«Эшелон на Самарканд»: Гузель Яхину обвинили в плагиате, но проблема романа не в этом Трагедию в Поволжье автор превратила в комфортную сказку

Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о новом романе Гузели Яхиной «Эшелон на Самарканд». Новая работа писательницы посвящена голоду в Поволжье в 1920-е годы. Основное действие книги происходит в поезде, везущем пять сотен голодающих сирот из Казани в Среднюю Азию. Эшелон сопровождают взрослые: начальник Деев и комиссар Белая. Однако несмотря на ужас событий, происходящих в реальности, роман «Эшелон на Самарканд» оказывается в высшей степени комфортным для читателя.

Гузель Яхина. Эшелон на Самарканд. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021

Еще не успев толком выйти в свет, новый роман Гузели Яхиной уже оказался в центре по меньшей мере двух крупнокалиберных скандалов — Яхину обвиняют сразу и в «очернительстве» советского строя, и в плагиате. Не вдаваясь в суть самих обвинений (первое — дежурное, второе — несколько голословное и преждевременное, поскольку речь идет о возможном использовании писательницей документов, выложенных в открытый доступ, а автор обвинения, историк Григорий Циденков, самого романа пока не прочел и, соответственно, не может судить о прямых текстуальных пересечениях), следует признать, что такого масштаба публичная ненависть — изнанка не менее жарких публичных поддержки и любви. А вместе они лишний раз доказывают и без того бесспорный факт: за пять лет, прошедших с момента выхода первого романа писательницы «Зулейха открывает глаза», Гузель Яхина стала одним из сравнительно немногих в России по-настоящему народных авторов — со всеми преимуществами и неудобствами, присущими этой роли.

Народность подобного рода, как правило, проистекает не только (и не столько) из умения писателя восхитительным языком рассказывать захватывающие истории, но в первую очередь из его способности откликаться на иногда неясный, непроговоренный, но от этого не менее настоятельный общественный запрос. И в случае с Яхиной этот запрос вполне очевиден: российское общество нуждается в осмыслении и принятии собственного прошлого, в своеобразном его приручении и доместикации, в непротиворечивом совмещении в пространстве одной человеческой головы жуткой исторической правды о советской эпохе с не менее подлинными подвигами, достижениями и просто счастливыми воспоминаниями — персональными и семейными. 

«Зулейха» решала эту проблему, постулируя простой тезис: советский ад — не то, чтобы сильно хуже ада патриархального, да и вообще в любом аду вполне можно выгородить себе небольшой уголок и прожить там обычную, вполне счастливую жизнь в окружении хороших, добрых людей. «Эшелон на Самарканд» делает, в сущности, то же самое, но на другом историческом материале: в фокусе авторского внимания на сей раз не раскулачивание и ссылка конца 1920-х, но эшелон, в 1923 году везущий пять сотен голодающих детей-сирот из вымирающего Поволжья в сытую и теплую Среднюю Азию. 

Однако не стоит думать, будто Яхина предлагает нам модернизированный вариант «Педагогической поэмы» Макаренко или «Республики ШКИД» Пантелеева и Белых: дети в «Эшелоне на Самарканд» присутствуют по большей части в качестве возвышенного символа, безгласного, безликого и почти безымянного (несмотря на периодически возникающие в тексте монотонные и ритмичные, как гомеровский список кораблей, перечни их уличных кличек). С самого начала облачив малолетних пассажиров в ангельски белые рубахи, которые буквально снимают с себя и дарят сиротам сердобольные казанские кавалеристы, Яхина очерчивает над детскими головами коллективный сияющий нимб, практически лишающий юных героев всего земного, человеческого и индивидуального.

И это понятно, поскольку смысловая ось романа — взрослые, сопровождающие эшелон или встречающие его на пути. Все они так или иначе используют поезд с безгрешными «голдетьми» (так на диковатом новоязе 1920-х называют голодающих детей) в качестве инструмента искупления собственных прегрешений, ошибок и несовершенств. Начальник эшелона Деев, молодой, самоотверженный и импульсивный на грани с истеричностью, спасая детей, в первую очередь спасает самого себя от воспоминаний о будничных и почти неизбежных зверствах, в которые он, безусый идеалист-красноармеец, был вовлечен. Несгибаемая и обманчиво бесчувственная комиссар Белая (ее девиз — «Иногда быть добрым — это казаться злым») видит себя кем-то вроде коммунистической святой, обретающей благодать посредством помощи невинным жертвам революции и гражданской войны. Образованная добросердечная женщина Фатима, ихтиолог с европейским дипломом, а нынче — няня при малышне, спасается в эвакуационном эшелоне от разрушительной тоски по умершему сыну. 

Выехав из голодающей Казани с заведомо недостаточными ресурсами, по пути Деев вынужден на фольклорный манер обращаться за помощью к самым разным людям — и магическим же образом ни разу не встречает отказа. Чекисты в Свияжске охотно прерывают расстрел инакомыслящих, чтобы одарить детей необходимой снедью. Начальник жуткого «ссыпного пункта» — места, где хранятся изъятые у голодающего населения «излишки» продовольствия, одаривает обитателей эшелона новорожденным теленком. Помогают Дееву и встреченные в пути белоказаки, и даже безжалостные киргизские басмачи в безлюдной пустыне бросают свои кровавые дела, чтобы переложить рельсы для эшелона и снабдить его голодных пассажиров драгоценными мясом и рисом. Для каждого из этих проклятых грешников посильная помощь «праведному эшелону» оказывается способом смягчить муки своей исстрадавшейся совести и приблизить торжество лучшего, более справедливого и гуманного мира.

Есть в романе Гузель Яхиной и негромкие драмы — время от времени кто-то из детей тихо и преимущественно внесценически умирает то от голода, то от холеры, а прибившийся в дороге к поезду мальчик-аутист (его сбивчивый внутренний монолог составляет примерно четверть романа — не самую, признаться, увлекательную) и вовсе становится случайной жертвой неуравновешенной деевской натуры. Есть и несколько сцен в мертвых поволжских деревнях, очевидно, задуманных автором как пугающие — забитая опухшими от голода, ничего не соображающими детьми ледяная школа и свихнувшийся учитель, убежденный, что если ученики будут регулярно приходить на занятия, то при школе вот-вот откроют столовую, в самом деле описаны Яхиной с большим чувством. Однако точно так же, как и, скажем, в знаменитой сцене крушения баржи в «Зулейхе», гибнут и страдают в «Эшелоне на Самарканд» сплошь безликие статисты. Читатель может не тревожиться: практически ни с кем из героев, упомянутых в тексте хотя бы по имени, ничего по-настоящему плохого не случится. Все ужасы как бы не отрицаются и даже не замалчиваются, но аккуратно вынесены на периферию читательского зрения, а в центре композиции сияют и переливаются теплым золотом вселенская любовь, сострадание и единство всех хороших людей перед лицом высшей цели — спасения чистых духом «малых сих».

Надо ли говорить, что общее впечатление, которое производит «Эшелон на Самарканд», в высшей степени умиротворяющее и благостное. Новый роман Гузель Яхиной щедро проливает целительный елей на плохо зарубцевавшиеся раны российской исторической памяти, предлагая такую трактовку голода в Поволжье и борьбы с ним, которая, по идее, должна устраивать всех, кроме совсем уж радикальных ненавистников СССР на одном фланге и не менее рьяных его поклонников на другом.

Однако эта разлитая по тексту универсальная благодать имеет свою оборотную сторону. Для того, чтобы доходчиво транслировать подобные идеи, автор не может позволить себе ни малейшей сложности или неоднозначности. Как результат, «Эшелон на Самарканд» — книга предельно простая и наивная, почти полностью лишенная глубины, оттенков и полутонов. Елей не предполагает исторической достоверности, поэтому, хотя в конце книги Яхина и приводит список использованных источников, ее роман — не исторический в полном смысле слова, ни на уровне фактологии, ни на уровне психологической достоверности. Из реальной национальной и общечеловеческой трагедии писательница конструирует добрую сказку, позитивную притчу в условных исторических декорациях, на манер булгаковского Иешуа восклицая «все люди добрые, игемон» и от души ожидая, что читатель разделит ее просветленный оптимизм.

Впрочем, превращение реальной истории в материал для душеполезных и терапевтичных сюжетов — тенденция вовсе не только российская. Так, к примеру, получивший в 2015 году Пулитцеровскую премию роман Энтони Дорра «Весь невидимый нам свет» или мировой бестселлер Кристин Ханны «Соловей» проделывали тот же трюк на материале Второй мировой войны, накидывая гармонизирующий покров на события времен нацистской оккупации Франции. Трудно отделаться от впечатления, что прошлое уходит от нас все дальше, связанные с ним непосредственные и подлинные переживания все хуже поддаются осмыслению и передаче, а все, чего хочет массовый читатель от книги на историческую тему, сводится к светлому утешительному чувству примирения, прощения и ничем не смущаемого душевного покоя. Что ж, именно это он в изобилии найдет на страницах «Эшелона на Самарканд» — книги, очевидно, нужной, актуальной и в высшей степени комфортной.