Дмитрий Давыдов был сельским учителем в Якутии, а потом стал успешным режиссером — его «Пугало» показывают по всей России Мы с ним поговорили
В прокат вышла драма «Пугало» — фильм якутского режиссера Дмитрия Давыдова, который в 2020 году стал главной сенсацией «Кинотавра» (первая якутская картина на фестивале сразу получила главный приз). В широкий российский прокат якутские фильмы до этого тоже не выходили. Сам Давыдов долгое время работал учителем в селе Амга, где он живет и сейчас. По просьбе «Медузы» журналист Мария Лащева поговорила с режиссером о «северном характере», жизни в селе и изгоях в его картинах.
— Почему «Пугало» называется хоррором, хотя на экране разворачивается драма?
— Это на «Кинотавре» после просмотра журналисты сразу начали говорить: «Хоррор, хоррор…». Я им объяснял, что это драма, обычная драма. Но они все равно стали обзывать фильм мистическим триллером, так это все и прилипло. Хотя везде на показах я делаю акцент, что это драма. Это даже не мистическая история, абсолютно. Умный, внимательный зритель это понимает.
— Вы говорили, что эту историю вы придумали десять лет назад, когда вы еще не были режиссером и работали в школе.
— Я в то время вел кружок для подростков, мы снимали любительские фильмы. Писал сценарии уже. Родилась вот такая история про якутскую знахарку, я ее на будущее придумал и оставил просто как идею. Потом уже сценарий фильма был быстро написан в 2018 году, буквально за 10 дней. Я тогда придумал интересное начало — как они с опером ищут пропавших детей, только у знахарки получается их найти [а у опера нет], потом начинается расследование.
Изначально это [и] была криминальная история, как знахарка помогает раскрывать преступления. Она участвовала в допросах, считывала мысли подозреваемого, определяла, врет он или нет. И потом постепенно все это трансформировалось и появилось «Пугало».
— Знахарка лечит людей необычным способом, это похоже на секс.
— Когда я стал изучать вопрос нетрадиционной медицины, узнал, что лучший вариант — это лечение собой, своим телом. Мы так аккуратно это показали, а на самом деле в сценарии она прямо раздевается догола, ложится на человека, обнимает, трется, впитывает в себя его болезнь. Примерно как в первой сцене показано. Потом мне сказали, что в «Зеленой миле» у Кинга главный герой так же лечил людей.
— Как дочь знахарки попала в детдом? Об этом не говорится в фильме.
— У меня в голове была такая история — знахарка сама отдала дочь в детдом, потому что ее образ жизни совсем не подходил для ребенка. Она надеялась, что дочери там будет лучше, что она вырастет нормальным человеком. И это была ее главная ошибка.
— Снова главный герой вашего фильма — аутсайдер в своем окружении.
— Да, у меня и в первом фильме [«Костер на ветру»] герой — белая ворона, и во втором [«Нет бога кроме меня»], там его земляки вообще выгоняют из деревни. Мне эта тема интересна.
Почему знахарка стала аутсайдером? Такие люди не рады своему дару. От того, что тебе дали свыше, ты не можешь отказаться. И очень тяжело, когда вся твоя жизнь посвящена людям, надо всего себя отдавать. Мы показываем, как это ей тяжело, как она болеет после каждого сеанса, какое это для нее тяжелое бремя. В общем, не существует целительниц, которые бы радовались своему дару. Я лично с такими людьми не знаком. Хотя, конечно, в каждом регионе есть люди, о которых ходят похожие рассказы.
— У вас необычная история прихода в профессию, вы — сельский учитель, самоучка в режиссуре.
— Я родился в деревне Амга, это 200 километров от Якутска. Мой отец — якут, мать — русская. Я закончил педагогическую гимназию, потом автоматом поступил в пединститут [в Нерюнгри], получил образование по специальности «учитель начальных классов», потом вернулся в Амгу и 16 лет работал в школе.
— У вас не было сомнений после учебы, возвращаться ли в деревню?
— Нет. Заботиться о родителях нужно было, хозяйство поддерживать. Там и работа была — я приехал в родную школу, и директор меня сразу принял. У нас в поселке три большие школы по 600-700 учеников, в классе по 25 детей. Шесть лет я работал социальным педагогом, психологом, завучем, потом на некоторое время уходил из школы. Был депутатом [местного Совета депутатов]. Интересно было, мы общественной работой занимались, у нас очень активные жители, мы своими руками спортивные площадки строили, праздники проводили, я работал в администрации. Потом обратно вернулся в школу — пригласили директором, четыре года отработал.
Но начались кинофестивали, в месяц два выезда, а у меня 50 человек подчиненных. Решил, что некрасиво получается, и ушел. Учителем быть удобно — отработал одну смену и можно сценарий писать, своими делами заниматься. И вот в середине этого января уволился. Пришло время выбора. Решил попробовать максимально реализовать себя в кино. Сейчас у меня [был] четвертый класс, надо было бы их довести до лета. Но впереди четыре проекта, я реально не успею. Пришлось выбирать, либо фильм снимать, либо заканчивать нормально работу.
— Тяжело было решиться на увольнение?
— Рискованно, да. Сейчас нет никаких источников постоянного дохода. Там же бюджетная работа была, была уверенность в зарплате. Теперь я свободный художник, сам по себе. Большая надежда на прокат, что там что-то заработаем.
— Впервые ваш фильм в широком прокате?
— Это вообще первый якутский фильм в широком прокате. Сейчас в январе шел якутский фильм «Черный снег», но в ограниченном прокате. «Мой убийца» Костаса Марсана выходил в 2016 году, у них тоже разовые прокаты были.
У нас в Якутии свой прокат, около 40 экранов. Практически каждый якутский фильм выходит в широкий прокат у себя, а по России впервые такое.
— То есть якутскому режиссеру можно заработать, прокатывая фильм только в Якутии?
— Конечно. У нас рекорд был — 17 миллионов [рублей сборов], чисто по Якутии.
У нас население около миллиона, саха-говорящих 400 тысяч, активных зрителей максимум 100 тысяч — это наш потолок по количеству зрителей. Поэтому мы и снимаем свои фильмы на такие маленькие деньги. Если потратить на производство фильма больше трех миллионов — уже нет экономического смысла снимать. Придется нам заработать семь миллионов, чтобы в ноль выйти, а это сложновато.
— Когда вы говорите «мы» — «мы снимаем», «мы зарабатываем» — кого имеете в виду?
— Мы — это кинематографисты Якутии. Мы все очень дружим, у нас есть свое сообщество, союз кинематографистов якутский. Процентов 90 всего якутского кино снимают частные кинокомпании. Мы советуемся, общаемся, меняемся сценариями, монтаж смотрим друг у друга. Организовываем закрытые показы и подсказываем друг другу фильмы. Мы просто понимаем, что на этом этапе нет смысла конкурировать, потому что мы еще никто. Надо сейчас всем вместе тянуться наверх, поддерживая друг друга.
Буквально вчера мы обсуждали планы выхода фильмов в прокат в Якутии — и советовались по датам, чтобы не мешать друг другу, чтобы у каждого было по две недели [проката]. У нас сейчас около 30 фильмов, готовых к выходу в прокат.
— В Амге 90% населения — якуты. Есть ли национализм?
— Нет, у нас такого вообще нет. Это не принято. Амга — это Якутия, которая мне близка и понятна. А есть еще эвенки, долганы, которых мы [якуты] вообще не знаем. 18 северных народностей живут в Якутии, мне они очень интересны.
— Какой у якутов характер?
— Мы — азиаты, и при этом у нас северный характер. Я думаю, весь успех якутского кино заключается в северном характере.
— Что такое «северный характер»?
— Меньше слов, больше дела. Думаю, мы из-за своего сурового климата уже на подсознательном уровне привыкли все быстро делать, быстро принимать решения, не рассуждать, а идти и делать. Меньше сомневаемся. Больше уверенности, работоспособности. Каждый наш мужчина — рыбак или охотник. Осенью или весной мужчин нет в деревне, все на охоте. Вот в мае сейчас начнется охота на утку, никого по домам не найдете.
— Русские села приходят в упадок, а в Якутии сельское население растет?
— Да, у нас наоборот деревня строится. У меня большая проблема, как снимать фильмы, потому что для истории мне нужны старые деревни, извилистые старые улицы, а у нас сейчас везде асфальт, светофоры, в Амге везде новые дома, снимать там бесполезно.
Молодежь едет в деревни. Якутск не резиновый, там дорого жить — на 30% увеличилась стоимость жилья, однокомнатная квартира в хорошей новостройке стоит шесть миллионов. Ценники страшные, не каждый может позволить себе туда переехать.
— Не скучно молодежи жить в деревне?
— У нас в Амге процентов 30 — молодежь. Для каждого есть работа, если ты не лентяй, если руки и голова на месте. В деревне процентов 80 — бюджетники. Есть предприниматели (в основном торгуют), много магазинов, есть сельское хозяйство. У нас очень много общественных организаций, власть хорошая, администрация, глава поселка. Есть дома культуры, кружки, ансамбли, спортивные секции.
— В ваших фильмах город и село противопоставляются. Герой фильма «Нет бога кроме меня» говорит про город «Там люди злые», именно в городе у героини «Пугала» отбирают последнюю шапку. Там случается все самое плохое, навсегда пропадают люди — духовно или физически.
— По большому счету да, город — это что-то такое не очень хорошее. Я всю жизнь в деревне прожил, там интереснее, есть община, есть старшие. Как у Кинга в «Буре столетия» жители сами могут определять свое будущее. Очень важна вот эта связь людей. В городе ты одинок.
— Но в деревне живут такие же люди, как и в городе. У вас в «Нет бога кроме меня» община прогоняет своего односельчанина с больной матерью.
— Да, с этим моментом ко мне много вопросов было. У меня по сценарию была задача, чтобы они уехали в город, поэтому я придумал, что их спровадили. И много я наслушался после этого комментариев, что у нас в деревне так не бывает. И это правильно, я согласен, не бывает, это художественная история.
Сейчас и в сторону «Пугала» будет очень много критики от местного населения. Она уже началась. Я читаю комментарии, приходит много оскорблений, что я антиякутский, русофильский фильм снял.
— Что вызывает такую реакцию?
— Вот это все: злые односельчане, пьющая женщина в деревне. Особенность якутского зрителя — он все принимает на свой счет. «Это не про нас, у нас такого не бывает», — обычная реакция. Могут очень сильно обидеться, как будто это все про них лично.
— В ваших фильмах действительно очень много говорится про уважение к старшим, семейные связи.
— Конечно. Человек без семьи — потерянный человек. Для меня семья — это главное.
В XVII веке к нам русские пришли, принесли христианство, поэтому в Якутии две религии. Процентов 80 населения — язычники. Я тоже язычник. У нас своя религия, называется она тенгри. Ученые сейчас связывают ее с религией турков, у них тоже тенгрианство.
Мы считаем, что наш бог — это природа. У нас очень много обычаев, с ней связанных. Мы кормим костер. Ты не можешь прийти в лес и не покормить его. Попросить поохотиться — это обязательное условие. Главный постулат — уважительное отношение к окружающему миру. Официальная религия сложновата: есть девять миров, верхний, средний и нижний, шаманы могут перемещаться по ним, внизу живут демоны, а посередине — мы.
А если проще сказать — это вера в природу и уважение к ней. Есть дух огня, дух воды, дух леса. Если в доме есть печь, ты кормишь ее, даешь духу огня со стола самое лучшее. К воде тоже особое отношение в фильме «Река» я пытался показать ее как живое существо. Это с детства прививается. Мы сейчас с детьми в лес выезжаем — они знают, что в лесу никогда нельзя кричать, нельзя ломать ветки, просто так убивать животное (только если это необходимо, если ты голодный). Мы общались в Канаде с индейцами, у них очень похожие традиции. У маори, у финнов похожее есть, у разных малых народов.
— Если бы главным героем ваших фильмов был русский, изменилась бы сюжетная канва?
— Мог бы быть и швед. Мне кажется, я какие-то универсальные истории рассказываю. Просто я живу в Якутии и использую якутский антураж, язык. А на самом деле успех этих фильмов в том, что они про общечеловеческие ценности, любой зритель в них что-то свое находит.
— Ваши герои говорят на якутском языке, а вы сами им владеете?
— Отец у меня был якут и я рос в саха-язычной среде, так что я язык понимаю, стараюсь говорить, но стесняюсь. В детстве не научился, в основном все-таки по-русски общался. Якутский — это тюркский язык, очень древний, интересный язык. Очень красивый.
Его сложно переводить, у нас всегда проблема с субтитрами. В якутском много слов, которые выражают какие-то эмоции. И когда я смотрю на субтитры, то вижу, что на русском это все звучит в два раза скуднее, проще. По-якутски все глобальнее, шире.
— Можете привести пример?
— У меня большая проблема со словом «ча», «че». По-русски это что-то типа «ну, ладно», но это не совсем то. Ох, это сложно объяснить… Таких слов много. В якутском языке идет ассимиляция, очень много русских слов входит в якутский, они коверкаются: приставка якутская, окончание якутское. В русскоязычной школе обязательно есть предмет «якутский язык», «культура народов Якутии».
— Одна из достопримечательностей Амги — памятник Сталину.
— Это поставили коммунисты лет десять назад, на площади Победы. Там не только Сталин, там всякие деятели революции. У нас проходили важные военные действия в 1920-х годах, столетие скоро будет. Это уникальная история — амгинская оборона, когда белый генерал Анатолий Пепеляев воевал с большевистским отрядом Ивана Строда. Тогда вся Россия уже была большевистской, Якутия стала оплотом белой армии, и Амга стала центром этой войны. 18 дней продолжалась осада, большевики оборонялись, и смогли остановить белую армию в Амге. В честь этого события и поставили мемориальный комплекс.
— В Амге политикой интересуются?
— У нас 90% явка всегда, население очень сильно влияет на выборы, на власть, у нас реальные кандидаты проходят, не через связи какие-то. Все в основном поддерживают существующую власть. Я тоже состоял в «Единой России», когда стал депутатом, но через полгода вышел [из партии]. Я стараюсь вне этого быть, сам по себе. А население власть поддерживает.
Да, с одной стороны, мы не очень хорошо живем, как и везде по России. В Якутии добывают много полезных ископаемых, но все идет в Москву, поэтому тут некоторые вопросы есть. Но с другой стороны, мы видим, что якутская деревня развивается, и есть некоторая уверенность в завтрашнем дне.
За политическими событиями мы следим в интернете, новости в телефоне читаем. У нас вся информация через вотсап распространяется, любое событие приключается — и вся Якутия его узнает, пересылают новости друг другу.
— Что говорят про «дворец Путина», про арест Навального, протесты?
— Я этим не интересуюсь сам, поэтому не знаю.
— А что вы думаете про историю преследуемого шамана Александра Габышева?
— Про шамана ничего не думаю, и он не интересен мне.
— Вы со своими фильмами объехали полмира, увидели разные страны и города. Не захотелось где-то еще пожить?
— Из Амги никуда не уеду, потому что это родная земля. Как Дракула, который в своей Трансильвании черпал силы. Но ради детей хочется попробовать одну зиму провести в более мягком климате.
Я был в Калининграде, интересный город, думал про него. Были бы открыты границы, можно было бы в Швецию увезти, немного показать детям другой мир. Не переезд, а временно, на учебный год. У нас проблема — зимы суровые, ты проводишь все время в доме, а это очень сильно угнетает. Ты не можешь выйти погулять, на лыжах покататься. Хочется, чтобы у детей развивался кругозор, чтобы они посмотрели другие страны, пообщались с людьми.
— Как вы вообще решили стать режиссером?
— Привычка смотреть кино из детства пошла. Тогда появился видеопрокат, мы стали брать кассеты всякие с боевиками. Уроки сделаешь и посмотришь, я тогда много-много смотрел. Главный фильм детства — «Ворон» с Брэндоном Ли, раз сто я его пересмотрел, вся эта готическая атмосфера… И второй фильм любимый — «Тени забытых предков» Сергея Параджанова, сейчас постоянно пересматриваю.
Как мне все говорят, у меня иной взгляд. Если бы я получил какие-то теоретические знания, я бы знал, как принято снимать. Но я выработал свой стиль в процессе работы, и сейчас он мне уже нравится, хотя многие говорили, что снимать надо по-другому. Оператор говорил, что обязательно нужны «восьмерки», а я от этого изначально отказывался, снимал по-своему. Я сейчас из своих минусов делаю плюсы.
4 февраля закончил съемки нового фильма, мы в -60 снимали на улице по восемь часов в день. В новом фильме большую часть экранного времени в кадре нет актеров, а зритель всю историю прорабатывает у себя в голове. Мне нравится экспериментировать.
В работе с артистами я очень много сил трачу на кастинг. Мне важно понять, что это мой актер. Когда я искал исполнительницу на роль знахарки, я встречался с Валентиной [Романовой-Чыскыырай] в кафе и просто смотрел, как она двигается, общается, сможет ли сыграть, вжиться в роль.
Мне надо, чтобы на съемочной площадке актер не играл, а был самим собой. Я даже никаких установок на площадке уже не даю.
— Что было самым сложным в работе над «Пугалом»?
— Ограниченность бюджета. Это не плюс, что мы можем снимать за копейки, это реальность, в которой мы вынуждены работать.
— Что бы вы сделали, если бы денег было больше?
— Я бы оборудование получше взял, звук бы заказал в «Мосфильме». Композитора бы пригласил из Германии, оркестр. Масштабнее бы историю сделал, именно в техническом плане.
Когда я решил снять свой первый фильм, я понабрал кредитов на съемки, а на монтаж, на постпродакшн денег не было, и он два года просто пролежал на полке, пока я не смог найти деньги. В банке лимит какой-то был, мне отказывали. А когда я позакрывал некоторые кредиты, взял новые.
— Вы целиком на собственные средства сняли первый фильм?
— Конечно.
— А жена ваша как к этому относилась?
— Я работал на трех работах, так что деньги домой приносил. Она особенно не интересуется творчеством, и это хорошо, что не вмешивается.
Нормально относилась, снимаешь и снимаешь, главное, чтобы домашние дела не забрасывал, помогал по хозяйству.
Беседовала Мария Лащева