срывая голос в подушку. Ш-ш-ш! Звук победы! Свербящий шелест тарелок, малый барабан распознается как колышек, бочки вообще почти нет — фактически я слышу притоналенный ритмизованный нойз на службе у текста. Поначалу им просто не на чем было делать хороший звук, однако дальше это стало частью метода. Летов сам говорил, что это максимальное нарушение канонов записи звука, революция, в том числе и для него самого.

Такое звучание (как и всякое) декларирует авторскую эстетическую позицию. Творчество — это война, намеренное пренебрежение законами наваливающейся эстетики. Песни изначально отчуждены — «это не проекция, это объекты»; «я проводник», как говорил Летов. Музыкальный язык нарочито примитивен. Задача — донести ритм стиха и «вообще-против-всего» автора. Объектов в итоге образовалось видимо-невидимо: в одном 1987-м — пять альбомов. Один широких взглядов московский композитор, Кирилл Широков, даже задумал одновременно воспроизвести их все, посмотреть как получится. Никак, наверное.

В мелодике Летова, даже ранней, тем не менее, обнаруживаются далеко не стандартные ходы — возможно, результат большого слушательского опыта. Со временем эта развитость выдаст в Летове не просто концептуалиста, как он себя называл, а художника со стилем, который принял и осознал использование собственных субъективных норм. Отказ от перманентного отказа. Лайк! К началу девяностых благодаря этому в его музыке появится неслыханная доселе валентность — музыка позволяет себе быть завораживающей. Война меняется. Меняется звук: вычищаются перегрузы, усложняются тональные планы. Всегдашнее яростное отскабливание века от глаза сменяется немигающим взглядом в мир и на себя. После этого он стал писать меньше. Говорит, решил позволить себе делать только так, как хочется. Я думаю, эволюция не значит усталость. Отказ от желания только на первый взгляд невыносимее следования ему.

Егор говорил: «Чего о музыке разговаривать? Музыку надо слушать».

Петр Айду

пианист; основатель ансамбля «Персимфанс», реконструирующего музыкальную среду 1920-х годов; автор нескольких проектов в театре «Школа драматического искусства»; преподаватель Московской консерватории имени Чайковского

В эпоху 1990-х мир, по крайней мере в моем тогдашнем, юношеском представлении, резко делился на две части: зло или добро, гопники или хиппи, мажоры или нормальные ребята, спортивные костюмы Adidas с белыми кроссовками или косая куртка с драными джинсами, новые русские с бандитами на черных «меринах» или художники с музыкантами пешком, на мотоциклах и старинных тачках, приспособленцы или независимые и так далее. Конечно, я слушал рок-н-ролл, носил длинные волосы и ненавидел «попсню».

Помните песню Летова «Какая попсня, какая попсня, вырубите ***** [к чертям]»? Можно сказать, это был некий манифест андеграунда, своего рода гражданская и художественная позиция. Помню, как я в году этак в 1991-м, идя по «Пушке» в кожаном пальто и шляпе, высокопарно показал «фак» проезжавшему с самодовольной гладкой рожей на каком-то «порше» Богдану Титомиру прямо в открытое окно, под смешки прохожих. Сегодня это показалось бы мне идиотским поступком, но тогда это был знак принадлежности к «правильной» половине мира.

Егор Летов был одной из самых заметных фигур, олицетворяющих эту половину, — искренний, независимый, яркий человек. Я никогда не причислял себя к поклонникам его творчества, поскольку меня в музыке интересовала именно музыка, я музыкант в прямом смысле этого слова. У Летова не было собственно музыки, это был — как часто бывало в русском роке, наследующем советской бардовской традиции, — ритмо-музыкальный аккомпанемент к вербальному и артистическому высказыванию. Поэтому я полагаю, что чем хуже были технические возможности у Летова, тем лучше результат. Думаю, это тот артист, которому высококачественные музыкальные инструменты, дорогостоящие студии со снобами-звукорежиссерами и «профессиональные» аранжировки просто никогда не были нужны.  

Данил Рябчиков

музыкант; художественный руководитель фестиваля средневековой музыки Musica Mensurata; руководитель ансамблей Ensenhas и Labyrinthus

Несмотря на то что я всю жизнь играл и интересовался совсем другой музыкой, Егор Летов был одним из моих учителей. Он показал, как исполнять музыку кровью, так, чтобы каждая фраза была предельной. Не просто сыгранной, не просто выразительной, а беспощадной, пронзительной, шагом за горизонт. Иначе зачем все это? Я и себе, и музыкантам своих ансамблей приводил его в пример: «Вы делаете музыку более сложную и глубокую — хорошо, но почему же не столь же вовлеченно, страстно, запредельно?»

Егор Летов мне всегда представлялся персонажем из Достоевского, Кирилловым из «Бесов» — по общей напряженности мысли, иногда даже по конкретным рассуждениям и поступкам: от разговоров о самоубийстве как победе над смертью и о том, что «времени больше не будет», до самокрещения в Иордане. И вот эта борьба с энтропией, прорыв ради жизни во всем его творчестве для меня и укор, и стимул во времена лени и безволия.

Был период, когда я музыкой Летова прочищал свое восприятие после работы с девяти до шести. Рутина не способствует пониманию и чувствованию чего-то сложного, но двадцать минут летовских песен — и сквозь разорванные шоры восприятия можно было слушать Баха, Перотина, Скрябина и Gentle Giant.

Мой любимый период — это 1990-е. Я понимаю, что в этот промежуток входят на самом деле два периода: один — «Егора и ************», второй — «Солнцеворота» и «Невыносимой легкости бытия». Музыка «Солнцеворота» мне нравится, пожалуй, больше, но в начале девяностых Егор был в лучшей своей вокальной форме. Мне вообще кажется, что Егор Летов начала девяностых — это лучший вокалист русского рока или, чтобы уйти от негативного термина, рока на русском языке, с удивительной пластикой и подвижностью. Как, например, неожиданно и ярко он переходит с крика на обычное пение в «Свободе», сохраняя чистоту интонации? Меня удивляет, что о Летове как исполнителе говорят крайне редко. Он и свои вещи исполнял исключительно, и чужие в его исполнении представали часто лучше оригиналов. Я говорю даже не о «Звездопаде», когда вокально Летов был уже, увы, не в такой хорошей форме, а скорее о «Тумане» или всей «Инструкции по выживанию».

Он сам ерничал, говоря, что ему когда-то показали четыре аккорда, а больше с тех пор и не понадобилось. Конечно, ему понадобилось больше, но даже не в этом дело. Музыка не исчерпывается набором гармонических последовательностей. С другой стороны, что значит выдающийся композитор? Если мы посмотрим на европейскую музыку с Перотина до Пярта, то мы вряд ли увидим там Летова. На этом фоне вообще мало кто выделяться будет! Если же посмотрим на рок как явление последних 50–60 лет и конкретно на рок в России, то Егор Летов на этом фоне, безусловно, выдающийся композитор. Его находки будут не в области гармонии: Летов — замечательный мелодист. Если бы меня попросили показать именно русские рок-мелодии, я в первую бы очередь подумал о его песнях.

Андрей Капланов

певец; худрук и дирижер ансамбля «Эйдос», солист ансамбля «Студия новой музыки», артист «Электротеатра», бывший хормейстер и дирижер Патриаршего хора храма Христа Спасителя

Меня с «Гражданской обороной» познакомил мой друг детства Рома Крупнов — сейчас он один из организаторов показа фильма «Сияние обрушится вниз». Он принес кассету, на которой были записаны разные песни Летова вразброс. Первой песней на ней была «Все идет по плану», меня зацепила подача. Я в то время уже занимался музыкой, но к текстам еще не так внимательно относился, как сейчас. Это было как-то просто и одновременно ново — я такое не слушал никогда. Мне было с чем сравнивать: меня папа с трех лет водил на рок-концерты, в том числе наших рок-легенд — Бутусова, Гребенщикова, группы «Центр», но тут было нечто другое. Я и сейчас не знаю, что может сравниться с песней «Русское поле экспериментов». Для меня это вершина не только летовского творчества, но и вообще русской панк- и рок-культуры.

Мой коллектив, ансамбль «Эйдос», года два назад исполнил песню «Про дурачка» в том варианте, в котором она записана на альбоме «Прыг-скок», то есть без инструментов, как Егор исполнял, а капелла. Это была моя идея. Я давно мечтал спеть что-то из «Гражданской обороны». Мы ее воплощали вместе с [басисткой «Гражданской обороны» и вдовой Летова] Наташей Чумаковой. Идея спеть что-то из Летова была у меня давно, а тут как-то все само собой сложилось. В одном из концертов эта песня показалась уместной в финале. Она стала точкой и многоточием одновременно.

Пение а капелла — это более высокое и утонченное искусство, Егор блестяще справился с этим. Акапельная версия «Про дурачка» не то чтобы лучше — она просто другая. Я не скажу, что мне не нравится версия с инструментами, там и гитарное соло звучит, которое делает песню более угрожающей. Но в версии а капелла она звучит как сказка, такая страшная сказка, знаете ли. Эта песня — заклинание на смерть.

Я знаю со слов Наташи, что Егор делал вокальные упражнения и совершенствовал вокальную технику, насколько мог. Для меня его голос — это голос рассказчика, древнерусского Бояна. Очень добрый голос, который одновременно и любящий отец, и всевидящее око, беспощадно вскрывающее язвы нашего общества. Его тембр голоса был уникальным.

Для меня Летов — потрясающий мелодист. Насколько сложно порой понимать его тексты, настолько же легко запоминать мелодии. Это признак высокого мастерства. Насколько я знаю, у Егора не было профессионального музыкального образования, но для него ориентиром был его старший брат Сергей. Может быть, это тоже повлияло, но, как показывает практика, непрофессиональные музыканты не стеснены рамками, которыми стеснены академические. Свободы здесь гораздо больше, и их поле деятельности гораздо шире. Для Летова это, наверное, было мощным оружием. Он мог пользоваться практически любыми средствами музыкальной выразительности. Есть очень много вещей, где, к примеру, записывался голос и гитары задом наперед, использовались разные шумовые эффекты и любые подручные инструменты. Он был настоящим экспериментатором и первооткрывателем. Наверное, для русской панк-музыки это главное.