«Фея» — картина Анны Меликян с Константином Хабенским, в которой смешались компьютерные игры, русские фашисты и история любви

30 апреля на «КиноПоиск HD» вышел фильм Анны Меликян «Фея» — завершение трилогии о мечтательных героинях, живущих в Москве, начатой в 2007 году «Русалкой» и продолженной в 2014-м «Звездой». Фея — прозвище главной героини Татьяны (Екатерина Агеева), актрисы и активистки. Она случайно знакомится с успешным разработчиком игр Евгением Войгиным (Константин Хабенский) и мечтает стать его ангелом-хранителем. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, почему «Фея» — самая нестандартная российская картина, сразу вышедшая онлайн, и откуда в ней взялись русские фашисты и Андрей Рублев.

Сначала была нашумевшая «Русалка» (2007), почти сказочная трагикомедия, принесшая Анне Меликян славу. Потом «Звезда» (2014), продолжавшая те же мотивы, но на новом материале. Теперь, после схожего временного промежутка, появилась «Фея», которая кажется завершением трилогии. По меньшей мере это вновь городской кинороман из жизни современной Москвы, в центре которого наивная прекраснодушная героиня-мечтательница, немного не от мира сего. Поначалу фильм кажется романтической комедией, но к финалу вырастает в бескомпромиссную драму. 

Модель для подражания (не стилистическая, а тематическая) тоже очевидна, а в «Фее» еще и открыто проговорена: Ларс фон Триер с его трилогией «Золотого сердца». Сердечная Таня, наследница и продолжательница Алисы из «Русалки» и Маши из «Звезды», даже взяла себе фамилию Триер в честь любимого режиссера, о чем открыто сообщает в одной из первых сцен «Феи». А еще, как в завершении другой трилогии — «Три цвета» Кшиштофа Кесьлёвского, — все три героини возникают на экране вместе, даже входят в одну неформальную группировку: и актриса «Русалки» Мария Шалаева, и открытая в «Звезде» Тинатин Далакишвили, и Екатерина Агеева, для которой ролью-прорывом должна стать Таня из «Феи» — такая же неправильная, неспособная встроиться в прагматичный ритм мегаполиса фантазерка.

Меликян — одна из самых ярких звезд новой режиссуры 2000-х, любимица и победительница «Кинотавра», где, бесспорно, был бы представлен и, с высокой вероятностью, премирован ее новый фильм. Судьба распорядилась иначе: из-за пандемии «Фея» оказалась первой авторской и нестандартной российской картиной, которая вышла сразу в стриминге. Вероятно, этот факт позволит счесть удовлетворительным любой коммерческий результат. Важнее здесь учитывать, что, в отличие от двух серий альманаха «Про любовь» той же Меликян, «Фея» вызывающе авторский, внежанровый, по-своему радикальный фильм — это, кстати, отражено даже в его несколько чрезмерном хронометраже в два с половиной часа. Найдутся и те, кто назовут его неудачей: здесь действительно нет того легкого дыхания арт-мейнстрима, за которое критики и зрители полюбили «Русалку» и «Звезду». Зато есть много других интересных сторон. 

О какой легкости можно говорить, если Меликян замахнулась сразу на три сложнейшие, проблемные, моментально разделяющие публику темы? «Фея» — фильм о православии как основе национальной культуры, о русском фашизме и о левом активизме; все эти темы объединяет причудливая интрига, в которой нашлось место как иконам, так и компьютерным играм. 

Герой картины — глава компании по разработке видеоигр, не слишком обаятельный, зато исключительно успешный бизнесмен средних лет по имени Евгений Войгин (одна из лучших ролей Константина Хабенского за долгие годы). Есть у него ахиллесова пята — дочка-тинейджер, с которой он вынужден проводить время по выходным; в знак протеста против развода родителей та молчит и не вступает с отцом в контакт (в этой роли дочь постановщицы Александра Дишдишян, органичная и выразительная девочка). Отмычкой к миру дочки внезапно оказывается незнакомка Таня, подобранная буквально на улице, полуголая и облитая искусственной кровью, — она спасалась от полиции после разгона пикета экоактивисток. Чтобы наладить отношения с нелюдимой девочкой, Евгений нанимает Таню, делая ее второстепенной героиней разрабатываемой в этот момент игры. Сама же Фея убеждена, что прекрасный принц в нее влюблен. Отвечая взаимностью, она полна решимости его расколдовать, превратить из черствого дельца в трепетного и думающего художника. 

Таня — фея, потому что верит в свою способность стать ангелом-хранителем для Евгения и его дочери (а повезет, так и для остального мира); в аляповатой 3D-графике игры «Коловрат» она превращается в нечто среднее между херувимом и птицей Сирин. Невротичный и хамоватый герой-циник отмахивается от ангельской опеки. Впрочем, как в средневековой аллегории, на втором его плече сидит дьявол. Если Таня в свободное от новой работы время вывешивает на фасадах зданий надписи «Свободу политзаключенным» и готовится с голой грудью пикетировать светскую публику, протестуя против домашнего насилия, то с другой стороны спектра находится группировка националистов-радикалов (в маленькой роли ее руководителя — новая суперзвезда Юра Борисов), которые вдохновились игрой «Коловрат» и по ночам убивают мигрантов, геев и бездомных, снимая это на видео и публикуя ролики в интернете. Из-за этого Евгению грозит запрет на профессиональную деятельность, разорение компании и уголовное дело. 

Сюжет «Феи» разворачивается скачкообразно, ритм фильма то убыстряется, то неожиданно тормозит, но, во всяком случае, назвать картину Меликян банальной не повернется язык. Дикая эклектика противоречий, разрывающих теряющего терпение героя на куски, заостряется, когда тот, впервые в жизни выбравшись во Владимир и посмотрев на фрески Андрея Рублева, неожиданно уверяется в том, что он — новое воплощение великого иконописца. Ведь дата его рождения совпадает с днем смерти Рублева. Смех в том, что он по ошибке заглянул в собор с другими фресками и вообще искренне верит, что Рублевское шоссе названо в честь художника. Нагнетая пафос, Меликян тут же его разрушает. 

Завиральность и повышенная эмоциональность «Феи», внутри которой спрятано несколько побочных драм и отличных актерских работ, найдут своих поклонников и противников. Безусловной удачей Меликян становится совмещение противоположностей: православного китча, еще и выраженного в форме компьютерной видеоигры с заведомо одиозным названием (коловрат — не только имя былинного героя, но и символ так называемой «русской свастики»), и самой сердцевины национального культурного кода — иконописи и фресок Рублева. Пресловутая русская духовность в «Фее» предстает как пугающая зеркальная бездна, заглянув в которую каждый из нас видит что-то свое: ангельское или адское, невыносимо прекрасное или нестерпимо пошлое. 

Не будем забывать: где Рублев, там и другой Андрей, Тарковский, ставший популяризатором творчества своего таинственного тезки. Так что «Фея», вольно или невольно, еще и рефлексия на тему тяжелого наследия российского авторского кино. Да и вообще на тему языков современного кинематографа как такового. Дистанция, отделяющая их от высоких образцов — «Троицы» или «Спаса», — непреодолимо огромна. Будь то видеодокументация феминистского перформанса или фашистской расправы, снятый школьницей «под Тарковского» ролик из инстаграма или трехмерный арт популярной видеоигры — многообразие визуальных языков лишь обнажает их совокупную скудость, неспособность сказать что-то значимое и важное. Остается лишь спрятать лицо, заслонившись от внешнего мира банданой (как это делают экстремисты-убийцы) или VR-каской (как это делают геймеры), равно напоминающими о тех масках, которые сегодня в надежде спастись от эпидемии надел буквально весь мир.