«Мы забываем, что мы — люди. Нельзя ни на ком ставить крест» Интервью актрисы Ирины Горбачевой — о сериале «Чики», в котором она сыграла бывшую секс-работницу

На онлайн-сервисе more.tv вышли первые эпизоды сериала «Чики» режиссера Эдуарда Оганесяна. Героини — четыре подруги, бывшие секс-работницы, решившие заняться легальным бизнесом и открыть в родном маленьком городе фитнес-клуб. Главную роль в сериале, который оказывается более драматическим, чем кажется поначалу, сыграла Ирина Горбачева. Специально для «Медузы» журналистка Мария Лащева поговорила с актрисой о том, как появился проект, а также о «выходе из порочного круга» секс-работниц, детском насилии и противостоянии мужчин и женщин.

— Как вы начали работать с режиссером «Чик» Эдуардом Оганесяном?

— Несколько лет назад я сама попросила его о встрече, и Эд мне рассказал, что у него есть замысел двух пилотов двух сериалов, один из них был «Чики». Мы начали думать над другим пилотом, потому что он был немного попроще, его было легче продать. Такая была у нас в головах схема: сначала сделаем этот сериал, а потом, когда уже заработаем имя, сможем сказать: «А еще у нас есть „Чики“!»

Но мы долго не могли найти продюсирование, и я в какой-то момент сказала: «Эд, сколько там стоит пилот, давай попробуем сами? Я, может, свои деньги вложу, а дальше — посмотрим». Он согласился. Уже была собрана команда, и они могли работать бесплатно [над пилотом]: операторы, костюмеры, гримеры. Я говорю: «А если я буду продюсировать пилот — так, может быть, тогда „Чик“ снимем сразу?» При этом мы все равно еще искали продюсирование — и вышли на Рубена Дишдишяна, он загорелся проектом, сказал: это классно, это экспериментально, интересно, давайте пробовать.

Все сложились, сняли пилот. Потом уже начали продавать, предлагать разным студиям и дошли до [сервиса] more.tv, который сказал: «Пишите». И Эдик со своей командой, в которую входила и [актриса] Ира Носова, сыгравшая Светку, начали писать сценарий восьми серий. Сняли, и наконец-то это все выходит. Прошло три — три с половиной года.

— Как в самом начале выглядел замысел сериала?

— На самом деле там было все то, что у нас сейчас есть в тизере: подруги стоят на трассе; одна из них уезжает в Москву, а потом возвращается — и решает создать свое дело, выйти из-под влияния «папочки» и начать собственную жизнь. Подруги решают с ней вместе пойти в этот бой.

— Сначала кажется, что сериал — комедия, но во время просмотра понимаешь, что это довольно тяжелая социальная драма.

— Да, может показаться, что это какая-то комедия под названием «Чики». Но это вообще не комедия, для меня это хорошее драмеди. Когда есть тема, есть объемные персонажи, есть невыдуманная проблематика и совсем нет поддавков, какой-то карикатурности. При этом там очень много жизненных ситуаций, которые, блин, действительно смешно выглядят. У нас же вообще там много снималось местных жителей — на эпизодических ролях в основном были не артисты. Типажи такие специально сложно найти, а здесь они по улицам ходят.

Это, конечно, было иногда дико стремно, потому что некоторые люди ну совсем не могут играть, они волнуются, их колбасит, это такая опасность, что все может печально закончиться — и эпизода просто не будет. У нас, кстати, такие моменты были. Они же не играют — они произносят текст так, как они чувствуют, и при этом — в своей органике, и ты понимаешь, что артист так не сделает.

Есть одна героиня, в сцене на почте. Когда мы снимали, я видела, как она играет, — ох, я хохотала, мне было так классно, так приятно. Вот пожалуйста, человек просто в своей органике находится, не зажимается. При этом если ты попросишь артиста сыграть то же самое, будет видно, что он играет. И в этом, конечно, есть своя нота. Там периодически появляется пьяный персонаж, в трейлере он в соломенной шляпе — это вообще наш реквизитор. У нас из съемочной группы очень много людей снялось, и оператор, и девчонки из грима, и костюмеры, и из буфета — наша прекрасная Света, местная жительница, тоже в эпизоде. Короче, у нас там полный фарш.

— Что это за город?

— Город Прохладный, это в Кабардино-Балкарии, откуда родом Эдик. Он там не родился, но вырос. У него там мама живет. По сценарию это просто город N. Когда Эдик эту историю придумывал, то представлял свои родные места. Сценарий пропитан этим колоритом, людьми, их контрастом. Когда ты все ненавидишь и одновременно обожаешь — хочешь уехать, но невероятно благодарен этому месту. У меня вот то же самое с Мариуполем [где я родилась]. То есть я понимаю, что если бы родители не решили переехать, когда мне было девять, я бы все равно оттуда рвалась куда-то. Но при этом все мое детство прошло там, я невероятно благодарна этим местам, хотя понимаю, что жить там сложно.

— Продюсеры были готовы к тому, что это будет не комедия?

— Все были в курсе. Поэтому, наверное, это проект интернет-платформы. Ты понимаешь, что ни на каком телеканале это не выйдет, это невозможно «расчесать» по тем законам: вот тут вы матом не ругайтесь, тут вы алкоголь не пейте, тут вы не курите, а эти темы не поднимайте, а слово «жопа» или «задница» не говорите, или говорите, но как-то по-другому. Это бы все убило. 

Это не только из-за мата. Дело в темах, которые там поднимаются: проблемы провинции, домашнего насилия, детского насилия. Это, безусловно, платформенный проект, он в каком-то смысле экспериментальный, и я, конечно, очень рада, что more.tv так по-хорошему рискнули.

У меня иногда такое ощущение, что люди боятся правды, боятся говорить на такие темы открыто. Никому не хочется вечной социальной драмы, потому что то, в чем мы живем, — периодически на это не хочется смотреть, не хочется вообще об этом думать, и дайте нам вообще, пожалуйста, комедию. Дайте нам отдохнуть, выдохнуть и не париться. Но и забывать об этом нельзя, и надо понимать, что это рядом. Нам кажется, что мы куда-то уплыли, уехали, стали более развитыми, наши права отстаиваются везде, — нет, к сожалению или к счастью, мы до сих пор находимся в каменном веке, как тысячи лет назад. Меняются только декорации, а мы как будто остаемся все те же, с теми же привычками, с теми же отношениями, повадками.

То, с чем сталкиваются наши героини, — это на самом деле аллегория. История, где девушки легкого поведения стоят на трассе, — это аллегория того, как человеческое осуждение и неприятие людей, навязывание своей воли может растоптать любую жизнь. Это вечная тема, реально — а судьи кто? И как бы ты ни бился головой о стену, ни говорил, что ты не баран, не идиот, и вообще хочешь жить своей жизнью, и просто — не мешайте, [все равно не сработает]. Люди, которые не хотят развиваться, которые хотят оставаться в своей зоне комфорта, которые не хотят никуда двигаться, не дадут тебе вырваться из порочного круга. Не то что тебе руку не протянут — а вообще сбросят тебя в эту пропасть. И в этом есть конфликт. Мы забываем, что мы — люди, и нам всем свойственно ошибаться. Нельзя ни на ком ставить крест.

Эдик проводил такой социальный эксперимент. Он спрашивал местных жителей, имеет ли проститутка право на счастье. Кто-то говорил, что, конечно, да, бывает — оступилась; главное, что она хочет выйти из этого. А кто-то говорил категорично: нет, она — не человек. Она уже опустившаяся женщина. О чем говорить, какое было отношение к женщине у нас еще сто лет назад, мы недалеко ушли, на самом деле. Чтобы трансформировать, переформатировать этот домострой, мне кажется, не одно поколение должно двигаться в эту сторону. Думаю, наш сериал — это как раз маленькое-маленькое, но движение. Напоминание о том, где мы находимся.

— Как сегодня появляются такие истории? Почему молодая девчонка стоит на трассе и не видит никакого выхода? Может быть, даже его не ищет?

— Любая история индивидуальна, нет какой-то среднестатистической девчонки из провинции. Я тоже из провинции, но при этом у меня все время был интерес, все время было рвение, и мне его никто не прививал, не воспитывал, не говорил: давай, рвись вперед, — нет. Было осознание, что ты сам добытчик своего счастья. Точно так же, выпускаясь из школы, кто-то не хотел ничего делать, кто-то не хотел учиться, кто-то хотел окончить просто какие-то курсы, маникюр-педикюр. Это легкий путь, желание жить хорошо и красиво и при этом ничего не делать. А потом — раз, забеременела, столкнулась с реальностью, с бытом и не вылезла уже никуда. Потом — еще раз, потом развод, за другого вышла замуж — с тем точно такая же история. Пьет, ругается, дерутся и так далее.

А кто-то — из той же школы — выпрыгивал, шел учиться на медработников по семь, по 12 лет, добивался успеха и работал потом в лучших клиниках Москвы. Это все было настолько рядом и настолько контрастно, что просто вот — судьба. Многие действительно хотят ничего не делать, хотят легкой жизни. 

— При этом легкой жизни у них нет.

— Нет. Некоторые действительно попадают в сложные ситуации, из которых не видят выхода. «Я ничего не делала плохого, почему я здесь, в этой точке?» Нет, везде есть причинно-следственная связь, ты сам кузнец своего счастья, сам. Неправильно считать, что это все какие-то лотерейные билеты, — как будто кто-то что-то кому-то раздавал, а мне не дал. Я всегда понимала, что если я сама в своей жизни ничего не сделаю — у меня ничего не будет, ни денег, ни успеха, ни радости. Да, я хотела всегда жить хорошо, чтобы я могла себе, там, одежду купить, поесть то, что я хочу, съездить куда-нибудь за границу. У меня всегда эти мысли были, я никогда не хотела: «Сходил в кино — ну и слава тебе господи».

Эдик, конечно, такой негласный шаман. Он брал наши характеры и просто их заключал в текст, в ситуации, в реакции. По сути, мы мало чего играли, то есть мы играли себя, только более гипертрофированные версии, как если бы мы действительно застряли где-то и не захотели или не смогли выбраться.

— Может быть, этим героиням не надо никуда выбираться, им и так хорошо?

— Нет, хорошо им не было. Об этом девчонки говорят в первой серии: «Ну не будем же мы вечно в этом положении». Но есть другой момент — как из этого выйти, куда пойти, кто тебя примет, кто возьмет на работу, зная твое прошлое. Кому это надо? Все боятся осуждения, либо сами осуждают. Когда ты понимаешь, что ты в тупике, многие свыкаются с этим, свыкаются и приспосабливаются, и там уже находят какие-то радости жизни. Это уже не жизнь, а какое-то существование, особенно если все это происходит в компании «раз ты так, то и я так». Иногда действительно нужен кто-то, кто тебе поможет сделать первый шаг в нужном направлении, станет примером, даст импульс.

— У вас был такой импульс?

— Вообще у меня так все время. Люди вокруг меня — мои вдохновители. Мне кажется, практически все мои друзья — это люди, которыми я реально восхищаюсь.

Одну из самых главных ролей в моей жизни, конечно, сыграл отец. Папа периодически говорил: «Ни на кого не рассчитывайте, даже на меня, вгрызайтесь в эту жизнь, и сами, своими зубами доставайте себе счастье». Когда ты подросток, осознавать, что ты одна перед целым миром и можно рассчитывать только на себя… Это, конечно, было иногда сложновато, даже очень. Но если бы этого не было, может, и я захотела бы какой-то легкой жизни, где бы обо мне кто-то заботился. Захотела бы найти себе парня, который желательно более-менее зарабатывает. Это же инертное существование, оно засасывает. А может быть, это не произошло бы со мной никогда просто в силу того, что у меня другой характер. Не знаю, все равно кажется, что все это запланировано, написано где-то там.

При этом часто человек сбивается со своего пути, не зря вот появилось это выражение. Что такое «твой путь»? Это для меня путь сердца, того, что оно тебе говорит. Когда ты начинаешь жить не своей жизнью, а потом еще и обслуживать чужие жизни, это так может засосать, что эту жизнь ты можешь просто просрать. И дальше себе сказать: «Ну ладно, попробую еще раз». Только вот даже в новой жизни тебе надо будет еще сначала сделать то, что ты не доделал в прошлой. 

— Что с этой человеческой жестокостью, о которой мы говорили, по вашему мнению, происходит в провинции?

— Что такое провинция? Что такое город? Что такое страна? Это все люди, которые живут в определенных — я бы назвала это — вибрациях. Порой ты и видишь, что время [там] как будто остановилось. Потому что нет развития. Если бы деньги реально доходили до провинции, если бы полбюджета всего не уходило на только одну Москву… Конечно, это какой-то порочный круг, которым чиновники все так же кормят себя и свои семьи, обворовывая людей.

Такое ощущение, что и 200 лет назад или 500 — все ровно то же самое, как тогда была провинция и столица, точно так же и сейчас. Только столица расширяется, и мы это видим. Одно было кольцо, теперь два кольца, уверена, будет третье, четвертое, пятое. Потому что всем хочется жить по-другому, а если только у вас кормушка, что делать остальным? Надо вырываться, ехать, получать хорошее образование, хорошую медицину, хорошие какие-то условия жизни. 

В том же Прохладном кто-то не опускает руки, пытается создать свой бизнес, кто-то там таксует, кто-то открывает салон красоты, точку на рынке. Мы там ходили в одно кафе все время, в котором был отличнейший кофе, вот прямо ребята заморочились: и раф, и флэтуайт, и стаканчики дизайнерские. И ты понимаешь, вот они — кузнецы своего счастья, в своем родном городе, где их может много чего не устраивать. Есть люди, чей энтузиазм не угасает, они говорят: «Нет! Я хочу, чтобы было классно! Я хочу, чтобы было красиво! Я хочу, чтобы было вкусно! Я хочу, чтобы было талантливо! Я хочу!» — то есть они сами от себя этого хотят, они для себя этого хотят. И потом в городе появляется какая-то классная кофейня, в которую будут ходить люди за вкусным кофе. И эти люди рискуют, вот в чем вся штука. Они берут где-то деньги, чаще всего в кредит. Они рискуют обанкротиться. Кто-то пьет кофе и говорит: «Блин, вот бы классную кофейню построить. Но…» А кто-то берет и строит ее.

— Ваша героиня учит своего сына, что никто не имеет права его трогать, — это случается после того, как неизвестный мужчина гладит ребенка по голове. Это болезненная тема, ее в сериалах предпочитают замалчивать.

— То, как Эдуард с ребятами эту тему решил поднять, — это, конечно, круто. Мало кто вообще сейчас это делает. Конечно, эта тема и мне близка.

Я выросла в семье, где мы все время дрались [с братьями], не было момента, что я девочка, он мальчик, это вообще было не важно. Это все потом передавалось в подростковую жизнь, отношения выяснялись кулаками, «стрелками» и прочим. Это казалось чем-то абсолютно нормальным, даже почетным — выйти за школу и с кем-то подраться, выяснить вот так отношения.

Кажется, основная причина того, что это происходит с детьми — почему они позволяют с собой такое творить, — это недолюбленность, тотальная недолюбленность родителями. Вся ответственность, вина за это — в большей степени, конечно, на родителях. Это их воспитание, их нелюбовь, недолюбовь к своим детям. Ребенок, которого любят, знает, что он всегда в безопасности; его никто не трогает за то, что он сказал правду, или за то, что он оступился, — он в этом мире делает свои первые шаги. А ведь он обязательно будет спотыкаться, постоянно делать что-то неправильное. И первое вранье — оно оттуда, когда ребенок боится сказать правду, за которую он получит. Ребенок это впитывает с детства, эту неправду, в которой он живет. Он не может проявлять свои истинные чувства, потому что за эти эмоции тебя по головке гладят, а за эти — ты получаешь конкретно.

А школа? Я же училась точно в такой же школе, где ты цепенеешь от того, что не можешь сказать, что ты что-то не понял. Родители наши точно так же учились в этих школах. Дети моих подруг точно так же ходят в школу, где в большинстве учителя разговаривают с детьми как с дебилами, идиотами, дегенератами, обзывают, наказывают их. «Проблема в вас, проблема — вы, вас родители плохо воспитывают». И вы все вместе сидите в этой атмосфере, [и чувствуете], что вы все сплошные идиоты и придурки. Не понял? Так и сиди, дурак. Поэтому, конечно, дети — заложники системы, они ничего не могут противопоставить ей. Если бы они могли постоять за себя, их бы не посмели так обижать. И физически точно так же: ты сильнее его в десять раз, не может он тебе ответить. А вот если бы мог ответить, ты бы там не распускал руки.

Это порочная система: жили так родители, потом жили так дети, а потом, после нас, будут следующие дети. Я не знаю другой парадигмы — и не хочу иногда этой другой парадигмы, не считаю, что это плохо. И к себе относишься так же, себя наказываешь, сам правду не говоришь никому, потому что боишься за нее получить. Ну и все. Я бы сняла такой мультик, про Зомбиленд, в котором зомби — обычные люди, которые просто передают из поколения в поколение деструктивное поведение. Все время кусают друг друга, только словами, и бьют друг друга поступками, и сжирают друг друга эмоционально.

— И что же делать?

— Когда будут дети — буду думать. Но в целом, конечно, буду стараться из кожи вон лезть, чтобы найти какую-нибудь классную школу, даже если для этого придется переехать в другой город. Такие школы недешево стоят, но если ты сам желаешь для своего ребенка чего-то лучшего, то пойдешь на все. Ты отчасти ему служишь, потому что ты его пригласил в этот мир. Ты получишь эти плоды в любом случае. Плоды того, куда ходит твой ребенок, и что он впитывает, и как он получает эти знания. 

Блин, может, реально построить школу? Так хочется, чтобы помимо русского языка, литературы, химии, физики, детей еще учили дышать, созерцать, учили слушать музыку, познавать свое тело, импульсы. Такие школы существуют, просто их мало, их катастрофически мало. 

— Сложнее ли вашей героине решать проблемы оттого, что она женщина?

— Конечно, из этого порочного круга, скорее всего, мужчинам было бы легче выйти, чем женщинам. Пусть на меня набрасываются, но мы слабее мужчин физически, и зачастую морально, и да, мы не можем постоять за себя. Мы можем иногда что-то сказать, но если возникает угроза физической расправы, ты ничего не сможешь сделать с огромным бугаем, который на тебя налетит. Говорить: «Я женщина, я девушка»? Кому ты это будешь говорить, это просто смешно.

— Пиар-служба просила меня не использовать слово «проститутки» из-за его негативной коннотации. Но это очень важная тема в сериале: проституция там не романтизируется, не эротизируется, там это страшная и грязная работа. После этого уже не останется никакого презрения к секс-работницам.

— Надеюсь, что если кто-то из девчонок, попавших в такую ситуацию, увидит наше кино, может быть, они переосмыслят то, чем они занимаются, — и выйдут из этого порочного круга. Не могу назвать это профессией, не могу назвать профессией продажу своего тела — по сути своей, ты в аренду сдаешь себя. Для меня это так же чуждо, как суррогатное материнство. Девушки дают себя в пользование, для меня это патология.

Это определенная психологическая травма: один раз с тобой что-то подобное произойдет — и ты относишься к себе как к вещи. Или насилие какое-то произойдет в отношении тебя, и точно так же это порождает потом какой-то порочный круг, в котором ты наказываешь себя, в котором ты можешь себя отдать кому-нибудь за деньги. Это всегда какая-то психологическая травма либо психологическая болезнь. Пользоваться нездоровьем психологическим — это вот, как не знаю, прийти в больницу и воспользоваться человеком, который не в себе.

— Как вы придумали название для сериала — «Чики»?

— Естественно, это придумал Эдик, он много думал над названием. Это слово не из нашего времени, когда говорят: «чика-чикуля», гламурная дурочка. Это слово из моей юности, из поздних 1990-х. Девушка, которую можно было назвать «чикой», — это такой тип, им палец в рот не клади, они хотят классно выглядеть, весело жить, при этом чаще всего это девчонки с такой, не очень классной репутацией. Говорят: «Чикули идут», — и ты понимаешь, идут три или четыре характера, очень сильных, но при этом они не прочь завести романтические отношения на одну ночь. Познакомилась на дискотеке, связалась не с той компанией, занесло куда-то — и все это может привести к плохим последствиям, если вовремя не обратить на это внимания.

Все очень-очень зависит от того, в какой среде ты жил. В плане отношений с родителями и отношения к себе. Все равно это бунт, это заявление о себе, это протест против реальности, отстаивание себя, я сама хозяйка своей жизни. Наши героини тоже живут так, как выбрали. Но при этом живут ли они вообще? Счастливы ли они? Знают ли они, что такое любовь и тепло? Любят ли себя?