Как покушение на Навального делает отношения между обществом и властью в России еще более токсичными? На этот вопрос отвечает Максим Трудолюбов

Применение ядов как правило вызвано желанием замести следы и позволяет добиться того, чтобы покушение можно было отрицать. Если преступником или ответственным за сокрытие следов преступления оказывается государство, то умолчание и ложь становятся частью публичной сферы, а отношения между государством и обществом — токсичными. Колумнист The New York Times, редактор The Russia File и «Медузы» Максим Трудолюбов считает, что России необходима глубокая детоксикация всех сфер общественной жизни, особенно ее политического устройства, которое сейчас вызывает лишь две реакции: недоверие и цинизм.

Те, кто действуют в состоянии аффекта, нападают открыто. Отравление устроено совсем иначе. Выбирая яд в качестве своего орудия, преступник просчитывает свои шаги и стремится остаться неузнанным. «Отравители достигают своих смертоносных целей втайне. Улики в деле об отравлении почти всегда являются косвенными… Отравления — не из числа преступлений, совершаемых в порыве страсти, импульсивно. Такое преступление не может не быть заранее спланировано», — пишет австралийский писатель Питер Макиннис, автор книги «Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей». 

В политических убийствах, как и в «обычных», применение ядов обычно вызвано стремлением замести следы. Те, кто стоят за политическими отравлениями в России, в том числе за покушением на жизнь Алексея Навального, своими действиями говорят и российскому обществу, и миру: мы будем отрицать нашу причастность к преступлениям любой ценой. Логика тут вероятно такая: вал признаний вины в преступлениях советского государства помог обвалить СССР, а значит проигрывают только те, кто признаются.

Официальные представители российского государства всегда отрицали и отрицают, что имеют какое-либо отношение к громким «ликвидациям» (так это называлось на языке советских спецслужб). Неслучайно яды были важнейшим орудием в арсенале спецслужб на протяжении всей советской и постсоветской истории — и в раннем СССР 1920-х годов (Генрих Ягода был по образованию фармацевт), и в сталинском («Лаборатория Икс» Григория Майрановского), и в позднем Советском Союзе («Новичок» родом как раз оттуда), и в нынешней России.

Если верить властям Германии, покушение было совершено с использованием боевого отравляющего вещества и это должно указывать на участие российских служб. Должно, но не обязательно указывает. Конечно, вещества группы «Новичок» нельзя «купить в военторге». И обращаться с ним должны хорошо обученные люди. Но формула вещества опубликована, случаи его синтезирования за пределами России известны, улики — как часто бывает с отравлениями — косвенные. 

Итак, отрицать причастность государства было бы возможно без большой натяжки — пусть и с утратой репутации, которой все равно нет. Между тем, российские официальные лица и журналисты государственных медиа превращают отрицание в фарс, выбрасывая в публичное пространство максимально надуманные версии происшествия, например, то, что «болезнь» Навального вызвана диетой. Российские власти выдерживают серьезное лицо, слушая материалы «перехвата» разговора между Берлином и Варшавой, сделанные в Беларуси без претензий на адекватность. Представители российского государства при этом продолжают повторять старые, противоречащие друг другу аргументы о том, что «Путину это невыгодно», «Х был непопулярен и невлиятелен», «покушение — это провокация западных спецслужб». Сам Навальный подробно разбирал все эти доводы сразу после убийства Бориса Немцова — они были сильно потерты уже тогда, пять лет назад. 

Всеми своими выступлениями официальные представители российского государства демонстрируют, что слова, произнесенные публично, не имеют для них никакого значения. Публичная сфера властям настолько неинтересна, что они не стараются даже казаться убедительными: они могли бы с тем же успехом говорить на несуществующем языке. Политическому менеджменту важно только то, что говорится и делается непублично: настоящая политика творится в непубличной сфере. Но о том, что именно там делается, можно только гадать. Это и создает эффект черного ящика окруженного стенами, барьерами и препятствиями.

Пространство, где люди могли бы осмысленно встречаться между собой и с государством, заполняется фальшивыми политологами, куражащимися аналитиками, кривляющимися «пресс-секретарями». Черный ящик окружает себя персонажами с картин Босха как еще одним заградительным барьером. Если стены и заборы ставятся, чтобы чужаки не проникли на запретные территории, то ядовитая полоса призвана предотвратить аналитическое и даже мысленное проникновение в запретную сферу политического. 

Политика выведена с площадей, ее нет в публичных дебатах и телепередачах и, за редкими исключениями, ее нет на выборах. Существенные для страны решения кто-то принимает, но кто и почему это делает, достоверно неизвестно. У политики есть лица — президент, члены Совета Безопасности, губернаторы, министры — но это вполне могли бы быть актеры. Они сообщают гражданам о политических решениях в одностороннем порядке. Им нельзя возразить, задать неподготовленный ими же вопрос и, конечно, нельзя повлиять на их приход к власти или уход от власти. 

Недопуск чужаков в сферу политического и отрицание своего участия в чем-либо, помимо триумфов, — суть политики федерального центра нынешней России. Вечное заметание следов и замена совместного принятия решений о жизни публичным кривлянием отравляет всю общественную среду глубоким цинизмом. Здравомыслящий человек тут может только махнуть рукой. Сама токсичность околополитической среды, конечно, свойственна не только России, но в России яды особенно ядовиты.

Чуть больше двух лет назад частотность употребления слова «токсичный» (toxic) в английском и других европейских языках резко выросла в связи с освещением в прессе покушения на убийство бывшего двойного агента Сергея Скрипаля и его дочери Юлии. В этом году, после покушения на жизнь Алексея Навального, это слово, к сожалению, опять будет напоминать о себе. И опять оно, как ни больно это признавать, будет ассоциироваться с Россией.

Ядовитые вещества, зараженные реки, отравленный воздух, токсичные отношения, темы, понятия — слово «токсичный» за последние годы вышло далеко за пределы своего буквального значения и окрасило все вокруг. Поэт Ольга Седакова писала недавно, что символом времени, в котором мы сейчас живем, ей представляется яд, отрава: «Яды и отравы всех видов (помоечные, газовые, пищевые; яды самого гнусного из всех видов убийства — через отравление)». 

В будущем России понадобится глубокая детоксикация всех сфер общественной — и даже частной (если учитывать рост домашнего насилия в семьях) — жизни. Недоверие и цинизм, которыми пропитана сегодняшняя политическая сфера, вовсе не естественные человеческие реакции на любую политику. Нынешние реакции — приобретенные. Они стали ответом общества на закрытость власти и превращение публичной сферы в непрекращающийся балаган. 

Что еще об этом почитать

Коллар Ф. История отравлений. Власть и яды. М.: Текст, 2010

Профессор средневековой истории Университета Париж Х-Нантер Франк Коллар в этом историческом исследовании стремится определить, как использование токсичных веществ в политике связано с самим устройством власти. На основании античных и средневековых источников Коллар анализирует восприятие громких отравлений современниками. Под ядами Коллар имеет в виду не только практическое использование отравляющих веществ, но и вредоносную пропаганду. 

Уилмерс М.-К. Эйтингоны: Семейная сага двадцатого века. М.: Русский путь, 2016

О политических убийствах советского времени — в том числе о спецоперациях с применением ядов — можно узнать из увлекательной биографии Наума Эйтингона, одного из главных советских «ликвидаторов», написанной Мэри-Кей Уилмерс, троюродной племянницей Эйтингона. Книга посвящена не только самому генералу НКВД, но всему семейному клану Эйтингонов, частью которого были американский торговец мехами Мотти Эйтингон и психиатр, последователь Фрейда Макс Эйтингон. 

Yanzhong Huang. Toxic Politics. Chinaʼs Environmental Health Crisis and its Challenge to the Chinese State. Cambridge: Cambridge University Press, 2020

Экологический кризис в нынешнем Китае не только отравляет жизнь гражданам, но и мешает развитию экономики и подрывает легитимность власти. Централизованные меры по борьбе с загрязнением среды дают некоторые результаты, но добиться заметного улучшения состояния здоровья граждан Китая и экологических условий их жизни пока не удается. Проблема, по мнению Хуана Яньчжуна из Университета Сетон Холл, не в недостатке усилий правительства, а в самой системе стимулов, действующей внутри китайской политической вертикали: она подрывает усилия государства по созданию общественных благ.