Полицейский — один из главных героев современной российской музыки в самых разных жанрах, от шансона до авангардистских экспериментов Shortparis. Кто же он — свой парень, коррупционер поневоле или настоящий враг? В рамках спецпроекта «Голунов» музыкальный журналист и преподаватель школы культурологии Высшей школы экономики Артем Рондарев рассказывает, как эволюционировал образ полицейского в российской музыке — и в какой момент она вновь обратилась к политике.

В большинстве песен используется ненормативная лексика. Если вас это не устраивает, посмотрите, как знаменитости развлекаются на карантине.

Отношение общества к представителям власти, в том числе отраженное в культуре, почти неизменно и отличается взаимной неприязнью. Она уравновешивается тем, что обществу и полицейским деться друг от друга некуда.

В стабильные времена к полицейским относятся с большей симпатией. Инспектор Лестрейд, действующий в викторианскую и эдвардианскую эпоху (время промышленного процветания, оптимизма насчет прогресса и либерализации нравов в Англии), конечно, идиот, но идиот безобидный, который явно относится к своей работе честно. А вот когда в Америке в начале 1970-х началась рецессия, сопровождаемая разгулом преступности в больших городах и тотальной коррупцией в полиции, к полицейским прочно приклеилось прозвище «свиньи» (pigs). Раньше их так называли только эпизодически. В субкультурных группах, и без того критически настроенных к силовикам, такие перемены проявляются особенно сильно.

Советский рок наследует субкультурную норму нелюбви к полицейским, поскольку является порождением хиппи. Они в свое время от милиции натерпелись (впрочем, не так сильно, как это принято сейчас изображать), но вслух это проговаривалось довольно редко. Многие помнят фразу музыканта Бориса Гребенщикова «Панки любят грязь, а хиппи — цветы, и тех и других берут менты», потому что в ней есть слово «менты» — естественное в повседневной речи, но практически табуированное в речи поэтической. Вспомнить еще что-то «про ментов» из «старого рока» довольно сложно. Провоцировать силовые органы лишний раз никому не хотелось. 

Неизбежное сосуществование с «ментами» давало о себе знать. В одной из «песенок» рок-певица 1980-х Умка поет почти с ностальгической теплотой: «И будил тебя мент на скамейке, и на лестничной клетке жилец». И мент, и жилец оказываются чужими, Другими; тем не менее тоже людьми, и даже не очень неприятными.

Несмотря на это, советский рок критиковал власть и ее силовые органы. Правда, расслышать эту критику сейчас вряд ли получится — это эзопов язык. Хотя советская власть ее слышала. Есть и более наглядное доказательство — что называется, от противного. Когда советская власть исчезла, русский рок растерялся. Поэт Илья Кормильцев в своем «Великом рок-н-ролльном надувательстве — 2» пишет, что русский рок перестал быть политическим, и он совершенно прав. Русский рок и его наследники ушли в эстетство, в шоу, в экзистенциальные поиски — попробуйте у Ильи Лагутенко, у Земфиры, у всех бесчисленных порождений «Нашего радио» отыскать хоть какую-то социальность в песнях — ее там нет. 

Нынешняя популярность Егора Летова объясняется тем, что он один из немногих, кто сохранил русский рок как политическое явление. Еще в конце 1980-х, довольно либеральные времена, он пел: «На каждого из нас легион ментов». Noize MC спустя 30 лет в песню «Все как у людей», представляющую собой тотальную критику власти («В наборе — автозак и три человека: двое ментов на одного — все как у людей»), вставляет припевом семпл из Летова. Так он демонстрирует преемственность прежде всего политическую — ту преемственность, которую разорвал русский рок в целом.

Самому року это на пользу не пошло: потеряв хоть какую-то социальную базу, его спикеры (в первую очередь Шевчук, но и тот же Кормильцев) принялись обвинять публику в том, что у нее дурной вкус, что она вместо того, чтобы слушать старую добрую, проверенную временем, интеллигентную музыку, отдала свое предпочтение «попсе». Говоря проще, русский рок закончился, когда «менты» перестали гонять «рокеров», из чего видно, насколько вегетарианским был этот процесс.

Но история отношений музыки с властью так просто закончиться не могла: есть давний жанр, в котором тема «мента» занимает центральное место. В блатной поэтике «менты», «начальник» и прочие инстанции власти выступают отнюдь не в роли социального зла, а в качестве инструмента судьбы. Блатной неизбежно, с рождения вынужден стать блатным; «мент» точно так же вынужден его «принять», чтобы жизнь блатного потекла по своему традиционному пути, исполняя в каком-то смысле пророчество вельвы. Мотив отсутствия индивидуальности в блатной песне вообще центральный. Это позволяет ее отнести к классическому мифу или сказке. В блатной песне, как ни парадоксально, вообще нет плохих людей — есть только жертвы: судьбы, обстоятельств, случая, причем как со стороны «воров», так и со стороны их противников. В этом она отчасти сходна с кантри, где для преступников полиция тоже не враг, а просто неодолимый фатум и неизбежная расплата за совершенное, своего рода «малая смерть», от которой не уйдешь. Поскольку блатняк — набор кодифицированных историй, лишенных правдоподобия и лишь следующих давным-давно разработанным мифологическим нарративам, сам по себе он не интересен. Но интересно то, что похожим образом тему полиции развивает хип-хоп.

У оригинального хип-хопа, несмотря на внешнюю индивидуальность и деятельность его исполнителей, подавляющее число тем кодифицировано. Прежде чем доверять рэперу, следует сверить все его высказывания со списком распространенных мифологем. С учетом того, что и хип-хоп, и блатняк — «девиантные», «криминальные» формы высказывания, неудивительно, что русский рэп в поисках тем набрел на блатную эстетику со сходным принципом выстраивания сюжета. В конце 1990-х и начале 2000-х хип-хоп полюбила слушать милиция — для нее это была еще одна разновидность всегда любимого блатняка. Нельзя не отдать ей должное в эстетической проницательности.

Поскольку милиционеры в блатной эстетике — это люди в целом не плохие, а просто попавшие волей судьбы на свое место, в музыке 2000-х (и треках, ссылающихся на нее до сих пор) к силовикам относятся вполне терпимо. У Касты в «Гончей» «мент» — это несчастный человек, который остановил героев песни, чтобы попросить взять его на буксир, а сам «чуть не плачет». У АК-47 с Ноггано в «Russian Paradise» «копы» пытаются поймать Ноггано день и ночь, но он их не боится и курит Parliament Lights. У ветеранов мрачно-пародийного варианта хип-хопа 2000-х «Кровостока» в песне «Цветы в вазе» милиция — это самое невинное, что может случиться с человеком. «Менты» просто сидят в УАЗе, пока главный герой пытает своих жертв, чтобы выбить из них деньги. «Кровосток» очень четко улавливает «неповинность» силовых органов. Им приходится прибегать к не самым законным методам, так как они работают среди публики, которая сама поставила себя вне всяких людских законов. Это тоже блатной мотив, связанный с «беспределом», и творит его явно не милиция.

У Bad Balance в треке «Менты» с альбома с характерным названием «Криминал 90-х» (2013) это отношение как бы суммируется. Менты, приехав на место преступления, всех кошмарят и творят полное беззаконие, однако, покурив с местными «наркоманами», делают в протоколе запись: «Расстреляли шестисотый мерин инопланетяне», — и притом «угорают сами». В магнитоле у ментов играл Профессор Лебединский — человек, который в свое время создал еще один вариант кроссовера из блатной эстетики, сентиментальности советских песен и стеба над «ревущим» вокалом с шансонными интонациями. В общем «менты» 1990-х были людьми не такими уж плохими, просто замотанными жизнью и готовыми проявить снисхождение, потому что понимали: в обществе они «свои среди своих».

Долгое время (практически до 2010-х годов) отношения субкультур, музыкантов и полиции в целом были взаимозависимыми. Даже в самых радикальных треках поп-музыка полагала, что «мент» — это человек. В разных его ипостасях: неизбежное зло, испорченный властью обычный гражданин, такой же парень, как мы. В худшем случае к нему относились как к пьяному соседу — и надоел, и жить не дает, но не убивать же. «Домашнее» отношение к полицейским прекрасно иллюстрируется в песне АК-47 и Ноггано «No pasaran», в которой на протяжении всех трех куплетов задается жесткое противопоставление «мусор — мент». Если второй — это приличный человек, только с пистолетом, то первый — коррумпированный негодяй, который всем мешает жить, потому что ведет себя не по-пацански.

Для российской поп-музыки в целом и хип-хопа в частности нет писаных законов. Все правила, которым их герои подчиняются, — это «здравый смысл» общества, неповиновение которому называется словом «беспредел». Именно это долгое время парадоксальным образом роднило героев текстов песен с «ментами». Никто из них не соблюдает законы, все живут по понятиям — то есть исполняется традиционная русская идиллия, в которой «чистых нет». Все входят в положение друг друга, все крутятся, все люди-человеки.

Для того чтобы история такого восприятия прервалась, было необходимо расчеловечить полицейского, перестать относиться к нему как к своему соседу. За это дело и взялся хип-хоп в довольно экстремальных его формах. Трудно сказать, насколько это настроение связано с текущим положением дел или это троп, унаследованный от афроамериканского хип-хопа 1980–1990-х годов, особенно народившегося тогда гангста-рэпа. 

В 1992 году известный гангста-рэпер Ice-T, будучи одновременно вокалистом металлической группы, именно в рамках последнего проекта записал песню «Cop Killer» (пер. «Убийца полицейских»). В Америке это спровоцировало чудовищный скандал, группа была вынуждена удалить песню с альбома, на нее обрушились политики, но, что самое интересное, все называли этот трек рэпом. Хотя он объективно не имеет ничего общего с хип-хопом.

Смысл этой истории в том, что среди всех стигматизированных музыкальных стилей хип-хоп — безусловный лидер. То, что для других жанров театральная девиация, для исполнителя хип-хопа — норма жизни (по крайней мере, в глазах обывателя). Изначально это было связано с тем, что белое население Америки воспринимало афроамериканца как урожденного чужака. Отчасти это и работа журналистов, поддерживающих моральную панику насчет хип-хопа. Как бы то ни было, диспозиция «большое общество все плохое приписывает хип-хопу, а хип-хоп-артисты счастливы соответствовать» вписана в саму структуру и идеологию рэп-музыки и (очень часто некритично) перенимается другими культурами, в которых хип-хоп начинает звучать. 

Это случилось и в России. Процесс расчеловечивания полиции был только вопросом времени. Хип-хоп всегда живет конструированием врага: у афроамериканцев, живущих в неблагополучных районах, с ними недостатка нет. Зато у тех, кто перенял этот стиль — обитателей уютных районов с вежливыми продавцами в магазинах, — подобная проблема часто возникает. Именно поэтому наш хип-хоп так долго жил в символической среде вымышленных «блатных» отношений: ему не хватало врага — и вот он появился. 

Разумеется, этот враг далеко не всегда полицейский. Например, для Хаски враг — это окружение, в котором он вырос, те самые «панельки». Для Oxxxymiron враг — его собственное прошлое, точнее неубедительность довольно благополучного прошлого. Отсюда его склонность раскручивать обыденные события в качестве мини-трагедий. Враг может быть алкоголиком, наркоманом и тем, кто всех на это подсаживает, как в случае Гарри Топора (у Миши Маваши к этому списку в свое время добавлялись и те, кто разваливает страну). Баттл-рэперами, как у DEEP-EX-SENSE и Билли Миллигана. Или же вообще всеми, как у Тони Раута. Это, кстати, самый сложный трюк — считая врагами всех, удержаться от того, чтобы кого-то особо выделить, нарушив всю стройную схему.

Идея найти врага, которую наконец-то осмыслил и отрефлексировал хип-хоп, — врага достойного, за пределами аморфных «пацанов», «кидал» и «жизненных обстоятельств», — она, конечно, больше и шире того, чтобы найти врага в полицейском. Но элегантность ситуации в случае с полицейскими в том, что здесь не нужно было искать врага, полицейский и так уже был маркирован отрицательно — в нем нужно было разглядеть настоящего врага, а не того клоуна, который на работе с прибаутками берет взятки, а дома, сняв форму, делается любящим мужем и отцом.   

Если есть желание как-то обозначить хронологию, то за момент слома можно принять 2010 год, когда группа «Психея» в очередной раз исполнила песню «Убей мента». Здесь есть некоторая рифма с историей Ice-T и становления гангста-рэпа в Америке. Песня эта, что характерно, старая, группа долгое время играла ее на концертах и, в общем, без каких-то существенных последствий. Но в 2010 году суд признал песню экстремистской и внес в соответствующий список. Теперь за исполнение «Убей мента» можно ждать неприятностей — солиста группы Deathsquad Алексея Морозова осенью 2019 года оштрафовали за то, что он ее спел на концерте. Разумеется, были люди и группы, исполнявшие не менее радикальные тексты, но история с «Психеей» оказалась слишком показательной. Система решила, что больше не будет закрывать глаза на прямые выпады в ее адрес. Система решила, что она выше людей. В ответ ее представителей немедленно расчеловечили.

Как это работает? Когда Dino MC47 в рамках проекта «Сомали в снегу» спрашивает слушателя «Кто твоя крыша — блатные или мусора?», видно, что смена отношения к силовым органам произошла окончательно. Полицейские выведены за рамки жизни, в которой существует обычный человек, — и из своего рода мифологической антитезы «блатным» они превращаются в их союзников и соперников. Между «блатными» и «мусорами» больше нет никакой разницы — ни идеологической, ни институциональный. Это два отряда смерти с разными формами и разными полевыми командирами. С «мусорами» больше нельзя «решить на месте» — они представляют собой никому не подконтрольное, автономное зло. Тем поразительнее эта метаморфоза, что Dino MC47 до этого занимался «танцевальным рэпом», то есть пел песни про «отношеньки», а также исполнял лоялистский хип-хоп. Попытка послушать его вне проекта «Сомали» очень часто оборачивается разочарованием, и это разочарование политического толка.

У Shortparis в «Страшно» есть характерный момент. Весь последний куплет песни — это интерпретация знаменитого летовского «Мы лед под ногами майора». Если у Летова «мы», которые и есть лед, заставим майора поскользнуться и упасть, то у Shortparis — «лед не спасет», майор все равно придет как некое неизбежное зло, так что всем рекомендуется встать в хоровод. Фраза «Потому и страшно» резюмирует весь этот безвыходный пассаж, который заметно отличается от летовского социального оптимизма.

Наконец, в недавней песне «Порнофильмов» «Это пройдет» пройдет в том числе и допрос, и «усмешка мента», и «омоновец, калечащий женщин». Речь идет уже не об уличном противостоянии взаимосвязанных социальных и профессиональных групп, а о полном разобщении между ними из-за текущих политических процессов. С «ментом» уже нельзя дружить, его нельзя вообще воспринимать как инстанцию, обладающую полезными функциями, — он должен «пройти», как все плохое, чтобы люди могли нормально жить. «Порнофильмы» в связи с этой песней обвиняли в политической агитации и повторении всех банальностей панка. Но на деле они сделали то, что сейчас, во время политической и эстетической депрессии, мало кто отважится сделать: сообщили, что будущее возможно.