«Толпа была невменяемая. Они бы разорвали и Чикатило, и меня» Интервью бывшего начальника убойного отдела Генпрокуратуры Евгения Бакина — о серийных убийцах и природе зла
Весной 2021 года из колонии вышел «скопинский маньяк» Виктор Мохов. Освобождение такого человека — необычное событие, и Мохов сразу оказался в центре внимания. Однако сенсацией эта история стала в тот момент, когда у Мохова взяла интервью Ксения Собчак. Одновременно в России начали показывать сериал «Чикатило» Сарика Андреасяна. На фоне дискуссий по поводу обоих произведений (фильм Собчак и сериал Андреасяна) спецкор «Медузы» Максим Солопов взял интервью у специалиста по серийным преступникам — 70-летнего генерала юстиции в отставке Евгения Бакина. В 1990-е Бакин возглавлял отдел Генпрокуратуры по расследованию убийств и бандитизма, а за свою жизнь вел множество громких дел, в том числе серийных убийц Андрея Чикатило и Сергея Головкина.
70-летний Бакин разговаривает хриплым — после операции на горле — голосом, курит сигареты «Ява золотая» и все время немного снисходительно улыбается. «Я вашего брата никогда не любил, честно скажу», — предупреждает он корреспондента «Медузы». Потом добавляет, что «адвокатов тоже как-то не очень, кроме одного» — кивая в сторону взрослого сына.
На отделанном вагонкой балконе его квартиры — целая экспозиция: российский триколор и флаг пограничных войск, над ними висят две фуражки — пограничная с советской кокардой и прокурорская, между ними — наградное холодное оружие. На многих клинках — дарственные надписи от руководителей разных ведомств, но по-настоящему теплые эмоции у Бакина вызывают только атрибуты пограничных войск: «Присягу-то я один раз давал, в армии».
В гостиной Бакина висит картина с изображением Немезиды — древнегреческой богини мщения. Отставной «важняк» (как в России называют следователей по особо важным делам) отмахивается от вопроса о символическом значении работы, говорит, это просто подарок другого сына — художника: «Это они себе представляют какое-то мщение…»
«Я же с земли начинал, все ступени прошел»
— Давайте я перечислю ваши уголовные дела, а вы подскажете, если я не упомянул что-то важное: маньяки Чикатило и Головкин, расстрел Белого дома в 1993 году, дело против мэра Владивостока, взрыв на Котляковском кладбище, убийство Дмитрия Холодова.
— Не все из этих дел расследовались под моим личным руководством, но все с моим участием и все — в отделе Генпрокуратуры [по расследованию убийств и бандитизма], в котором я служил и которым потом руководил. И это лишь малая часть того, что было у нас в производстве. Сумасшедший был период, поэтому куда только не совали нас. Отдел был крепкий, и нами затыкали все дыры.
— О каком из этих дел вы вспоминаете чаще всего и по какой причине?
— Из этих? Это все было, когда я уже в центральном аппарате работал. Я же с земли начинал, все ступени прошел. Для меня все дела не похожи друг на друга, и каждое интересно. Совесть моя чиста по всем. В этом плане меня ничто не беспокоит, если ты об этом. Невиновных не сажал, взяток не брал.
— Вы с самого начала карьеры хотели стать следователем или просто обстоятельства так сложились?
— Сложились, наверное… Я из офицерской семьи. Отец у меня воевал, служил в органах. Была романтика. Чуть больше стал понимать, когда отслужил [срочную службу]. Не забывай, что я ведь пограничник. Кто-то говорит, что армия ничего не дает. Мне лично погранвойска много чего дали. Я видел и хунвейбинов на китайской границе, и в рукопашной участвовал с автоматами. Это сейчас везде говорят про десантные войска, а в советское время самые элитные войска были пограничные.
— Почему решили после службы пойти в прокуратуру?
— Честно сказать, я [сперва] хотел пойти в ту структуру, которую вы все не любите.
— В госбезопасность?
— Конечно. Но образования не было. Тогда я пошел на юридический факультет в нашей Вятской губернии [Кировской области], а на третьем курсе мне уже прокуратура предложила. Кто первый позвал…
Начинал со стажировки в городской прокуратуре. Потом стали создавать транспортные прокуратуры. Меня бросили туда. Осваивались мы там на ходу, но наставники были хорошие. Некоторых я знал еще с детства. Киров не такой большой мегаполис, как Москва. Сначала в транспортной [прокуратуре] прошел все ступеньки, потом меня пригласили в областную. Потом уже в Россию [то есть в Москву] — видимо, показатели были, и железяку [награду] я как раз получил.
— А можете чуть подробнее рассказать?
— В нашем регионе это было сложное дело. Короче говоря, убийство. Привлекли за него не тех людей. В суде дело не проходило: дослед, дослед, дослед. Я только пришел в область из кировской транспортной прокуратуры, которая подчинялась своему руководству в Горьком — сейчас Нижний Новгород. Это был для меня экзамен на новом месте.
Пришлось все дело изучать. Фабула была простая: приехал татарин за лесом в Вятские Поляны [город в Кировской области] — там же граница с Татарстаном. Его встретили, как говорится, «люди с профессией» — рецидивисты. Выпили с ним. Заманили его, ограбили и выбросили. На трупе было 112 или 120 ранений, которые местные следователи из-за халатности забыли указать [в материалах дела]. Они их зафиксировали на фото, но не описали. Было непонятно даже, каким орудием. Потом мы установили, что это был электрод.
Специализация к тому времени у меня уже сложилась — преступления против личности. Стал рассматривать фотографии трупа. Там вся спина была в дырках. Пришлось вспомнить таблицу Видонова — был такой криминалист, в Горьковской области работал. Я же следил за новинками. Столько ранений обычно наносили несовершеннолетние или женщины. Раскрыли мы это дело, короче, красиво.
Оказалось, вместо рецидивистов [которых подозревали изначально] убийцами были их дети — шакалята, как я их называл. Пока татарина грабили, он кого-то оскорбил, а все это наблюдали пасынок одного из рецидивистов и его приятель постарше. Старшие ограбили, а один [несовершеннолетний] убивал. Какой образ жизни вела семья, так и у детей все пошло по накатанной. Извини, от картошки мандарины не родятся. Потом еще одно укрытое убийство подняли, совершенное этими же отпрысками.
«Желающих нагрести под Чикатило чужих дел было много»
— Какое дело стало для вас первым на всероссийском уровне?
— Так получилось, что попал я сразу на [серийного убийцу Андрея] Чикатило. Мы называли это дело «Лесополоса». Вокруг Ростова нет лесов (имеется в виду Ростов-на-Дону; в основном Чикатило совершал свои преступления в Ростовской области, — прим. «Медузы»). Там поля, окруженные лесополосами, в которых обычно и находили жертв Чикатило.
Сначала на это дело в Ростов выезжал мой товарищ — прокурор-криминалист Владимир Иванович Казаков. Он там успел поработать, разобрался, что психи, которых берут местные менты, это все не то. Казаков обобщил дела — и сделал вывод, что там серия.
До сих пор удивляюсь, как он там в одиночку все выдержал. Какой-то школы расследования таких преступлений не было. Кто будет выпячивать серии? При социализме маньяков быть не должно.
— Как вообще выявлялись такие преступления? И почему Чикатило так долго не могли поймать?
— В моей практике никто не хотел признавать серию у себя на территории. Представь, находили в лесополосе череп и кости. Свежаков ведь находили очень мало… Там в ростовском климате за три дня от трупа остаются косточки и черепушка. Это были «глухари». Только в районе аэропорта в лесополосе нашли несколько скелетированных останков детей, девочек.
Сначала на психов стали списывать. Психов берут, они то дают признательные показания, то отказываются. А трупы-то продолжаются. Пока люди не начали на работу бояться выходить. Сначала [среди убитых в основном] были женщины, но контингент был чаще социально неблагополучный — бродяжки в основном, а потом пошли дети.
Тогда уже народ стал возмущаться, и в Москве решили проверить Ростов-папу. Дело передали в наш убойный отдел следственной части РСФСР.
— Какая вам досталась роль в следственной группе?
— Я только пришел в отдел. На «Лесополосу» должен был ехать мой товарищ Володя Данилов, но ему пришлось срочно лететь на Камчатку, а на «Лесополосу» — ехать мне.
Исса Магомедович Костоев, начальник нашего убойного отдела, тогда уже имел опыт раскрытия серии под Смоленском. Для меня это дело стало очередной проверкой. Исса закрывал Ростов, а мне поручили кусок Новочеркасск — Шахты — Новошахтинск — Красный Сулин. Это граница с Украиной. Там, где все начиналось.
Ростов-папа — это Ростов-папа. Кто в Ростове не бывал, тот не знает, что это такое. Там была своя стихия, свои кадры, свои умники, своя партия. У нас говорили «Кто Ростов прошел, тому бояться больше нечего».
Преступления по тем временам были довольно новые. До этого, по-моему, только в Краснодарском крае была громкая серия — [убийства] пионеров. Конечно, никто не хотел на себя это вешать. Ростов-папа защищался.
Многие преступления не были даже зарегистрированы. Находят черепушку, выносят отказной материал. Не могли назвать ни личность, ни причину смерти. Пришлось все по новой делать. Выезжать на места преступлений, допрашивать свидетелей. Материалы [о нераскрытых убийствах] сыпались на нас в таком количестве, что не сильно-то успевали читать.
Стали восстанавливать личности. А сколько там было без вести пропавших? Это же граница с Украиной. Миграция. Женщины и дети из социально неблагополучных семей уезжали, пропадали, и никто их не искал. Это потом, после Чикатило вышел приказ: пропавших без вести расследовать как убийства.
Были укрытые преступления, были реальные несчастные случаи, но в которых никто не разбирался — лежат череп и кости, ну и все. Там и на волков списывали трупы.
Еще тогда экстрасенсы появились. В МВД их приглашали. Я насмотрелся на них. У нас ведь большинство трупов были скелетированные. Этот экстрасенс смотрит на труп и начинает мне какую-то чушь полнейшую рассказывать про велосипед, например, или еще что-то мимо. Я-то знаю, откуда этот труп.
— Что стало ключом к поимке Чикатило?
— Я люблю выражение «У победы всегда много отцов». Первые трупы Казаков объединил по насечкам в глазницах. Была у Чикатило начальная стадия: он пробивал ножом глаза, боялся, что в них остается образ убийцы. Когда уже я начал работать в Ростове, мы стали выявлять новые преступления. Начались прочесывания, выставлялись посты. У нас собирались данные похожих преступлений со всего Союза. Руководил работой Исса Костоев.
На моей территории возле станции «Лесхоз» выявлялись новые и новые трупы. На перроне должны были выставить пост — два сотрудника местного РОВД, чтобы контролировать всех, кто на этой станции бывает. Пост есть, ничего подозрительного не выявляют, а трупы все появляются. Я уже ругался со всеми, что за следующим трупом не поеду. Решил сам проверить, что делает пост. Смотрю — там засады [в действительности] нет. Вставили начальству местной милиции. И тем же числом в ростовский штаб пришел рапорт, что проверили документы у подозрительного человека по фамилии Чикатило.
Фамилия редкая, поэтому кто-то вспомнил, что он светился в деле Закотновой. Это был тот самый расстрельный эпизод, который списали на психа, но в поле зрения попадал и некий Чикатило. Держали этот эпизод в голове, но дела были не объединенные. Кто же даст расстрел поставить под сомнение? Этим мы уже после задержания Чикатило занимались.
Но с дела Закотновой стали его изучать. Дальше всплыло задержание на вокзале, где его брали за связь с проституткой. Потом Исса поднял не только уголовные дела за тот период, но и оперативно-разыскные материалы МВД. Там на Чикатило было гораздо больше. Вскрылось, что он попадал в милицию еще раз с веревкой и вазелином — тогда его отпустили. Выяснили, где он работает. Стали изучать его командировки, сопоставили с нашими трупами.
Когда его задержали и уже официально вскрылся незаконный расстрел, конечно, никому в Ростове это не понравилось. Если бы местная прокуратура с самого начала делала свою работу, а не формально фиксировала результаты оперативной работы МВД, все бы сложилось по-другому. Конечно, им было так проще, когда [на следствие] давят со всех сторон. Но когда мы уже работали по серьезке, своей бригадой, влияние на Россию [сотрудников из Москвы] в Ростове оказать не могли.
— Как принимались политические решения по делам? Указания давали непосредственные начальники, сотрудники КГБ или партийное руководство?
— При чем тут КГБ? Конечно, власть была у партии. Непосредственные задачи нам ставило руководство прокуратуры России, а они через прокуратуру Союза получали указания. Дело было на контроле ЦК.
Мы собирали материалы со всего Союза. Помнишь, была такая большая-большая страна? Похожие эпизоды к нам приходили со всей страны: Волгоград, Казахстан, Украина. Мы столько всего поднимали: и без вести пропавших, и отказные материалы. Легко сказать — «объединить дела в серию». Кто тебе даст просто так это сделать?
После задержания желающих нагрести под Чикатило чужих дел тоже было много. Пол-Союза могли бы на него повесить. Поэтому все надо было доказывать, кроме слов. Несколько дел по Чикатило я сам прекращал, потому что он о них рассказывал, а трупов мы не могли найти. Предположим, раньше он где-то на этом месте убивал, а теперь там стоял террикон [отвал]. Его не перекопаешь же. Или там, где он убивал, проходила уже шоссейная дорога.
Другие преступления мы тоже раскрывали. За четыре года моей работы только убийств параллельно с делом Чикатило было раскрыто около 100. Были даже убийства, совершенные специально «под „Лесополосу“».
Знаешь, что такое Лебердон? Левый берег Дона. Там все дачи, базы, гостиницы, дома отдыха, пляжи. Злачное было место. Вот там замначальника милиции по оперативной работе одного из районов Ростова убил девушку и подложил ее тело в лесополосу. Ведь он сам вместе с нами искал Чикатило!
«Вот тут Головкин себе „лоб зеленкой намазал“»
— А как вам поручили руководить расследованием в деле Головкина?
— Следствие по делу «Удава» шло уже параллельно с Чикатило. Когда мой товарищ Володя Данилов, который должен был ехать на «Лесополосу», вернулся с Камчатки, ему и достались московские эпизоды. Пропадали дети, находили одни кости. Криминалисты стали эти эпизоды объединять.
Стало ясно, что это тоже серия, но почерк был другой: «Удав» отличался тем, что у него все жертвы были мальчики, а Чикатило был «комбайн» — сначала были бродяжки, женщины, потом мальчики, дети, двойные убийства матерей с детьми. Некоторые эпизоды переплетались, были похожи, но две группы работали в одной следственной части, в одних кабинетах. Была координация.
Дело по «Удаву» я вел как руководитель группы. Сменил товарища, который ушел на другие дела. Когда мы отправили в суд дело товарища Чикатило, было уже много других громких дел в следственной части. Уже шло дело ГКЧП. Нам даже разрешили разместиться вместе с группой по этому делу на Старой площади. Рядом был Верховный суд. Удобно передавать дела через дорогу. Тогда возили тома на специальных тележках.
— В СМИ упоминается, что сразу после задержания Головкина вы собирались его отпустить из-за отсутствия доказательств. Это так?
— Это руководство МВД так подавало, но было все совершенно не так. Я это не комментировал, потому что я за тайну следствия.
На самом деле мы в то время уже «сели на район» Горки-9. Стало понятно, что преступник находится где-то там. До этого версий же очень много было разных. Мы отрабатывали местных жителей. Но Головкин в поле зрения не попадал, потому что он был житель Москвы. В Горках-9 работал на конезаводе, ездил туда-сюда постоянно. И гараж у него был прямо на подъезде к даче Ельцина.
Когда пропали последние его жертвы — три мальчика, — нашли захоронение, в котором были человеческие органы трех разных людей. Он ведь постоянно экспериментировал — [например] в одном эпизоде нашли кожу, целиком снятую с торса… Тогда [в случае с исчезновением трех мальчиков] членами нашей следственно-оперативной группы было установлено, что до электрички детей подвозил Головкин. Об этом мне доложила следователь Наталья Смолеева. Головкин вписывался в портрет предполагаемого убийцы, но никаких доказательств против него не было. Нужна была дополнительная проверка.
Я поехал к начальнику главного управления уголовного розыска МВД России обсудить дальнейшие действия. Я с ним был знаком еще по Ростову. Приходилось с ним общаться и даже допрашивать его. Опера готовы были брать Головкина, но беда была в том, что по-настоящему его дел они не знали. А у нас уже был опыт Ростова. Можно было наломать дров.
Руководитель главка согласился с моими доводами. Но когда я вернулся в Одинцово, узнал, что Головкин задержан сотрудниками областной милиции. Меня там даже не ждали, зато кроме подмосковных милиционеров в РОВД находился один из сотрудников главка угрозыска МВД России.
Оперативники стали меня убеждать, что были вынуждены задержать Головкина: у него нашли окровавленный нож и кусок мяса. Ждали экспресс-анализ. Когда пришли результаты, оказалось, что там конина. Головкин же был ветеринар на конезаводе. Свою причастность к преступлению он отрицал. Стоял как кремень. Сотрудник из главка МВД к тому времени уже уехал.
— Как развивались события дальше?
— Им надо было задержать его по 122-й статье. На каком основании? Сказали, что он им не подчинился, заартачился при задержании, когда его ГАИ останавливала. Но сами-то они отказались выписывать 122-ю. Значит, уверенности у них не было. Поэтому и я уже отказался.
Вот как раз Наталья Смолеева и прикрыла их всех своей юбкой. Она была и в моей группе, и надзирающим [за местной милицией] прокурором. Она и Головкина допрашивала, и в итоге задержание по 122-й выписала как член группы. Я ее спросил: «Будешь [все-таки его задерживать]? Это твои подчиненные, ты за ними надзирающий». Она ответила: «Давай рискнем».
— В СМИ рассказывали, что за ночь [в отделении] оперативники разговорили Головкина с помощью агента в камере, который попросил у них за это шоколадку и коньяк.
— По-моему, это бред. После 122-й мы Головкина допрашивали до позднего вечера, а вернулись в Одинцово уже в пять утра. В моей группе по Головкину от главка МВД работал Володя Цхай — отличный сыщик, профессионал. Я сам попросил центральный аппарат выделить человека с незаезженными глазами, который на таких делах раньше никогда не сидел. До центрального аппарата Цхай успел поработать в МУРе, а этих ребят я всегда уважал. Когда Головкина в обход меня задержали, Цхай сам оказался в неудобном положении. Потом мы уже вместе Головкина допрашивали.
Он хоть и не выдал себя тогда, но, я считаю, мы его сломали: когда уходили, сказали ему, что завтра пойдем осматривать гараж. Мы уже узнали, что в Горках-9 у него есть гараж. Мы понимали — чтобы снимать кожу и разделывать, ему нужен был стационар. Оставили его на ночь подумать.
Я съездил домой в Москву, но машину не отпускал. Утром выехал назад в Одинцово. Там мне доложили, что Головкин в КПЗ вскрыл вены и руководство РОВД готово его отпустить, если будет мое решение. Вчера сами задержали, а сегодня сами готовы выпустить! Я это видал уже в Ростове. Нет. Сказал им, что пойдем дальше по плану.
Потом выяснилось, что они не только проспали, как он вскрылся, — они проворонили, как он в туалет спустил медальоны, которые снял с последних [убитых] пацанов.
Мне тогда выделили еще одного следователя-«важняка» из прокуратуры. Я поехал в гараж, а он — к Головкину. У него голова была чиста, и когда Головкин, уже понимая, что мы в гараже, начал колоться, показания он фиксировал объективно — вот в чем еще была моя задумка.
Мы в это время были в гараже. Когда дошли до подвала, все стало ясно. Нашли ванну в крови, ящик для зимней рыбалки. Стало понятно, как он подвешивал [жертв], вскрывал. Но был особенно неприятный момент. Сотрудники милиции повели себя непорядочно и привлекли в качестве понятой корреспондентку местной газеты. Она сама проговорилась на эмоциях, когда мы подвал осматривали. Пришлось брать с нее подписку о неразглашении. А если бы мы промахнулись?
Второй следователь сразу же после допроса провел проверку показаний на месте. Головкин показал два новых трупа. Мы знали, что у нас есть еще пропавшие без вести, но где тела, никто не знал. Вот тут Головкин себе «лоб зеленкой намазал», как у нас говорили.
Так же было и с Чикатило, пока он меня не привел в Шахтах к захоронению и мы не откопали там труп пропавшего мальчика — до тех пор я сомневался в объективности показаний. Исса [Костоев], например, как человек с опытом, поместил его специально не в изолятор МВД, а в изолятор КГБ. Туда наши ребята доступа уже не имели. Сколько людей у них признавались? Докладывать-то они умеют как надо.
Для меня признание никогда не было царицей доказательств. Помню, у меня еще генеральный прокурор России [Сергей] Емельянов, когда на работу брал в следственную часть, принимал экзамен на презумпцию невиновности. Тогда мода была такая, в 1986 году. Новые веяния.
У меня же, кроме 11 доказанных по Головкину в Московской области, было еще много нераскрытых убийств, в том числе детей. Та же была проблема, как с Чикатило: могли повесить чужие дела на Головкина. Мне пришлось его поместить в «Матросскую Тишину», в спецкорпус, там два кольца охраны, чтобы никто без моего ведома к нему не зашел. Благодаря тому, что принципиальность здесь проявило еще и руководство подмосковной прокуратуры, потом был пойман Ряховский — другой серийный убийца.
«Я когда работаю, становлюсь отмороженным»
— Есть выражение Ницше: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем». Вам ведь пришлось в подробностях слушать рассказы Головкина о его зверствах. Как ваша психика выдерживала все это?
— Понимаешь, у следователей ведь тоже деградация личности может происходить, как у всех людей. Я когда работаю, я не добрый, не ласковый, я становлюсь отмороженным. В том плане, что в глазах никаких эмоций, чисто работа. Иначе, может, я бы просто блевать пошел… Потом уже каждый снимает стресс как умеет. Мне, думаешь, трупы нравились? Я вон сколько их по Шахтам еще таскал. Помню, распорядился в одном месте засаду поставить, а какой-то мудак ее снял… Утром труп. Я ведь тоже человек.
Меня поразил больше всего один эпизод Головкина, который нигде не фигурировал, но я его знал. Там эпизода-то как такового не было. Это было до первого убийства. Головкин уже место [для убийства] присмотрел, план составил. Ребята к лошадям тянулись. Серега Головкин к ним хорошо относился, давал покататься на лошадке, завлекал какими-то приключениями.
Заманил он в лес пацаненка, но взял с него обещание никому не говорить, что они вместе в поход пойдут. Тайна. Дошли они до глухого места, а Головкин все его допытывал: «Ты правда никому не сказал? Точно?» Все боялся, что его вычислят сразу, не мог решиться. И тут парень признался: «Никому. Только маме…» Это спасло ему жизнь. Сережа его отпустил. Я этого парня увидел несколько лет спустя. Он уже отслужил в морской пехоте, огромный детина, красавец-мужчина. Когда я его увидел, тогда на меня еще раз возмущение нашло. Сколько ребят он загубил, кто из них кем мог вырасти…
Помню, как во Владивостоке меня «крестили» местные ребята: надо было съесть сырого трепанга. Я мог съесть его только после стакана водки. Сразу вспоминался Чикатило. Он ведь был еще каннибал и описывал мне свои ощущения, как он вырезал и съедал матки. Это же внутренний орган размером со спичечный коробок. Еще объяснял: «Она жесткая, жуется как ириска».
— Когда вы расследовали все эти страшные серийные убийства, вы же задавались вопросом, откуда берется это зло в людях? Нашли для себя ответ?
— Откуда берется? От людей, конечно. Ты у меня спрашиваешь то же, что у меня спрашивали психиатры в институте имени Сербского. Того же Чикатило мы ведь изучили с пеленок. Я много с ним времени провел в тюрьме. Убийцами не рождаются. Живет на Украине в деревне мальчик Андрюша Чикатило 1936 года рождения. Вокруг него война, голод, немцы, партизаны… Потом он вырастает.
Здоровый, сильный. Кличка у него была в деревне Андрей Сила. Он худой, но, помню, руки у него были здоровые — кисть как ласта. Первый опыт с женщиной. Лег на нее, а не смог ничего. Она его высмеяла да еще рассказала другим. Это был первый удар. Потом у него была еще какая-то неудачная связь. Его просто обсмеяли.
Человек начинает циклиться, думать, что он какой-то другой. Хотя у всех бывает — надо было просто успокоить его. Потом на каком-то слете учителей нашелся голубой, который уговорил его на пассивную связь. В итоге он зациклился и в определенный момент понял, что получает удовлетворение от мучения своих жертв. Чтобы понять все это, мне не нужен психиатр Бухановский, которого ростовские милиционеры сделали великим. Опирался он на наши справки по материалам дел.
Это же не бомж был. Чикатило [окончил] два цикла школы марксизма-ленинизма, когда работал в интернате для умственно неполноценных. Он все правительство знал наизусть. Мы не представляли, что такие бывают маньяки. Помню, когда только взяли Головкина, мне фильм «Молчание ягнят» принесла [журналистка] Лена Светлова из «Совершенно секретно». Я же таких фильмов не видел, чтобы убийца с виду был как обычный человек.
Еще раз скажу, что убийцами и извращенцами не рождаются. Самые беззащитные — это дети. Их психику ломают. Постепенно. Сначала папы, мамы, отчимы… Потом в школе, в обществе. Потом кто-то подсказывает идею, что можно быть «санитаром», очищать общество от «отбросов»: бродяг, проституток. Потом, если человек уже почувствовал кровь, его не остановить.
С Головкиным что произошло… Интеллигентные родители. Папа инженер, москвич. Он стал сына насильно закалять. Ребенок визжал, когда его в ванну загоняли. Он ведь воды холодной боялся до конца дней, в камере не умывался. Потом в школе над ним издевались какие-то старшеклассники. Сдачи дать он не мог и постепенно циклился. Стал издеваться над лягушками, мучить их. Они послабее были. Потом котят ловил. Потом поступил в сельскохозяйственную академию, поближе к животным. Потом он стал уже получать сексуальное удовлетворение от мучений.
В «Матросской Тишине» Головкин уже ушел в бога. Поделки матери делал. Письма писал. Мы ему не запрещали переписку. Это было уже другое совсем. Обижать людей нельзя. Надо понимать, что зло — оно всегда может вернуться. Как с этими мальчиками.
«За какие-то лайки заставляют умирать детей»
— Есть даже представление, что все эти убийцы и злодеи — как зеркало, в котором общество должно видеть и собственные пороки.
— Не знаю. Наверное. Но это твои слова. Я тебе расскажу, когда мне стало по-настоящему страшно рядом с Чикатило. Он ведь был сильный, но трусливый. Только один раз мне с ним стало страшно. Как сейчас помню, 8 марта, в праздник мы поехали на проверку показаний.
Это [убийство] было в квартире дочери Чикатило в Шахтах. Ее с семьей в тот день не было дома. Попалась ему девочка. Забитая такая. Жалко ее было до слез. Училась она в каком-то училище, слабенькая была, обижали ее там. Он умел к таким найти подход.
Квартира была на первом этаже в пятиэтажке. В таких квартирах люди делали себе подвалы — хранить соленья. Заманил он ее в подвал и там разделал. Такой расчлененки у Чикатило не было никогда. Он разделил ее по костям. Это был эпизод нетипичный для него. Такое мог сделать Сережа Головкин. Дальше он ее по кускам спрятал в трубе прямо рядом со станцией.
Но это все присказка. Повезли мы его с конвоем на место. Он все показал, все подтвердилось. Только мы не учли одного. Это было днем возле станции Шахты. Нас было человек восемь: конвой, опера, я и еще следователь. Хоть и не видно было этого места со стороны перрона, маневровые поезда там проезжали. Видимо, кто-то из железнодорожников сообщил о нас на станцию, а там люди ждали электричку. В народе-то уже слух прошел, что кого-то поймали.
И вот когда мы уже почти закончили и собирались уходить, я услышал рев: со станции на нас неслась разъяренная толпа. Там были, по-моему, все: и стрелочники, и служащие вокзала, и пассажиры, мужчины, женщины… Я такого никогда не видел. Толпа была абсолютно невменяемая. Они там разорвали бы вместе с Чикатило и меня, и конвой, и не разбираясь, виновный кто или нет.
Хорошо, у нас было оружие. Мы стали вперед пять человек с пистолетами. Для нас Чикатило был ценнее любого груза. Нам бы его [потерю] не простили. Очухалась эта толпа только метров за десять до нас. Даже не могу сказать, что они там кричали — просто какой-то вой стоял. И бежали они на нас, как немцы на Брестскую крепость. Андрюша Чикатило там сразу ниже ростом стал от страха. Один раз в жизни я такое видел.
— Сейчас в интернете все в очередной раз обсуждают, можно ли брать интервью у маньяков, снимать о них фильмы. Вы что думаете?
— Я лично не сторонник. Я потому и старался не давать никаких интервью. Мы кого прославляем? Они ведь не рождаются такими — их делают такими. Мы в 1990-е два поколения молодежи потеряли на одних бандитах. Я много чего насмотрелся ведь. Теперь вот за какие-то лайки заставляют умирать других детей. Посмотри на них. Заморозил девочку на балконе, издевался над ней, а потом сидит, плачет над собой.
Вот тебе потенциальный Андрюша Чикатило или Сережа Головкин. Просто не дошел до этого. Чикатило тоже начал убивать только ближе к 50, Головкин — в 33 года. Ведь он вот у себя в гараже что вытворял. Характерный эпизод был последний с тремя пацанами. Он мучил этих пацанов перед смертью, пугал, унижал. Заставлял, чтобы они табуретки друг из-под друга выбивали.
— Головкин стал последним преступником, казненным в России?
— Да, на нем закончились расстрелы в России. Нам в прокуратуру приходит бумажка. Расстрелян и расстрелян. Я был в это время во Владивостоке. Такой период был: не успеваешь одно дело закончить, тут же начинаешь другое.
— Как вы сами относитесь к смертной казни?
— Я не либерал, я из другого поколения. Таких, как Головкин, не перевоспитаешь. Я сторонник того, чтобы их расстреливать. Человек если пошел на это, почувствовал кровь, его уже не остановить.
— А если расстреляют невиновного, как было с тем эпизодом по делу Чикатило?
— Здесь я могу отвечать только за свои дела. Почему такое происходит? Это проходит со следователями, которые работают писарями. Есть следователь, который отвечает за свои действия, а есть тот, который не проверяет, что ему принесли. Таких я называю писарями, а не следователями.
Беседовал Максим Солопов
Фотографии: Евгений Фельдман / «Медуза»