Новый роман «Истребитель» Дмитрия Быкова — о летчиках и вымирании героев. Рецензия Галины Юзефович

«Редакция Елены Шубиной» завершает «И-трилогию» Дмитрия Быкова (первые части — «Икс» 2012 года о тайне авторства «Тихого Дона» и «Июнь» 2017-го о двух годах перед Великой Отечественной) романом «Истребитель». В событиях и персонажах без труда угадываются их реальные прототипы — ясно, что Волчак и Канделаки это Чкалов и Коккинаки. Но «Истребитель», считает литературный критик Галина Юзефович — это роман не столько о ранней советской авиации, сколько переосмысление античного мифа о героях, рожденных для вечной славы, но обреченных на неизбежную гибель.

Дмитрий Быков. Истребитель. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021. 

Взяв четыре года назад какую-то недосягаемую, принципиально новую для самого себя, да и для всей современной отечественной словесности высоту в романе «Июнь», Дмитрий Быков, похоже, не планирует покидать единожды занятую вершину. Его новая книга «Истребитель», завершающая так называемую «И — трилогию» (первая ее часть, роман «Икс», вышла девять лет назад), похожа на «Июнь» как композиционно, так и по зашкаливающему, едва ли не избыточному уровню литературного совершенства. Пользуясь выражением второстепенной и несколько комической героини «Истребителя» по имени Маргарита Степанян (под этим именем в романе выведена классик советской литературы Мариэтта Шагинян), Быков решается «сделать производственному роману метафизическую прививку» — и в результате получает текст одновременно эпически вневременной и почти документально точный, безукоризненно целостный и вместе с тем легко разбираемый на щегольские, броские цитаты.

Как и в «Июне», повествование в новом романе Быкова складывается из нескольких историй, объединенных, с одной стороны, общей концепцией, а с другой, фигурой центрального персонажа — не столько самостоятельного действующего лица, сколько свидетеля и летописца действия. В «Истребителе» эту роль выполняет журналист-известинец Лев Бровман, специалист по самой модной в середине 1930-х годов теме — авиации. И соответственно в фокусе его (а вместе с ним и читательского) внимания — летчики-испытатели, полярники, парашютисты и другие суперзвезды эпохи.

Однако в отличие от «Июня», делившегося всего на четыре части, «Истребитель» разветвляется на множество сюжетных рукавов. Жена знаменитого детского писателя, героя Гражданской войны, подумывает уйти от своего проблемного мужа к молодому и успешному летчику-испытателю (вся эта новелла — изящный парафраз «Голубой чашки» Аркадия Гайдара, рассказанный с другой перспективы). Знаменитая парашютистка Люба Лондон гибнет при попытке установить рекорд в затяжном прыжке на Люберецком аэродроме. Пилот Петров женат на красавице-актрисе, но трагической, рыцарски идеальной любовью любит героического штурмана Полину Степанову, и их история становится осовремененной версией Тристана и Изольды. Поляк, шляхтич и гордец Гриневицкий мечтает перелететь через полюс и показать американцам, кто в небе главный, но вместо этого исчезает вместе с самолетом и экипажем — входит в облачность, обрушивает на диспетчеров шквал таинственных радиограмм, а после навеки исчезает из эфира. Самый отважный, самый честолюбивый и самый пламенный из всех авиаторов Волчак безуспешно пытается перебраться с небосклона реального на небосклон политический. Два с лишним года дрейфует в океане затертый льдами пароход «Седов» под командованием медленно сходящего с ума двадцативосьмилетнего капитана Ладыгина… Рекорды, головокружительно дальние беспосадочные перелеты, победы, приемы в Кремле, воздушные бои в Испании, аварии, увечья, смерти — «Истребитель» читается как своеобразная энциклопедия успехов и поражений советской авиации 30-х годов.

Кто-то из героев (например, авиаконструктор Антонов) выступает в романе под собственным именем. Во многих без труда опознаются их реальные прототипы: Волчак — это, конечно, Чкалов, его друг и соперник Канделаки — знаменитый ас Коккинаки, капитан Ладыгин — полярник, а впоследствии литератор Бадигин, Люба Лондон — парашютистка Люба Берлин, Гриневицкий — пропавший без вести в Заполярье летчик-испытатель Леваневский, штурман Волчака Дубаков — герой Великой Отечественной войны генерал Байдуков. Кто-то, судя по всему, склеен Быковым сразу из нескольких исторических персонажей или просто родился в голове писателя из духа времени и огромного массива переработанных, прочитанных и усвоенных документов. Густонаселенный, подробный, глубоко укорененный в подлинном историческом материале роман Дмитрия Быкова оставляет впечатление книги, берущей начало в долгой и вдумчивой авторской любви к предмету. А главным источником информации и вдохновения для писателя служат дневники журналиста Лазаря Бронтмана — именно с него списан Лев Бровман, тот самый, глазами которого мы по большей части видим происходящее.

Стремясь в предисловии к роману очертить контур своего художественного замысла, Дмитрий Быков пишет: «Дневники и книги Бронтмана внушили мне странное чувство: именно при знакомстве с ними я впервые в жизни ощутил постыдную, может быть, зависть к героям этого времени, про которое нам вроде бы столь многое известно — уж как-нибудь достаточно для того, чтобы не плакать ночью о времени большевиков, а если и плакать, то не от зависти. Попыткой разобраться с этим нелогичным чувством стала книга, которую вы держите в руках». 

Ключом, позволяющим Быкову самому понять природу этой действительно неожиданной эмоции и объяснить ее читателю, становится античная метафора золотого века: герои 1930-х для автора «Истребителя» подобны полубогам греческой мифологии. Могучие, бесстрашные, благородные, взбалмошные и легкомысленные, они рождены для подвигов и вечной славы, но вместе с тем изначально обречены на гибель. Земле тяжела их поступь, поэтому срок героев на ней отмерен, и тех, кому каким-то чудом удастся не сгинуть в битвах с чудовищами, не стать жертвой собственной гордыни или божественного произвола, впереди ожидает беспощадная и окончательная мясорубка Троянской войны. 

Великолепные, внушающие обожание с примесью почтительного ужаса, стоящие на добрую дюжину ступеней выше, чем средний человек того времени, обожаемые народом и вождями полярники, летчики, парашютисты и прочие романтические первопроходцы 1930-х несут на себе, по версии Быкова, ту же печать роковой обреченности. Ни для кого из них в принципе нет благополучного исхода, всех их в скором будущем ждет не то урна в Кремлевской стене, не то мифическая Земля Санникова, не то Острова Блаженных с полями цветущих иммортелей. А на смену героям идет совершенно новое племя жутковатых людей-зомби, порожденных темным гением патологоанатома Артемьева — еще одного персонажа романа, сумрачного колдуна на службе советской власти, темного антипода светлых и прямодушных небесных капитанов. Зачарованный силой и вместе с тем беззащитностью своих героев, ужасающийся инфернальной изменчивости и мощи их преемников, Быков бесспорно идеализирует советских летчиков — примерно в том же смысле, в котором идеализируют античных героев Гомер или Гесиод. Он любит их той любовью, которой можно любить только недолговечное и безвозвратно ушедшее.

И эта идеализация, или, если угодно, мифологизация неизбежно вызывает к жизни еще один слой в романе — фантасмагорический, мерцающий где-то на стыке реальности и бреда, ту самую упомянутую в самом начале «метафизическую прививку». Жутковатые вставные эпизоды, в которых случайные свидетели встречаются с жутковатыми порождениями некроманта Артемьева, обладают свойством одновременно ночного кошмара и абсолютно плотной, материальной реальности. Встречи героического штурмана Степановой, десантировавшейся во время вынужденной посадки где-то в окрестностях Хабаровска, с диковинными обитателями тайги можно объяснить тем, что, спасаясь от боли, она приняла таблетку опиума — но и принять за правду тоже можно (выжила же она как-то в этой тайге, без еды и медикаментов). Загадочная секта подпольных ученых-эзотериков, исследующая левитацию, невидимость и путешествия во времени и помогающая одному из героев бежать из СССР, конструируется по модели городской легенды. Но ведь бежит же герой из страны, на манер Доктора Кто отведя глаза кондуктору пустой бумажкой, которую тот принимает за билет. Иными словами, в отличие от неприятно правдоподобного «Июня», «Истребитель» при всей своей аэродинамической достоверности — это, конечно, роман-идиллия, роман-миф, воспевающий то, что, пользуясь есенинской формулировкой, пришло процвесть и умереть.

Античный миф об обреченном на вымирание поколении героев — не единственная зашитая в «Истребителе» культурная аллюзия: читатель сможет развлечь себя, угадывая в числе литературных первоисточников то «По ком звонит колокол» Хемингуэя, то «Путешествие Артура Гордона Пима» Эдгара Аллана По, то «В круге первом» Солженицына, то «Голову профессора Доуэля» Александра Беляева (к ней восходит вся линия патологоанатома Артемьева), то северные рассказы Джека Лондона. Но все же, пожалуй, именно Древняя Греция оказывается наиболее емкой метафорой для советских тридцатых годов с их тяжеловесным неоклассицизмом — именно она лучше всего позволяет объяснить и рационализировать то самое иррациональное чувство зависти, сострадания и восхищения по отношению к героям СССР, которое сам Быков так четко фиксирует в своем предисловии. И которое присуще, конечно же, вовсе не ему одному. «Не важно, как мы жили, важно, с какой высоты падали», — говорит один из героев романа. «Истребитель» — попытка сохранить память и об этой высоте, и об этом падении.