В Воронеже открылся крематорий — это прорывной и очень важный для российской архитектуры проект. «Медуза» рассказывает историю его создания

Еще в январе 2020 года в Воронеже открылся единственный в Черноземье крематорий — сейчас это единственное траурное здание в России, построенное в соответствии с принципами современной архитектуры. В нем не только много воздуха и света, дизайнерам проекта Павлу Стефанову и Ольге Яковлевой удалось сделать здание функциональным и даже «терапевтическим». По просьбе «Медузы» архитектурный журналист Ася Зольникова рассказывает, чем хорош Воронежский крематорий, как он напоминает о других современных крематориях из-за границы и почему для России этот проект — исключение из правил.

В Воронеже на территории Юго-Западного кладбища построили крематорий — первый в городе и единственный в Черноземье. Его запустили еще 13 января 2020 года, однако открытие не привлекло много внимания: о строительстве и запуске писали региональные издания, в летнем номере журнала Elle Decoration вышло интервью авторов архитектурного проекта (онлайн-версию текста можно прочитать тут) — и на этом интерес прессы иссяк. Между тем, появление нового крематория в России — уже само по себе прецедент, а воронежский крематорий — еще и единственный, решенный средствами современной архитектуры.

Заказчик крематория — «Воронежское похоронное бюро», созданное муниципалитетом публичное акционерное общество. Облик здания целиком продумывали дизайнеры Павел Стефанов и Ольга Яковлева: они отвечали и за интерьеры, и за архитектуру проекта. На первоначальном этапе авторы разработали эскизы крематория, которые впоследствии при участии инжинирингового центра ООО «Воронежэкспертстройпроект» воплотились в рабочую документацию и прошли согласования. После этого Стефанов и Яковлева снова включились в работу на этапе авторского надзора и строительства.

Прежде авторы крематория никогда не имели дела с траурной архитектурой и в основном занимались жилыми и коммерческими проектами. Павел Стефанов сказал «Медузе», что они согласились из-за уникальности заказа — и посчитали, что у них достаточно опыта, чтобы взяться за такой проект. К теме авторы подошли деликатно, если не сказать — с большой осторожностью. Квадратное в плане здание с высокими окнами вообще не ассоциируется с погребальными сооружениями и на первый взгляд может быть чем угодно: офисом, галереей или музейным центром.

По словам Стефанова, авторы основывались на «вечных» принципах и материалах: при проектировании исходили из пропорций золотого сечения, а для облицовки экстерьера и интерьера выбрали юрский мрамор, добытый в ближайшем к Воронежу карьере. Светлый камень, лаконичные прямоугольные фасады и мерный ритм вертикальных оконных проемов композиционно сближают здание с периптером — древнегреческим храмом, окруженным колоннадой. В свою очередь, основу периптера составляет ордерная система, которая устанавливает строгий порядок горизонтальных и вертикальных элементов здания и в разных интерпретациях встречается в архитектуре всех времен, в том числе в современной. 

Словом, это очень понятная, хорошо знакомая горожанам архитектура. Она априори не вызывает сильных эмоций, не перетягивает внимание на себя, позволяя в спокойной обстановке проститься с близким и пережить личное горе. «Терапевтический» эффект — главное положительное качество проекта, а прочие архитектурные достоинства вторичны. Тем не менее их стоит перечислить.

Во-первых, здание получилось очень легким и проницаемым вопреки своим внушительным 1070 квадратным метрам. «Воздух» появился за счет простой геометрии, светлой гаммы и больших площадей остекления. Через окна видно, что происходит в фойе за центральным фасадом и в служебных помещениях по бокам. Участники траурных церемоний не отрезаны глухой стеной; единственными скрытыми от посторонних глаз пространствами остаются залы для прощаний — они находятся в центре здания за массивными дверями во всю высоту помещений.

Второе удачное решение — искусственное озеро вдоль главного фасада. Водоем создает визуальную паузу перед проходами внутрь, отделяя место траура от остального мира. Авторы метко выбрали для этой цели именно воду, а не газон или другую «земную» среду: вода подчеркивает статичность мраморных стен, но она же ежесекундно меняет их отражение. «Вода есть образ времени», — писал Иосиф Бродский в эссе «Набережная неисцелимых». В мифологии вода часто выполняет роль переправы между земным и загробным мирами. И зримое воплощение этого очень уместно в архитектуре, связанной со смертью.

В-третьих — и это не менее важно — здесь архитектура работает не только на уровне метафор, но и обеспечивает физический комфорт. Современные нормы предписывают внимательно относиться ко всем пользователям здания. Соблюдение этих норм — обязательное условие при получении разрешений и прохождении экспертиз. В воронежском крематории учли бытовые нужды как посетителей, так и сотрудников: например, для рабочих запроектированы раздевалки с душевыми. В санузлах для посетителей установлено оборудование для людей с инвалидностью, а пандусы и беспороговые дверные проемы позволяют передвигаться по зданию на коляске. Два входа разделяют потоки людей во время многолюдных церемоний. 

Рядом с крематорием построили автомобильную парковку и пешеходную дорогу из белоснежной плитки. Территория будет меняться: вторая очередь проекта подразумевает строительство колумбария и парковой зоны, где обещают не уничтожить ни одного дерева.  

Не все из задуманного дизайнерами в итоге случилось. Среди прочего они предлагали сделать фасад полностью зеркальным, чтобы визуально растворить постройку в окружении. От этой идеи пришлось отказаться из-за распространенного суеверия, согласно которому во время похорон необходимо завешивать отражающие поверхности. Но даже без зеркальных фасадов проект вызвал бурю недовольства: местным жителям не нравилось, что рядом с их домами «будут кого-то жечь», хотя ближайшие жилые кварталы находятся почти в километре от места строительства (при прописанной в СНИПах норме 500 метров). 

При такой повестке сложно построить что-то смелое и экспериментальное. Хотя примеры из европейских стран показывают, что траурная архитектура способна на это без потери такта. Один из самых визуально впечатляющих проектов в этой области — крематорий в швейцарском городе Беллинцона, разработанный местной студией LOKOMOTIV.archs office. Это крайне интровертное здание с щелями вместо окон и зубчатым «оригами» из белых фасадных плит. Оно сильно контрастирует с горным рельефом и не содержит каких-либо намеков на функцию и стиль; то ли храм неизвестного культа, то ли странный павильон на фоне Альп.

Абсолютная противоположность швейцарскому проекту — харлемский крематорий архитектора Германа Зейнстры в Нидерландах. Здесь зал для прощаний полностью стеклянный, но отделен от внешнего мира служебными корпусами. Идея в том, чтобы церемонии проходили в окружении природы без ущерба приватности. 

В России нет крематориев с архитектурой такого уровня. Кремация проводится в сдержанных постройках позднесоветского периода (Митинский и Хованский крематории в Москве, крематории в Екатеринбурге и Санкт-Петербурге), либо в более новых сооружениях, которые трудно оценивать с точки зрения уникальности архитектуры (к примеру, в Магнитогорске, Барнауле и Архангельске). Исключением можно считать Новосибирский крематорий, построенный в 2003 году по проекту архитектора Ларисы Казаковой. Он продуман как единый ансамбль и помимо колумбариев и пространств для посетителей включает Музей мировой погребальной культуры и Парк памяти. 

Есть несколько основных причин, по которым современная погребальная архитектура в России пока почти не представлена. Первая — чисто культурная: «огненное погребение» противоречит христианским обрядам и, несмотря на беспрецедентную пропаганду в первые десятилетия СССР, так и не получило распространения в ХХ веке. Сейчас в стране всего 27 действующих крематориев, включая воронежский. Для сравнения, по состоянию на 2019 год в Германии их было 159, во Великобритании — 307, а в США — более трех тысяч (согласно данным сайта The Cremation Society).

В советское время кладбища развивались довольно хаотично с градостроительной точки зрения: при строительстве новых городов под них не отводили специальные территории и часто они даже не стоят на кадастровом учете. Возникло то, что социальный антрополог Сергей Мохов называет дисфункциональностью инфраструктуры в контексте похоронного ритуала. В результате архитектура крематориев, как и похоронная архитектура в принципе, развита очень слабо, хотя в последние годы архитекторы ищут альтернативные способы организации траурного пространства.

В 2018 году московское бюро Ai Architects в рамках выставки «АрхМосква» представило работу «Последний девелопмент», в которой предлагается перестраивать под кладбища дегазированные полигоны в Московской области, а традиционные могилы заменить при этом колумбариями. За год до этого переосмысление городского кладбища стало темой дипломной работы студента Московской архитектурной школы (МАРШ) Андрея Фомичева: его проект «Московский некрополь» основан на том, что жителей Москвы следует хоронить не за пределами МКАД, а в черте города. Для этого в городских районах архитектор предлагает возводить локальные кладбища в виде многоэтажных зданий с крематориями и колумбарием.

Однако эти работы носят гипотетический характер — к строительству траурных сооружений по-прежнему не подключают крупные российские бюро и именитых архитекторов. В этом смысле современный воронежский крематорий мог бы стать хорошей отправной точкой для дальнейших, более смелых проектов.