Островский в современной России: провальная экранизация «Грозы» с опозданием на пять лет

Видеоплатформа Premier бесплатно показывает фильм Григория Константинопольского «Гроза». Сценарий почти дословно следует оригиналу Александра Островского, но герои живут в XXI веке. Прошлым летом картину показали в конкурсной программе «Кинотавра». Театральный критик Антон Хитров рассказывает, как складывается судьба хрестоматийной пьесы в последние десятилетия — и почему новая экранизация не войдет в число ее лучших трактовок.

Как читают «Грозу» в современной России?

Пьесу Александра Островского не экранизировали с 1977 года — зато театральных адаптаций с тех пор было немало. Лучшую постсоветскую «Грозу» поставила в середине 1990-х Генриетта Яновская. Зрители сидели прямо на подмостках, в едином пространстве с актерами. Художник Сергей Бархин, вдохновленный, видимо, шекспировским «Глобусом», сделал сцену московского ТЮЗа моделью мироздания (эскиз декорации выглядел так). Там были небеса с настоящими маленькими молниями, зеркальные двери на тот свет, Волга-ручеек и мировое дерево, увешанное пасхальными яйцами.

Яновская перенесла сюжет из обычного бытового измерения в универсально-мифологическое, наглядно доказывая, что «Грозу» не зря называют «русской трагедией» — ведь трагический герой выясняет отношения не только с себе подобными, но и с небом. К слову, на международном фестивале в Авиньоне спектакль играли в католическом соборе, который тоже в своем роде — модель вселенной.

Главная «Гроза» нулевых — работа Льва Эренбурга в Магнитогорском театре драмы (в 2008 году ей присудили «Золотую маску» в номинации «Лучший драматический спектакль малой формы»). Режиссер как мог расширил историю, разнообразив ее немыми этюдами и посторонними текстами вроде народных заговоров. В сущности, это был спектакль о жизни тела: к примеру, первая сцена разворачивалась не на волжском берегу, а в семейной бане Кабановых.

Самая заметная трактовка последнего десятилетия — «Гроза» Андрея Могучего, вышедшая четыре года назад в петербургском БДТ (еще одна «Золотая маска» — на сей раз за лучшую режиссуру). Режиссер заигрывал с отечественной этнографией и старинным театром, который еще не знал Станиславского. На сцене сменялись занавесы, расписанные под палех. Женщины носили стилизованные кички и кокошники, мужчины — театральные цилиндры. Персонажи застывали в однозначности, как святые и грешники на иконах: никаких психологических нюансов — только музыкальная декламация.

В общем за последние четверть века «Гроза» показала себя податливым материалом. Каких только решений мы не видели — и трагическое, и физиологическое, и психологическое, и фольклорное. Из очевидного не хватало лишь одного — сколько-нибудь заметных попыток перенести сюжет Островского в наше время. Экранизация Григория Константинопольского и есть такая попытка.

Новый Калинов и его обитатели

Заштатный Калинов в этой версии «Грозы» похож на кошмар Ильи Варламова: уродливые вывески, монструозные рекламные баннеры, помпезные провинциальные рестораны, вырвиглазная ночная иллюминация (теперь никто не захочет переехать в Ярославль, который послужил натурой для съемок). Оператор Анатолий Симченко выстраивает кадр так, чтобы захватить и храм, и памятник Ленину: плакатности в этом фильме не стесняются. Текст оригинала почти не отредактирован, но анахронизмы в поведении здесь — на совести героев, а не авторов. Местная элита мнит себя купцами да барами — и держится соответственно.

Элиту представляют трое. Градоначальник Дикой — такой же, как в оригинале, только мэр; депутатка по фамилии Барыня — не безумная, как у Островского, но для электората прикидывается; наконец, бизнесвумен Кабанова — закоренелая садистка, которая, тем не менее, никогда не теряет самообладания и даже гадости цедит с широкой улыбкой (Виктория Толстоганова в этой роли — лучшая находка картины). К троице временно присоединяется Феклуша, заезжая звезда «Битвы экстрасенсов», — в пьесе она была богомольной странницей и пугала горожан небылицами о большом мире.

Подобрать современные типажи молодым героям Островского оказалось куда труднее, нежели зловещим хозяевам города. Безвольный охранник Тихон и развязный водила Кудряш еще куда ни шло, но для Катерины и Бориса режиссер ничего оригинального не придумал — они именно такие, какими были бы в самой тривиальной театральной постановке. Выделяется разве что помолодевший в адаптации Кулигин: из добродушного механика-самоучки сделали рэпера с активной гражданской позицией, отважного, но до смешного бесполезного. Перед финальными титрами Кулигина забирают из города пришельцы на летающей тарелке: режиссер почти дословно экранизирует мем «Остановите Землю, я сойду».

«Гроза» запоздало реагирует на повестку пятилетней давности, — с показной духовностью, казаками, отчаянным антимодернизмом, — причем реагирует неизобретательно. Кажется, что картина снята в каком-нибудь 2115 году ленивой командой, которая прочла два-три научно-популярных текста об ужасной России прошлого — и добавила в сценарий все, что лежало на поверхности. Православие — есть. Самодержавие — есть. Рэп — а вот он, родной. Не хватает разве что шуток о Pussy Riot и передаче Дмитрия Киселева.

Почему на сцене классику адаптируют лучше, чем в кино?

Театр осовременивает классику куда убедительнее, чем кинематограф. На сцене проще смириться с тем, что картинка не соответствует тексту — ведь это, как правило, не единственная условность в спектакле. Театральные художники давно перестали стремиться к достоверному быту, а в опере персонажи вообще поют. Время на сцене — тоже вещь довольно гибкая: Константин Богомолов поставил «Трех сестер» Чехова в антураже 1960-х годов, что не мешает ему в титрах подписывать эпизоды спектакля «аутентичными» датами — 1881 год, 1884 год и так далее. 

Если в кино это прихоть, то в театре — необходимость. Сегодня историческая точность в театре скорее вредна. Во всяком случае, когда речь идет о сравнительно далеких эпохах, — и виноват в этом именно кинематограф. Кто смотрел многомиллионные блокбастеры о Средневековье, уже не может всерьез воспринимать «костюмного» Шекспира: вместо королей и рыцарей он увидит ряженых актеров в картонных декорациях.

И наконец, у театральных постановщиков в адаптации классики элементарно больше опыта: трактовкой хрестоматийных текстов на сцене занимаются на порядок чаще, чем в кино. Передовые режиссеры вот уже полстолетия пытаются разорвать древнюю связь между театром и литературой, изгоняя со сцены сюжет, но привычный драматический театр так никуда и не делся. При этом современных названий в афишах заметно меньше, чем классических. С одной стороны, Чехову не нужно платить за авторские права, однако есть и другая, менее приземленная причина. Так вышло, что ревизия классики — важная культурная миссия театра. Толковый режиссер-интерпретатор делает для широкой публики ту же работу, что филолог — для науки: пересматривает наши отношения с искусством прошлого, а заодно и с самим прошлым.

Что не получилось у Григория Константинопольского?

В кино, когда стоит задача адаптировать хрестоматийный сюжет, проще совсем отказаться от авторского текста — как поступил Жора Крыжовников, переделав комедию того же Островского «Старый друг лучше новых двух» в сценарий под названием «Самый лучший день» (к фильму немало вопросов, но история полуторавековой давности вписана в сегодняшний российский быт безупречно). Или, как вариант — по максимуму стилизовать картинку: как бы наше время, но не настоящее. Эталонный пример — «Ромео + Джульетта» База Лурмана, насквозь театральный фильм о гангстерах, которые носят кислотные рубашки и изъясняются стихами Шекспира.

Константинопольский пытался пойти вторым путем. «Гроза» местами пародирует бюджетные музыкальные клипы с халтурной анимацией: над Калиновым летает НЛО, в Волге плавают поющие дельфины, а мечты влюбленной Катерины материализуются в розовом облачке. Прием грубоват и погоды не делает, потому что занимает от силы десятую часть общего времени. Весь остальной фильм — это будни обыкновенного русского города, где люди неизвестно почему говорят языком Островского с легкой примесью сегодняшнего жаргона. Ради чистоты эксперимента можно было обойтись и без слова «бабки», раз уж на то пошло.

Обсуждать эту работу — интересно задуманную, но слабо реализованную — стоит разве что с одной целью: чтобы разобраться, зачем вообще трогать вещи вроде «Грозы». Заменить одни обстоятельства на другие — механика на рэпера, купца на мэра, юродивую на медийную гадалку — еще не значит нащупать новую трактовку. Задача интерпретатора, по идее, — пересмотреть отношение к тексту с позиции своего времени. 

В знаменитом спектакле Генриетты Яновской Кабаниха была, по сути, постаревшей Катериной, которая по-своему понимала молодую невестку. Источником зла был не человек, а сам порядок калиновской жизни, от которого страдали все — даже всемогущий Дикой. А вот в экранизации Константинопольского нам показывают опостылевшее со школы «темное царство» — с той разницей, что одни социальные маски сменились другими.