«Началась ли гонка вооружений после выхода США из договоров с Россией? Не началась — и в обозримой перспективе не начнется» Фрагмент новой книги переводчика Михаила Горбачева Павла Палажченко
В издательстве «Новой газеты» вышла книга Павла Палажченко «Профессия и время. Записки переводчика-дипломата». В годы перестройки он был личным переводчиком лидера СССР Михаила Горбачева и Эдуарда Шеварднадзе, который занимал пост министра иностранных дел. В этом качестве Палажченко участвовал во всех ключевых советско-американских переговорах на высшем уровне, которые положили конец холодной войне. «Медуза» публикует главу из книги Палажченко о правильных международных договорах. В ней он рассуждает о том, почему даже выход США из ряда ключевых соглашений в последние годы не изменил баланс сил в мировой политике.
Правильные договоры — это соглашения, разработанные и заключенные добросовестно, исходя из разумно понятых интересов сторон. Такие договоры часто сохраняют свое значение и воздействие даже после того, как по каким-то причинам они прекращают действие и утрачивают юридически обязывающий характер.
Я могу привести три примера правильных договоров — Договор по ПРО, Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности и СВПД (Совместный всеобъемлющий план действий, «иранская ядерная сделка»).
Я имел отношение, самое непосредственное, ко второму из них, но начну с Договора по ПРО.
Идея защиты от ракетного нападения разрабатывалась в США и СССР примерно с начала 1960-х годов. Она исходила из того, что если есть защита от самолетов (ПВО), то должна быть защита и от баллистических ракет. С самого начала идея была довольно безумной — не только потому, что скорость полета ракет не сопоставима с авиационной, но и потому, что цена прорыва ПВО — одна, а цена прорыва ПРО хотя бы несколькими ядерными ракетами — совершенно другая.
Тем не менее работы шли, причем американцы распространяли в СМИ и «подкачивали» нам по разным каналам информацию о том, что они находятся на более продвинутой стадии, чем это было в действительности. В руководстве СССР преобладало мнение, что ПРО — это хорошо, это «оборонительное, а не наступательное оружие», и поэтому ограничивать его какими-то соглашениями не следует. Именно так высказался после встречи с президентом США Джонсоном в Гласборо в 1968 году А. Н. Косыгин.
В СССР конкурировали две концепции, разработанные генеральными конструкторами Кисунько и Челомеем. Идея Челомея, человека талантливого и пробивного, называлась «Таран», она была неподъемной в техническом и финансовом отношении и была отброшена. Концепция Кисунько была частично осуществлена, система ПРО московского района по-прежнему существует, но больше как «памятник». Достаточно сказать, что перехват ракет противника осуществляется путем подрыва на определенной высоте ядерного боезаряда.
Когда СССР и США начали переговоры о стратегических вооружениях, в которых от нас участвовали крупные военные, реально влиявшие на принятие решений, стороны довольно быстро пришли к пониманию, во-первых, о взаимосвязи наступательных и оборонительных вооружений и, во-вторых, о том, что если и есть толк от тогдашних систем ПРО, то только для перехвата маловероятных случайных и несанкционированных пусков. Договор по ПРО ограничивал количество обороняемых районов двумя, потом по дополнительному протоколу — одним районом.
В начале 1980-х годов членом делегации СССР на переговорах по ракетам средней дальности был генерал-лейтенант Николай Николаевич Детинов, с которым я общался и проникся к нему уважением. Человек большого ума и технической культуры, он лучше многих понимал чудовищную затратность гонки вооружений. При его активном участии программу «ПРО территории страны» свернули.
Когда Рональд Рейган объявил о намерении осуществить программу СОИ, Детинов отнесся к ее перспективам очень скептически, как и большинство крупных ученых. К сожалению, наша реакция и тогда, и потом не была оптимальной, но так или иначе до реальных испытаний и развертывания анонсированных тогда средств дело не дошло.
В начале 2000-х годов Джордж Буш ‐ младший заявил о выходе США из договора. Реакция России на пропагандистском фронте была крайне резкой, на государственном — более умеренной. Сыграла свою роль, помимо прочего, убежденность наших политиков в том, что «с республиканцами нам лучше» (последние лет двадцать пять этого не подтверждают, да и вообще лучше обходиться без таких догм), но интереснее в данном случае другое: имел ли выход США из договора серьезные последствия? Началась ли гонка вооружений в космосе или хотя бы на земле? Не началась, и судя по бюджетным ассигнованиям и известным планам и проектам — в обозримой перспективе не начнется. Потому что концептуальные основания ушедшего в историю договора прочны и устойчивы, и их вряд ли можно отменить.
То же самое в значительной мере касается Договора РСМД. Я от звонка до звонка работал на первых, неудачных переговорах по этой проблеме в 1981–1983 годах. Тупиковая ситуация на любых переговорах, тем более на длящихся месяцами и годами, изматывает и может деморализовать участников, которым они не безразличны. Никакой радости в связи с их провалом никто не испытывал. И тем не менее некоторые концептуальные вопросы были тогда прояснены, и это помогло договориться впоследствии, когда изменилась политическая ситуация.
Во-первых, обе стороны пришли к общему пониманию, что ракеты наземного базирования в Европе, особенно баллистические, с малым подлетным временем, опасны и имеют дестабилизирующие последствия для стратегической ситуации, т. е. могут увеличить вероятность войны в случае кризиса. Во-вторых, было понимание, что мобильность этих ракет требует их ограничения на глобальном уровне. В-третьих, СССР и США понимали, что нереалистично поднимать вопрос о ядерном оружии третьих стран в силу его крайне ограниченного количества и невозможности «уравновесить всех». Наконец, ни разу на переговорах не упоминалась Куба: опыт Карибского кризиса никто не хотел бы не то что повторять, но и вспоминать.
Выход США из РСМД, как и из ПРО, оказался скорее политическим, чем военным жестом, чтобы показать, что США лучше чувствуют себя в мире, где отсутствуют какие-либо сковывающие их факторы, в том числе договорные. Но и в этом случае концептуальные аргументы против реального развертывания РСД, особенно баллистических, очень убедительны, и признаков начала серьезной гонки в этой области пока не видно. (Вопрос о действиях России я в данном случае вывожу за скобки, так как думаю, что независимо от обоснованности американских обвинений по поводу ракеты 9М729 эта проблема не была неразрешимой). Нас, разумеется, больше всего волнует, будут ли эти ракеты развернуты в Европе. Мне кажется, что нет, не будут. В умах европейцев все аргументы, упомянутые выше, сидят крепко.
И, наконец, СВДП. Для Дональда Трампа это тоже политический вопрос. Он, как и часть политиков и экспертов США, считает, что переговоры по ядерной программе Ирана надо было использовать для изменения поведения Ирана в регионе. Думаю, что если бы вопрос ставился так, то переговоры просто не начались бы. Достигнутый администрацией Обамы результат — очень жесткие, строгие и проверяемые ограничения ядерной программы Ирана, которые ее заморозили и частично свернули, плох для Трампа просто потому, что «это Обама». Выход США из сделки спутал карты и сильно осложнил ситуацию, а сейчас дело усугубилось «зимним обострением», которого по большому счету никто не хотел. Но «сделка» оказалась устойчивой.
Надо отметить, что опасения США и Израиля в связи с ядерной программой Ирана всегда были несколько преувеличенными. Вспоминаю, как то ли в конце 90‐х, то ли в самом начале 2000‐х годов во время одной из поездок в США М. С. Горбачев встречался с Генри Киссинджером. Присутствовал также посол Франк Визнер, который тогда занимался этой тематикой, и сейчас занимается. Они интересовались мнением Горбачева о возможности диалога с Ираном. Горбачев, разумеется, сказал, что иранцы на диалог пойдут, и это потом подтвердилось. Это само по себе способствовало замедлению ядерной программы Ирана, и никакой «экзистенциальной угрозы» Израилю все эти годы не было — если бы она была, Израиль ударил бы по действительно опасным объектам, не задумываясь, как делал это в прошлом по крайней мере дважды.
Что произошло после выхода США из «плана действий»? Иран из него не вышел. Никаких существенных шагов по наращиванию своей ядерной программы он не предпринял. Приостановка части обязательств (не самых существенных, за исключением количества центрифуг для обогащения урана) остается пока на бумаге. Главные ограничения — прежде всего касающиеся конструкции реактора в Араке, который в прежней конфигурации мог использоваться для наработки оружейного плутония — остаются в силе, как и обмен информацией и инспекции МАГАТЭ.
Реально «иранская ядерная сделка» выгодна всем. Политически, возможно, кому-то в данный момент невыгодна. Нынешняя «альтернатива» — топанье ногами и надувание щек — по-моему, плохая, но не самая плохая. И до самого плохого, надеюсь, не дойдет. Более того, восстановить ограничения в случае изменения политической ситуации будет нетрудно. СВДП — прочная, добросовестно выстроенная конструкция, которая не прекратила существовать и механизмы которой вполне можно перезапустить.
Рональд Рейган любил поговорку Doveryay no proveryay. Сейчас получается — не доверяй и не проверяй. Я думаю, что лучше хотя бы «проверяй».
