В этом году празднование Дня Победы в Великой Отечественной войне из-за коронавируса пройдет не как обычно. Из-за него же, как и 75 лет назад, одними из главных героев происходящего стали медики. Мы попросили читателей рассказать об их родственниках, спасавших людей на поле боя и в госпиталях Великой Отечественной, и получили несколько сотен писем. «Медуза» выбрала несколько из них и публикует с незначительной редактурой.

«Баба Катя два часа была в плену»

Я ее звал баба Катя. Сложно сказать, кем она приходилась отчиму — все давно уже умерли. Мы провели у нее в деревне два лета в самом начале 1980-х. Мне было тогда лет 12–13, и, конечно, я не мог быть полноправным участником взрослых разговоров за столом, но это же деревенский дом, там слышно все.

Мне в память врезались три ее рассказа, видимо, потому что они для меня были непонятны — шли вразрез со всеми моими детскими представлениями о той войне.

Баба Катя была санитаркой на Карельском фронте. И вот ее история о том, как она два часа была в плену. Пошла она зачем-то в лес и там нарвалась на немцев. Они ее привели к себе, накормили (ей особенно запомнился шоколад) и отправили перевязывать своих раненых. Она два часа занималась этим, а потом, убедившись, что за ней никто не смотрит, дала деру. Прибежала к своим, сообщила командиру. Тот, выслушав ее, строго-настрого запретил кому-либо еще рассказывать об этом приключении, а особенно политруку, иначе будет очень плохо.

Вторая история очень страшная. Наступление, завязли в болоте танки. Примчался генерал и приказал кидать своих раненых под гусеницы. И она со слезами говорила, что крики раненых «Что ж вы делаете, суки» стоят до сих пор в ее ушах.

Третья история абсолютно бытовая. Баба Катя никогда не надевала награды и вот так объясняла: вернулась с фронта домой, пошла в магазин вся красивая такая, в форме, с наградами, и услышала за спиной бабий шепот, мол, знаем, каким местом женщины на фронте ордена зарабатывали. С тех пор ходила как все.

«Организовал оборону госпиталя из всех, кто мог держать оружие»

Мой дед, военный врач, хирург, Гискин Яков Савельевич, прошел всю войну, включая полный срок нахождения в блокадном Ленинграде. Два ордена Красного Знамени, много медалей.

Но самая ценная и дорогая для него награда — медаль «За отвагу», которую он получил за участие в боевых операциях на Халхин-Голе в 1939 году. При внезапном наступлении японских солдат полевой госпиталь попал в окружение. Начальник и политрук медсанбата бежали на единственной машине. Будучи старшим по званию, мой дед организовал оборону из всех, кто мог держать оружие. Служащие медсанбата и раненые бойцы отбивались от врага до подхода наших частей. За этот подвиг дед, будучи офицером, в виде редчайшего исключения получил медаль «За отвагу», которая вручалась только рядовому и сержантскому составу. А начальника и политрука потом судили военно-полевым судом и расстреляли за трусость.

«В операционную влетел снаряд, но не взорвался»

Бабушка Евгения Григорьевна Зизина — старшая операционная сестра в госпитале в блокадном Ленинграде.

В операционную влетел снаряд. Пролетел через все помещение и застрял между стеной и полом, но не взорвался. Саперы обнаружили вместо взрывчатки песок — привет от антифашистов или пленных, которые работали на немецких заводах.

Другой случай: весна. Артобстрел госпиталя, располагавшегося в бывшем артиллерийском училище, проходил строго «по расписанию». В перерывах санитары выносили раненых и ослабленных голодом людей в сквер, на свежий воздух, чтобы хоть как-то пробудить в них жизненные силы. В тот день немцы «расписание», видимо, поменяли. Бабушка была на улице и, вся в ужасе, решила бежать спасать пациентов — при росте 1,53 метра и объеме талии 47 сантиметров. Дальше с ее слов: «Прибегаю, а от людей одни тапочки остались. Огляделась, а они разбежались, попрятались по разным щелям/укрытиям. А ведь пошевелиться самостоятельно не могли до этого».

«В момент операции никто не смотрел на форму»

Моя бабушка редко рассказывала о том, как трудилась санитаркой на фронте. Это были не те воспоминания, которые хотелось вспоминать. Во-вторых, чувствовалась ее обида. Хорошо помню, как несколько лет в середине девяностых она активно боролась за присвоение определенных ветеранских статусов, за признание своей службы, потому что об этом как бы забыли.

Но то, что она мне рассказывала, врезалось на всю жизнь. Медики ведь немного по-другому смотрят на тело человека и на то, что может шокировать неподготовленного слушателя. Поэтому ее главные воспоминания были об эшелонах раненых и ужасных условиях. Она упоминала про гнойные перевязки, про раны, полные личинок.

Рассказов было не так чтобы много. Я могу, наверное, пересчитать все по пальцам рук. Как их готовили на курсах. Про работу в операционной. Про эшелоны. Про то, как они дежурили на крышах, чтобы тушить «зажигалки»: щипцы, ящики с песком. Про то, как вели немцев по Москве. Но одна история врезалась очень сильно и, мне кажется, повлияла на то, что я себя еще в детстве осознал как пацифиста.

Она рассказала про то, как ассистировала на операции, которую делали разбившемуся немецкому парашютисту. Тот неудачно приземлился на лед. Бабушка сказала, что в момент операции никто не смотрел на форму — просто на столе был человек, которого надо спасти.

«Прабабушка забрала сына с собой на фронт»

Моя прабабушка была начальником медицинского эшелона — майор медицинской службы, кавалер Красной Звезды.

Ушла добровольцем в самом начале войны. Своего сына, моего дедушку, отправила в эвакуацию. Там у него возникли сложности, и в итоге она забрала его с собой на фронт. Он был 14-летним вольнонаемным. Читал больным книги вслух, ставил пластинки, крутил кино и исполнял другие поручения. Нарисовал на крыше поезда красные кресты на белом фоне, и из-за этого фашисты еще сильнее его бомбили. Не все больные во время бомбежки могли уйти из поезда, было много трупов.

Прабабушка после войны жила в Берлине и, по семейной легенде, лечила фашистов, чтобы те дожили до повешения на нюрнбергском процессе. У нее был трофейный мотоцикл BMW. В 61 год она получила права на него и была сельским врачом. Погибла — разбились на скорой помощи, когда ехала по вызову.

«Самым страшным были самострелы»

Моя бабушка, Гутерман Нина Лазаревна, была медсестрой. Ее с подружкой забросили под Одессу сразу после освобождения города от немцев. «Кое-где еще постреливали, нас бросили на землю и вели автоматную стрельбу через речку. Было не страшно, было интересно», — вспоминала она.

Нина Лазаревна работала в госпитале. Самым страшным для нее были «самострелы» — ребята, которые не хотели идти на войну или возвращаться на нее и специально ранили себя. На таких людей ей нужно было писать доносы. Конечно, она сразу видела их в общей массе, особенно тех, кто даже не подготовился и оставлял очевидные ожоги от выстрела с близкого расстояния. За время небольшой службы она не написала ни одной обвинительной бумаги.

«Прилетела пуля, и не стало моего друга. Вот и вся война»

Бабушка была из зажиточной семьи с Украины, и я понятия не имею, как и зачем она стала медсестрой в действующей армии: большая часть ее родственников воевала против советской власти еще с революции, ее двоюродный дядя в войну вообще служил полицаем.

Ни дед, ни бабуля не любили рассказывать про войну, да и спрашивать бабушку особо я не мог: сначала мне было слишком мало лет и мне нечего было спросить, потом разум бабушки погубила прогрессирующая деменция. Деда вообще было спрашивать бессмысленно, он никогда ничего не рассказывал, хотя встретил войну одним из первых — в 106-м погранотряде.

Бабушка вытаскивала бойцов с передовой, оказывая им помощь прямо на поле боя. Я знаю, чем для бабули закончилось присутствие на передовой или в ее непосредственной близости: она попала под «скрипуху», некоторые осколки остались с бабулей до конца ее жизни, а непосредственно в госпиталях она провела около полугода.

Даже не помню, откуда именно я это знаю, но все это знание послужило причиной моего детского вопроса:

— Бабушка, а ты видела «Тигр»?

— Видела.

— И какой он?

— Большой, черный, страшный. Очень страшный.

Из деда же за все время до самой его смерти мне удалось вытащить только один рассказ про войну: «Был у меня друг. Лежим мы как-то в окопе, прилетела пуля, и не стало у меня друга. Вот и вся война, внучок».

«В свободное время пели, танцевали и декламировали стихи»

Моя бабушка Соловьева Александра Николаевна, младшая из пятерых детей. Ее отец, Николай Никитич, был начальником котельной Обуховской больницы. На территории больницы были жилые дома для сотрудников. С детства наблюдая за работой больницы, Шура точно знала, что станет врачом.

В мае 1941-го с отличием окончила школу, в июне должен был быть выпускной, но началась война. Вместе с подругами Александра пошла на курсы Красного Креста, чтобы стать медсестрой. 8 сентября началась блокада. В начале зимы 1942-го умер отец, затем одна из сестер, Екатерина. Вторая сестра Нюра оставила карточки и ушла, надеясь спасти свою дочь-младенца, однако тоже умерла спустя несколько дней. В конце зимы брат Василий, вернувшийся на побывку с фронта, обнаружил мать Ольгу и сестру Шуру при смерти от голода. Шуру удалось спасти.

В январе 1943-го она стала работать лаборантом в эвакогоспитале № 1448, расположенном в Михайловском замке, а позже — в Суворовском училище. В зданиях не было отопления, не работал водопровод. Девчонки 17–19 лет, медсестры и лаборанты носили на себе воду и раненых, скалывали лед с пола, кололи дрова, топили временные печи. Жили там же, ведь сил уходить домой не было. 9 августа 1943 года в центральном дворе госпиталя разорвался снаряд, несколько человек было убито, бабушкиной лучшей подруге Вале Морозовой оторвало ногу. В ноябре 1944-го пришел приказ о передислокации на II Белорусский фронт. 15 января 1945 года сотрудников и оборудование погрузили в ж/д состав, и началось долгое путешествие в Белосток, затем в Зольдау. На окраине этого города в бараках расположился госпиталь, обслуживая непрерывный поток раненых с фронта. В свободное время устраивали концерты самодеятельности: пели, танцевали, декламировали стихи.

Александре Николаевне довелось побывать в Берлине и увидеть развевающееся над Рейхстагом Знамя Победы.

«Последняя надежда солдат»

Мой дед Ахмедов Фаррух Гаджиевич с самого начала войны служил хирургом в Ладоге на Дороге жизни, за что уже в начале декабря получил орден Боевого Красного Знамени.

В 1936 году, после окончания 2-го Московского медицинского института был мобилизован в ВМФ, служил на Каспийском море. В 41-м году отправился на Ленинградский фронт. На войне хирург — это последняя надежда тяжело раненных солдат. Моему деду подчас приходилось по двое суток не отходить от операционного стола, лекарств и материалов хватало, но не хватало врачей. Несмотря на тяжелые условия работы и характер ранений, удавалось не просто спасти, но и вернуть в строй до ¾ раненых.

Из рассказа уже моего отца Энвера Фарруховича (сына Фарруха): «Самое тяжелое воспоминание — это необходимость распределять раненых: кого еще можно спасти, а кому можно лишь облегчить страдания, так как травмы не совместимы с жизнью. Это тяжелое моральное бремя не только перед умирающим солдатом, но и перед его сослуживцами и санитарами, которые, рискуя жизнью, спасали товарища с поля боя».

«Молодая красавица на трофейном велосипеде»

Бабушка была фельдшером-акушером, но началась война, и в составе 235-го гаубичного артполка 21-й армии участвовала в отступлении из Белоруссии, а затем в составе 13-й армии прошла Курскую дугу, Днепр, Украину, Польшу, Берлин, Прагу. Роды за все это время ей довелось принять только в Польше.

В начале 1945 года бабушка, тогда молодая красавица, будучи лейтенантом медицинской службы, ехала на трофейном велосипеде по своим фронтовым делам и заехала в немецкий городок. Тут она и заметила, что местные немцы при ней забегали, стали закрывать ставни и прятаться, а на зданиях флаги со свастикой. Очень немцы занервничали. Она оказалась первой из наших, кто вошел в этот город. Ну она сделала круг на центральной площади и благополучно вернулась обратно.

«Из еды была только баночка сметаны»

Моя бабушка Лина была санитарной медсестрой — когда началась война, ей было 17 лет. Она работала в больнице в Украине, из-за постоянных немецких атак им все время приходилось перемещаться из одного места в другое. Я помню, как она рассказывала о том, что когда на очередную больницу устроили налет, они вместе со всем составом врачей, медсестер и раненых солдат вынуждены были бежать и несколько дней укрываться в заброшенном здании церкви. У них практически не было лекарств и чистых бинтов, а из еды была только одна баночка сметаны, которую они разделили на всех. Каждому досталось совсем чуть-чуть, но это была самая вкусная сметана в жизни бабушки — так она говорила.

Еще она рассказывала, как однажды везла раненых солдат из одной больницы в другую на тележке, запряженной лошадью, как вдруг налетел немецкий самолет и начал их обстреливать. Они посреди поля, она совсем молодая девушка и несколько раненых солдат в тележке, которые плачут и просят довезти их до госпиталя. Она говорит, что в тот момент ей стало так неимоверно страшно, как не было никогда в жизни. Бабушка начала в слезах молиться, подгонять лошадь, и каким-то чудом они смогли укрыться от самолета в лесу.

Она работала медсестрой всю войну, спасала жизни людей и до сих пор жива, 22 мая ей будет 96 лет. Я считаю свою бабушку настоящим героем.

«Вытащила с поля боя 16 раненых бойцов»

Моя прабабушка Татьяна Петровна Ершова (урожденная княжна Урусова) ушла в ополчение в Москве в октябре 1941 года, оставив двух дочек: мою бабушку 17 лет и ее сестру девяти лет. Мужа расстреляли в 1938-м по ложному доносу.

Она стала санинструктором, и в феврале 1942 года их перекинули на Ржевское направление. 5 марта состоялся бой за село Большое Карпово, в котором, по словам очевидцев, она вытащила с поля боя 16 раненых бойцов, после чего получила пулевое ранение в живот. Сохранились ее слова: «Мне не выжить, помогайте тем, кого можно спасти».

Она скончалась в госпитале города Нелидова 8 марта 1942 года. Мы почти каждый год ездим на ее могилу.

«Приходилось работать сутками без отдыха и сна»

Моя бабушка Потапова Юлия Дмитриевна — ей сейчас почти 97 лет — так рассказала мне о своем участии в Великой Отечественной войне: «Война меня застала, когда я была студенткой медучилища города Москвы. Немецкие войска стремительно продвигались к сердцу России. По сигналу воздушной тревоги все жители бежали в метро или бомбоубежища, это случалось по 6–7 раз за ночь. С приходом холодов нам стало еще тяжелее, было отключено отопление на предприятиях. Город замерзал, и лишь в больницах и госпиталях можно было найти спасение от морозов. Бои под Москвой не утихали, и раненые прямо с поля боя поступали на вокзалы Москвы. Для их приема и дальнейшей транспортировки был создан эвакопункт, в котором я работала медсестрой. Тяжелораненых перевозили на специальном автобусе, перевозки проходили исключительно по ночам. Раненых было очень много. Приходилось работать сутками без отдыха и сна, мне тогда было всего 19 лет.

Наконец враг отступил. По мере продвижения наших войск раненые стали поступать в другие города. И в Москве эвакопункт перестал существовать. Меня направили в командировку в освобожденные области — Тульскую и Орловскую — на борьбу с тифом. Наша бригада проводила санитарную обработку больных и отправляла их в госпитали на лечение. До места назначения приходилось добираться с большими трудностями, часто пешком. Поезда редко останавливались, а если и останавливались, то были переполнены солдатами».

После войны бабушка продолжила работать медиком, работала в международном госпитале в Иране, заведовала молочной кухней, работала медсестрой в детской поликлинике.

«Расписалась на Рейхстаге, где потеряла наручные часы»

Мою бабушку звали Балуева Лидия Александровна. Она ушла на фронт в 18 лет осенью 1941 года, когда пришла похоронка на старшего брата, — защищать Родину вместо него. Служила санитаркой в военном госпитале. Прошла всю войну и расписалась на Рейхстаге, где потеряла наручные часы. Может, где-то лежат там до сих пор.

В Берлине познакомилась с моим дедом, и там же в 1947 году родился мой отец. В паспорте место рождения указано — Берлин. У нее на шее был шрам. Немцы выбросили в тыл десант, и они всем госпиталем отбивали атаку. Осколок прошел в двух миллиметрах от сонной артерии. Я говорил в детстве, что это шрам от аппендицита.

А еще рассказывала, что перед самым окончанием войны погибли ее самые близкие сослуживцы. Она поехала кататься на велосипеде, а все отмечали близкое окончание войны и случайно подорвались на мине. Она, как и все ветераны, не очень любила рассказывать о войне.

«Бабушка писала письмо жене обгоревшего солдата под его диктовку. Вскоре солдат умер»

Мою бабушку звали Раиса — она была операционной медсестрой на войне и служила в полевом госпитале, то есть госпиталь был мобильный и передвигался каждый раз с линией фронта.

Из ее рассказов я запомнила несколько случаев:

1. Операции длились долго, условий было ноль, и очень часто врачам и медсестрам приходилось справлять нужду на месте. Бабушка говорила, что все писали прямо возле операционного стола и все стекало в армейские сапоги.

2. У медсестер очень часто брали кровь для раненых, и один раз у бабули выкачали больше крови, чем можно было, а залили обратно кровь не той группы. Командир штаба сказал врачу, который был ответственен за это происшествие, что если она не выживет, то он пойдет под трибунал. Она лежала без сознания несколько дней или недель, но, к счастью, поправилась.

3. Медсестрам очень часто приходилось самим тащить раненых с поля боя в полевой госпиталь, то есть хрупкие девчонки кооперировались и тащили раненых на себе.

4. Единственную историю, которую она рассказывала мне часто и я запомнила, — как она писала письмо жене от обгоревшего солдата под диктовку возле его койки. Солдат вскоре умер, но последнее письмо жене было отправлено.

«Война мало меняла людей»

Мой дед, кадровый военный врач, командовал полевым госпиталем. По его рассказам, война мало меняла людей — все слабости и недостатки оставались с ними. Две вещи запомнились. Выздоравливающие солдаты не слишком рвались обратно на передовую, а деду в хозяйстве нужны были рабочие руки для постоянных перебазирований: рыть землянки, ставить палатки, грузить тяжелораненых. Негласный договор был таков: дед держал их в госпитале как можно дольше, а они старательно работали в госпитальном хозяйстве. Время от времени комиссии из штаба приезжали и требовали отчета, почему мало выписывают. Приходилось выдумывать сложные диагнозы: проверяющие в медицине ничего не понимали.

Второй эпизод: грузовики, привозившие на передовую снаряды, по приказу должны были на обратном пути вывозить раненых из медсанбатов в тыл. Но водители торопились скорее убраться с передовой и редко заворачивали забрать раненых. Для этого на перекрестке ставился санитар с фляжкой в вытянутой руке — как знак того, что за вывоз раненых нальют спирта. Действовало безотказно — машины заворачивали одна за другой.

«От голода и обмороков спасало только курение»

Бабушка — Тамара Фоминична Тодосенко — была врачом в санитарном поезде. Когда началась война, бабушке было 22 года. Ее братья (она жила в Киеве) стали членами подполья, впоследствии они погибли, а бабушка окончила курсы и ушла на фронт.

Самое запомнившееся из ее рассказов — запах крови, который пропитал всю одежду. У операционного стола часто приходилось стоять практически сутками. И сосущее чувство голода: бабушка отдавала большую часть пайка раненым, за которыми она ухаживала и которых очень жалела. От голода и обмороков спасало только курение — бабушка всю жизнь курила крепкие папиросы, несмотря на то, что после войны стала мамой пятерых детей.

На войне бабушка приобрела какую-то потрясающую нечувствительность к боли: однажды ей в ногу попал осколок снаряда, она заподозрила неладное, когда в сапоге начало что-то хлюпать. Когда она сняла сапог, из него как вода полилась кровь. Бабушка была несколько раз ранена, была страшная контузия — но она предпочитала это скрывать, «а то будут говорить, что у Николая жена контуженная на всю голову!».

Для сохранения боевого духа бабушка всегда носила в вещмешке крепдешиновое платье, алую губную помаду и флакончик духов «Красная Москва» — все это напоминало ей о том, что однажды отступит ужас, боль и смерть и начнется другая жизнь.

«Самая страшная ночь на войне»

Бабушка была санинструктором. В конце 70-х она случайно моей матери рассказала историю про самую страшную ночь на войне.

В августе 1942 года она служила санинструктором под Сталинградом. Однажды к ним в дивизию пришло требование: собрать всех санинструкторов и врачей, но только женщин, и направить в распоряжение части. Вывезли их за несколько десятков километров в степь уже поздним вечером. Построили. Задачу поставил генерал: два дня назад немцы разбомбили большой ж/д состав с ранеными, к составу из-за артобстрелов и бомбежек наши войска прорвались только через полтора дня. Первые попытки эвакуации раненых были еще днем, под непрерывными бомбежками. Затем немцев отогнали. Жара стояла более 40 градусов. Когда из разбитых раскаленных вагонов стали проводить эвакуацию, выяснилось, что солдаты-мужчины быстро теряют сознание и не успевают выносить выживших. Нужно было закончить спасательную операцию ночью, до новых бомбежек. Генерал закончил неожиданно: «Вы нас рожаете, товарищи женщины. Но сейчас вы поможете десяткам бойцов родиться второй раз».

Работали в составе только женщины, всю ночь находя живых среди мертвых. Бабушке с подругами было по 18–20 лет, но спасли многих.

Утром вернули в часть, сразу всех медиков в баню. Когда девчонки вышли, несколько солдат стали креститься: у большей части санинструкторов появилась седина в волосах.

Но есть и светлый момент. Подругу моей бабушки после войны нашел офицер, спасенный из разбомбленного состава, — и женился на зависть всем красавец-полковник на колхознице. Бабушка тоже вышла после войны замуж за офицера, которого вытащила раненого в 1944 году.

«Врачи зашивали в воротник ампулу с ядом, чтобы не сдаться живыми»

Козицкая Ольга Стефановна — тетя моей бабушки. Она окончила Иркутский медицинский институт, в 1941 году пошла на фронт в составе Добровольческой Красноярской дивизии. Была хирургом в полевом госпитале. 

После войны тетя Оля часто вспоминала те дни и много рассказывала о войне. Работа была невероятно тяжелой. Врачи работали день и ночь и не могли даже во время обстрела покинуть операционную, так как раненых несли без перерыва. Часто операции приходилось делать на снегу под фарами автомобиля. В землянках, вырытых на скорую руку, были плохо укрепленные потолки, и при бомбежках земля падала с потолка, засыпала врачей и раненых, попадала в открытые раны при операциях.

На то, чтобы спасать травмированные конечности солдат, просто не было времени, поэтому зачастую их ампутировали. Немецкая армия бомбила госпитали даже чаще, чем военные части, поэтому врачам приходилось очень сложно.

Также тетя Оля рассказывала, что часто врачи и медсестры в воротник гимнастерки зашивали ампулу с ядом, чтобы не сдаться живыми. Во время атак медперсонал не спал по несколько суток. Пока медсестры и санитарки готовили к операции следующего раненого, хирурги прислонялись к стене и спали эти несколько минут на ногах.

Начав службу младшим лейтенантом, тетя Оля закончила ее в звании капитана медицинской службы. Была награждена орденом Красной Звезды.

«Вывез более 14 раненых с поля боя»

Я хотел рассказать про моих дедушку и бабушку, Николая Игнатьевича и Ядвигу Васильевну Симоненко, они родители моей мамы. Во время войны дедушка служил фельдшером в танковом батальоне, был тяжело ранен, награжден орденами Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Участвовал в обороне Москвы, в Курском сражении. Во время одного из сражений он вывез более 14 раненых с поля боя под постоянным обстрелом.

Дедушка не любил много рассказывать про войну. Но главным, что во время войны с ним произошло, было знакомство с моей бабушкой. Когда война началась, ей не было и 16 лет, жила бабушка в то время в Кисловодске, училась в школе. В 17 лет она начала работать в госпитале простой медсестрой, госпиталь был фронтовым. Ей приходилось работать с тяжелобольными молодыми ребятами, многие из которых умирали, но многих удалось спасти. Среди них был и мой дедушка. Они познакомились и подружились, но во время войны их пути разошлись.

После войны бабушка переехала в Москву, поступила в медицинский институт. Дедушка очень долго ее искал, так как по предыдущему адресу в Кисловодске она уже не жила.

Когда он наконец ее нашел в 1947 году, они больше не расставались. Бабушка рассказывала, что когда они наконец встретились после войны, дедушка мало изменился, только отрастил усы. И когда он спросил ее после свидания, встретятся ли они еще раз, бабушка сказала: «Да, конечно, только, пожалуйста, без усов». Дедушка усы сбрил и больше никогда не отращивал. Вскоре они поженились и прожили счастливо почти 40 лет.

«Не добили благодаря фельдшерской сумке»

Мой прадед вернулся с войны. Его звали Павел Васильевич, он ушел на фронт из деревни Сызрань под Куйбышевом (Самара). Не имея медицинского образования, стал отрядным фельдшером. Через несколько месяцев его матери пришла похоронка — «погиб и захоронен в братской могиле под городом Холмы». Похоронка до сих пор хранится в нашей семье.

Но мой прадед выжил. На поле боя его не добили благодаря фельдшерской сумке с красным крестом. После госпиталя для пленных его отправили в концлагерь. По его словам, там он пользовался особым статусом из-за медицинских навыков. Он лечил заключенных и даже немецких солдат.

На счету Павла Васильевича три побега из плена, последний из которых был удачным. В 1943-м он с приятелем сбежал из лагеря где-то в Западной Германии, возвращался через Европу, в Польше долго воевал в партизанском отряде.

Вернулся домой он только в 1945 году. Потомственный рыбак, прадед стал председателем рыболовецкого колхоза и одним из уважаемых жителей деревни. Он прожил долгую жизнь и успел увидеть своего правнука. Правнука, которого назвали в честь него.