«Ни у кого еще не отвалились зубы от произношения слова „вульва“» Режиссер фильма «Верность» Нигина Сайфуллаева — о сексе и табу в кино

На фестивале «Кинотавр» состоялась премьера фильма «Верность» Нигины Сайфуллаевой. Пять лет назад режиссер дебютировала в Сочи с картиной «Как меня зовут», подарив российскому кинематографу одну из самых популярных сегодня актрис — Александру Бортич. Новый фильм Сайфуллаевой (с Александром Палем и Евгенией Громовой) — драма о молодой женщине, подозревающей мужа в неверности и изменяющей ему в ответ. По степени откровенности картину можно назвать революционной. Жюри «Кинотавра» отметило фильм лишь специальным дипломом с формулировкой «За безграничную веру актеров в режиссера». Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с Нигиной Сайфуллаевой.

Московская премьера «Верности» пройдет 21 июня, в прокат фильм выйдет осенью.

— Прежде чем начать разговор о фильме, хотела спросить вас, в каком культурном контексте вы росли.

— У меня многонациональная семья: папа — чистокровный таджик, мама — наполовину армянка, наполовину украинка. Они познакомились в Москве — папа учился в литинституте, мама — в промышленном на дизайнера одежды. Полюбили друг друга и переехали в Таджикистан. Месяц мама походила там в [традиционных] платьях и поняла, что дальше так не готова, — тогда ей позволили вести абсолютно светский образ жизни.

Мы — у меня есть еще старшая сестренка — прожили в Таджикистане до начала 1990-х, уехали во время Гражданской войны вместе с мамой в Москву, а папа остался. До семи лет я была вполне себе обычной таджичкой. Москва, конечно, все перевернула, и моя личность уже сформировалась в европейской среде.

— Значит «таджички» в вас больше не осталось?

— Так не бывает. Семейная база все равно там сложилась. Сейчас мне непросто принять некоторые новые стандарты, например раздельный семейный бюджет. Мои автоматические установки заставляют меня противиться, хотя головой я понимаю, что если я зарабатываю одинаково с мужем, то почему бы мне и не тратить столько же. А база говорит: «Настоящий мужчина содержит свою семью». И в тот же момент я лечу на работу сломя голову и думаю только о ней. Двойные стандарты — это непросто. При этом те же базовые установки традиционной семьи, например, помогли мне прожить в одной квартире со свекровью абсолютно комфортно и мирно все четыре года. Здесь еще и большая заслуга моей свекрови, конечно. Но мне очевидно, что таджикские правила дали мне на это ресурс. Я вот и фамилию хотела Мишину (муж Нигины Сайфуллаевой — сценарист и режиссер Михаил Местецкий («Легенда № 17», «Тряпичный союз») — прим. «Медузы») взять, но он оказался против. Тоже переживала. В общем, во мне полно таджикского и традиционного, но все оно где-то закопано глубоко в иррациональном. Мозги европейские, подсознание азиатское.

Когда я говорю «таджикское», «традиционное», я не имею в виду, что жила в кишлаке, ходила в изорах или в платке. Все равно детство было столичное, в Душанбе, и советское. Религии особой тогда не было, хотя страна, конечно, всегда была мусульманской, просто раньше намаз не делал никто, а сейчас, например, делают все, даже мой папа, который в советское время и представить себе такого не мог. Мама работала в доме моделей, папа — журналистом, гонщиком, дед — писатель, бывший президент Гостелерадио, — в общем, у меня не сильно религиозная семья. Когда началась война и радикальные мусульмане спустились с гор, чтобы захватить власть, моего деда чуть не расстреляли за то, что он транслировал и отстаивал принципы светскости. Он всегда выступал за то, чтобы государство было отдельно от религии. Возможно, тот дух свободы и независимости как-то и повлиял [на меня]. Но я не связываю эти моменты со своей профессиональной деятельностью.

— Можно ли сказать, что с помощью ваших фильмов, исследующих женскую сексуальность, вы тоже отстаиваете некие принципы?

 — Смешно, что принципы отстаиваются в итоге не в Таджикистане, а в России в 2019 году. Если бы я осталась в Таджикистане, то была бы обычной таджикской девчонкой, меня выдали бы замуж в 18–20 лет, я бы не пошла учиться, занималась бы семьей. Все мои сестры, за редким исключением, которые там живут, идут по классической схеме: выходят замуж, рожают детей, а работа в их жизни довольно факультативная вещь. И никаких принципов мне было бы там не отстоять. Да и мыслей бы таких не было.

На самом деле нет же такого, что, придумывая фильм, ты прежде всего формулируешь позицию. Ты идешь от чувств, а не от головы. В подростковом возрасте меня дико интересовало все, что связано с сексуальностью, — по-моему, ничто больше меня так не интересовало. Поэтому и фильмы такие. А не потому, что мне очень хочется за что-то бороться.

— Этот интерес был практическим или на уровне журнала Cool Girl?

— На уровне взаимодействия с мальчиками. Я очень много времени проводила на улице, где было много мальчишек, которые мне очень нравились, и мне нужно было самоутверждаться в том, в чем я хороша. Когда я стала взрослой, я стала связывать то свое поведение с расставанием с папой, с его довольно свободным, любвеобильным характером. Но моя психолог сказала развивать феминное начало — чтобы побороть эту неуверенность в себе. Вот про это кино я и снимаю: про мальчишек, про взаимодействие с ними, про то, как женщина себя ощущает, изучает, подает и какие драмы из этого могут вырасти.

Однажды я спросила у папы, почему в Таджикистане так жестко обращаются с девчонками, почему так много страхов, что с ними что-то может произойти. Папа сказал, что если людей с таким темпераментом не ограничивать, они друг друга либо перенасилуют, либо перережут. Глобально я, конечно, с ним не согласна, но раннее созревание бывает. Девочек перехватывают буквально на лету и выдают замуж прежде, чем они успевают с кем-то связаться — это не принято.

Но меня никто не сдерживал, мой темперамент расцветал сам по себе. У нас всегда были очень откровенные отношения с мамой, я знакомила ее со всеми своими мальчишками. А она меня лишь робко предупреждала: «Ты только в одной компании с двумя не встречайся» — и спокойно все воспринимала. Мой бурный подростковый период помог мне в будущем стать более спокойной и осознанной, я рано все поняла про себя — и бросаться на мужчин во взрослой жизни, как это делает героиня фильма «Верность», мне не пришлось.

— Значит, ваши фильмы — это не протест против традиционного уклада?

— Нет. Мне никто ничего не запрещал. Если бы мы жили с папой — он все же придерживается мусульманских правил, — то он, скорее всего, нас бы ограничивал, но его не было рядом. И для него сейчас это тоже большое испытание — видеть, что делают его дочери, и продолжать их любить. К счастью, у папы большой ресурс этой самой любви и принятия своих детей. Уверена, это непросто.

Когда в молодости он начал писать, его отец сказал ему: «Делай в литературе все, что хочешь, я буду отделять [твое] искусство от реальной жизни». Когда я начала снимать фильмы, папа с самого начала воспринимал их абсолютно отдельно — не пытаясь разглядеть там отсылки к реальной жизни — и дико меня поддерживал. Но я все равно волновалась, когда он смотрел «Как меня зовут». Боялась, что он подумает про себя что-нибудь лишнее, ведь фильм на нашу с ним историю совсем не похож, а притянуть можно что угодно. Папа плакал на премьере. Сказал, что фильм — это признание в любви папе. В общем, воспринял его очень правильно. А вот с «Верностью» я волновалась больше.

— Как он отреагировал?

 — Обычно папа читает мои сценарии, но в этот раз я не стала ему его отправлять, отправила уже ссылку на фильм. Он его посмотрел и сказал: «Местами я был шокирован, но я тебя поддерживаю, потому что в плане смыслов это очень важная тема». Папа у меня очень чувствительный, на одном моменте он даже заплакал. Сказал: «Ну дура, ну дура, ну просто дура!» Имея в виду героиню. Мама пока фильм не видела — она гораздо более скромный человек, при этом — с большим ресурсом принятия своих детей.

— Значит, в случае с мамой вы не так волнуетесь?

— Да я и за папу не волновалась как-то масштабно. Я волновалась только, что поставлю его в неловкую ситуацию. Я все-таки живу в России, а он — там, новости там могут восприниматься очень по-разному. Поэтому, когда сообщество «Таджикистан» в фейсбуке перепостило постер нашего фильма, я была очень удивлена — все-таки это не их культура, там так не принято. Оценила их смелость.

— Некоторые зрители на «Кинотавре» были шокированы эротическими сценами в «Верности» и отмечали, что они длятся слишком долго. Как вам кажется, почему российскому зрителю так неловко смотреть сцены секса в кино — или здесь дело не в национальности?

— Думаю, не только российскому. Секс — это интимный процесс, зрителями которого обычно становятся только два человека. Испытывать неловкость, когда наблюдаешь за чьим-то чувственным, интимным моментом, абсолютно нормально. Мне хотелось подать эти сцены максимально естественно — с сочувствием героям, с сопереживанием, с пониманием того, что происходит прежде всего у них в голове. Сцены секса передают душевное состояние героев — если мы подключаемся к их душевной драме, то и секс, по идее, не должен смущать, ведь тогда мы понимаем, почему это происходит именно так, почему именно сейчас и почему мы на это смотрим. Если человек не понимает смысла кино, то, пожалуй, эротические сцены могут его раздражать.

Мне хочется вывести секс из зоны табу. Моя мама никогда не говорила об этом с нами, никогда даже не произносила это слово, очень стеснялась его. Все, что мы знаем о сексе, мы узнавали сами. Но ведь чем нормальнее мы будем относиться к сексу, тем более безопасным он будет, тем больше радости он принесет человеку. Я бы хотела объяснить своему сыну и своим будущим детям, что секс — это удовольствие, что это любовь, близость, а не, как это часто транслируется в миру, супружеский долг, ты закрываешь глаза и терпишь. Причем именно женщинам предлагается эта позиция. Ты обслуживаешь запрос мужчины, а не реализуешь собственную потребность.

Мы должны учиться об этом говорить. Ни у кого еще не отвалились зубы от произношения слова «вульва». «Пенис», «вульва» — обычные, нормальные слова. Но даже я, к своему стыду, совсем недавно узнала, что вагина — это только то, что внутри, а вульва — это все вместе. Образование в этом смысле очень важно. Я даже как-то сходила на сексуальные курсы, которыми была просто восхищена. Жаль, что такое не преподают в школе, ведь с этим знанием твоя жизнь может быть гораздо счастливее. И в проститутку никто не превратится. Просто эту часть жизни так же важно прорабатывать, как и все остальные.

— Это вы в качестве подготовки к фильму на курсы пошли?

— Это было еще до фильма, но к нему я тоже готовилась. Мы начали кастинг, когда моему сыну было только четыре месяца, и мне было совсем не сексуально. Я ушла в какое-то святое состояние, а мне нужно было говорить с актерами на пробах про секс, про их опыт, про свой. И я стала потихоньку настраиваться, скачала вебинары и подумала: «Бог ты мой, вот сейчас я настроюсь!» Но в итоге посмотрела лишь один — «Психосексуальное развитие детей. Как правильно воспитать сына». Постепенно я, конечно, адаптировалась, смогла нормально подготовить фильм, настроиться на чувственность.

— Вы последовательно вплетаете в свои фильмы довольно откровенные эротические сцены, которые по стилистике сильно отличаются от того, как показывают близость ваши коллеги, — по большей части тем, что сняты они с точки зрения женского восприятия секса. Это ваш способ расширить повестку в отечественном кино?

— Я не ставила перед собой задачу просветить людей — когда кино становится функцией, в нем что-то умирает. «Верность» — это в первую очередь кино про чувства и про осознанность женщины. На «Кинотавре» узнала, что многие обсуждают не само кино, а свой личный опыт в этом контексте, и поняла, что фильм бомбит и отзывается в зрителях именно персонально. Это самый классный результат. 

— Вы не боялись, что эротические сцены будут столь сильными, что перекроют собой все остальное?

— Мы на них строили всю драматургию, они стали нашей основой. Мы ведь говорим о сексуальном кризисе героини — и именно в этих сценах раскрывается основное содержание фильма. Делать их стыдливо короткими было бы неправильно, поэтому они такие богатые и капитальные. Состояние героини с каждой такой сценой меняется: сцена с мужем — это квинтэссенция всего этого развития, именно к ней она и идет весь фильм, только приходит в итоге не так, как планировала. И важно было не формальничать, а настаивать на том, о чем фильм. 

— Как вы определяли хронометраж этих сцен?

— К каждой из них был свой подход. Снимая первую сексуальную сцену, в которой героиня занимается сексом с мальчишкой с дискотеки, мы хотели приблизиться к реальности и отследить состояние героев от начала до конца. Ведь ты начинаешь в одном состоянии, а заканчиваешь — в другом. Эта сцена длится столько, сколько она могла бы длиться в реальной жизни у нашего конкретного персонажа — молодого, неопытного, наивного парня. Кто-то из нашей команды говорил, что она длится слишком долго, но нам было важно, чтобы зритель успел подключиться к ней, нам была нужна не формальная сцена — герои занялись сексом, идем дальше, — мы хотели, чтобы зритель прожил ее с героиней и прежде всего думал об этом, а не перепрыгивал [сразу на другую сцену].

Сцена с мужчиной, который ее подвозит, — порывистая и довольно короткая, что соответствует мотивам этого срыва. А вот сцену с мужем нам, наоборот, хотелось максимально увеличить, поэтому мы задумали ее такой длинной и чувственной. Мне было важно показать в ней то, как женщине хотелось бы заниматься сексом. В сцене с мужем нам было важно показать прелюдию, ласку, шепот — чтобы мы осязали то, что происходит, и погружались в это состояние вместе с ней и с ним. Именно поэтому она такая длинная. Актеры считали, кстати, что она должна быть еще длиннее.

— Есть ли разница в подходе к съемкам сексуальных сцен у мужчин-режиссеров и у женщин-режиссеров?

— Не знаю, какой подход у мужчин или других женщин. Не работали вместе. А наш принцип был в осознанности, проговоренности, искренности. На репетициях мы подробно обсуждали личный сексуальный опыт Саши [Паля], Жени [Громовой], мой — говорили о том, кому что нравится, а что не нравится. С одной стороны, секс — это универсальная вещь, а с другой стороны — совсем нет. Мне хотелось, чтобы на экране все смотрелось правдиво, чтобы актеры играли не какой-то абстрактный секс, а могли бы подключиться именно к своему восприятию и, соответственно, быть максимально правдивыми и живыми. С оператором Марком Зисельсоном мы тоже многое проговаривали, поскольку он должен был передать осязательную энергию. Ему тоже предстояло быть естественным и честным с собой.

— Саша Паль появился еще на этапе написания сценария или вы пробовали его на эту роль?

— На этапе сценария. Он мне так нравится! Мне казалось, что мужа главной героини должен играть человек, которого можно любить ни за что — а именно за легкость, внутреннее обаяние, тепло. Я понимала, что на эту роль мне не нужен жеребец. Мне было важно, чтобы его сексуальность была ненавязчивой, он не про тело, маскулинность, тестостерон, а про душевную составляющую прежде всего. От него должна исходить радость жизни.

Сексуальность Жени — тоже тайная, внутренняя, она сама очень сдержанная, молчаливая, интеллигентная, от нее не дождешься никогда ни пошлости, ни интонаций разврата. При этом у нее очень чувственное внутреннее содержание. Ну и тело. С этим нам повезло. Понятно, что женщина с таким же содержанием, но другим телом также была бы утверждена на эту роль. Не в теле дело. Мы его и не видели сначала. Но такая женственность, видимо, не случайно в ней сочетается. Она умудряется быть невероятно сексуальной и одновременно благородной, как королева.

— Вы нашли ее через кастинг-агентства?

— Да. Но изначально мы договорились с Сашей, что если вдруг актриса, которую я выберу, ему не подойдет, мы будем искать другого актера. Он согласился. Но, к счастью, ребята совпали. Они давно были знакомы, вместе учились в ГИТИСе — между ними уже была жизнь, общие воспоминания, друзья, шутки. Какое было счастье, когда мы встретились и все закипело.

— Какую сцену фильма вы выбрали для проб?

— Сцена на пляже, когда герои обсуждают «а что у нас с сексом» — в ней очень много волн и разных состояний. Сразу становится понятно, есть у них коннект или нет.

— Были ли у актеров какие-то внутренние ограничения, какие-то рамки, за которые они не готовы были выходить на съемках?

— Мы все понимали, что это за сценарий, тем более он очень отозвался у обоих актеров. Я попросила не ставить стопов и рамок, а попробовать вместе прийти к решению, которое поможет рассказать эту историю. Порнографию я изначально исключала, кино этого не требует. Позиция актеров была такой: «Да расслабься!» Женя сказала: «Не волнуйся, все сделаем». Я предлагала им отрепетировать, волновалась, что на съемках они могут зажаться, но они только смеялись и шутили. И действительно сделали все как нельзя лучше.

Узнала, что на «Кинотавре» кто-то распускал слух, что, мол, я поставила условие перед актерами, что секс должен быть настоящим. Это неправда. Просто хотела это произнести. Потому что этот слух унижает нас троих.

Женя и Саша подошли ко всему как профессиональные актеры, которые не разделяют свое лицо и другие части тела. Конечно, в дни, когда мы снимали эротические сцены, на площадке не толпилась вся группа и не разглядывала их, но в остальном мы вели себя как в обычной жизни, как будто делаем что-то повседневное. Чем и является секс. Мне хотелось, чтобы фильму передалась эта естественная энергия, энергия нормы, а не «зажмуренная» интонация терпилы. 

— Как актеры понимают, что настал момент, когда их герои достигли оргазма?

— Это происходило интуитивно. Мы зафиксировали стадии, которые они должны были пройти, прежде чем дойти до оргазма, а когда именно [это происходило] — они решали сами. С секундомером никто не стоял. Собственно, этот принцип работает в любых эмоциональных сценах.

— Благодаря вашим фильмам в российском кино появляются новые женские имена: так было с Александрой Бортич и Мариной Васильевой после «Как меня зовут», скорее всего, так будет с Евгенией Громовой после выхода «Верности». Получается, что их кинокарьера начинается с довольно провокационной роли — как быстро они соглашались на это и почему?

— Чаще всего актеры не соглашаются сниматься в откровенных сценах, потому что непонятно, на кой-черт они там. Для нас со сценаристом Любой Мульменко всегда важна мотивация. И это понимают актеры, когда они видят свою роль. Поэтому такое легкое согласие связано прежде всего с понятностью поведения их персонажей. Второе — это, конечно, мое большое желание, чтобы русские актрисы расслабились и полюбили себя целиком. Часто главное препятствие — это стеснение собственного тела. В Голливуде артисты занимаются телом не меньше, чем разбором роли. Если героиня должна быть полной — они полнеют, если худой — худеют, если спортивной — занимаются на тренажерах и так далее. Актриса играет в кадре целиком — а не только лицом и глазами, у нее ведь есть еще руки, спина и другие части тела. Любовь актера к себе, безусловно, во многом зависит от меня, от режиссера.

Мои девчонки знают и видят, как я на них смотрю, какими они будут в кадре. А я умею любить и восхищаться. Любе Аксеновой, которая снялась в моей короткометражке «Шиповник», было сложнее всех, ведь это был мой первый фильм и ей не с чем было сравнить. Много страхов. Саше Бортич и Марине Васильевой уже проще, а Жене — еще легче. Была уверенность, что я их не подставлю, что мое видение будет передано в кадре полностью.

— Вы чувствовали когда-нибудь какую-то дополнительную ответственность за то, что если фильм вдруг не получится, это может негативно повлиять на развитие карьеры ваших актрис? Боялись ли вы когда-нибудь их разочаровать?

— Знаете, меня так любили родители, что я живу с внутренней уверенностью, что я классная, что все у меня получается. Неудачи рассматриваю исключительно как необходимый опыт для роста. Семья и сейчас меня очень поддерживает — муж, мама, папа, сестра. Обычно и до, и во время съемок мне кажется, что мы делаем что-то невероятное. Эта энергия передается и остальным. Вокруг так много неудачного кино, что уж если вдруг провал, то разок. Но пока я никого не подводила. Ну и одна роль неспособна уничтожить карьеру целиком, если человек талантлив. А с моими актерами всегда так — считаю их жутко талантливыми.   

На «Кинотавр» я ехала с большим страхом. Я была абсолютно уверена, что роли Жени и Саши прекрасны, что им есть что играть, они умные. За это я не волновалась, но волновалась, насколько негативной и радикальной может быть реакция зрителей, что сексуальность, которой у нас так много в фильме, может вызвать у них отторжение. Мы это проговаривали с артистами. А вообще у меня есть несколько союзников, с которыми я обычно советуюсь. Если они говорят мне, что все круто, то идти дальше и реагировать на критику менее значимых для меня людей уже гораздо легче.

— Кто эти люди?

— Продюсер Игорь Толстунов, мой мастер Павел Финн, папа Хафиз и муж [Михаил] Местецкий. Теперь у меня есть мои продюсеры [Сергей] Корнихин и [Валерий] Федорович. Но они обычно слишком внутри процесса.

— Как вы думаете, когда фильм выйдет в прокат, будут ли зрители обсуждать в негативном ключе то, что вы фактически оправдываете женскую измену?

— Думаю, будут. Хоть мы и не об измене как таковой. Всем вроде бы очевидно, что женщины иногда изменяют своим партнерам, но мужчине в этом сложно признаться, ведь это будет значить, что он был рогат, унижен. Хотя, если разобраться, наверняка в каждом случае у женщины найдется какая-нибудь интересная мотивационная почва, в которой важно разобраться как женщине, так и мужчине.

Собственно, для меня важно было раскрыть тему, что женщина, которую интересует секс, которая способна получать от него удовольствие, — не *****, а обычный человек, познающий себя. Мы живем в обществе, в котором считается, что мужская измена — это весело, классно, понятно, это яркое, нормальное, пацанское поведение, а женская измена — это стыдно, такую женщину сразу хочется назвать проституткой, и никакой романтизации здесь нет. Мой муж в шутку назвал фильм об одой измене. В корне с ним не согласна. (Смеется.)

— Думаете, зритель такое не одобрит?

— После «Как меня зовут» — хотя содержание фильма максимально простое и понятное — в комментариях нас забрасывали ругательствами вроде «сиськи-письки, шлюхи, фильм ни о чем» и все такое. Саню [Бортич] как только не называли в интернете. Думаю, в случае с «Верностью» будет еще более выкручено. Я сразу Жене сказала: «Готовься, ты тоже „ею“ станешь». Но этой реакции я жду только от народа в Сети, в самом плоском смысле этого слова. Думающий зритель разглядит, что речь не о *****, а об осознанном пути развития, о том, как все сферы жизни важны для гармоничного существования.

Мы понимаем, почему мы это сделали, ради чего, о чем мы на самом деле рассказываем. Так что мы полностью защищены. Наши партнеры — платформа «ТНТ-Премьер», — например, решили сознательно рекламировать фильм под сексуальной оберткой, чтобы зритель пошел из провокационного интереса и уже во время просмотра подключился к серьезной, настоящей человеческой драме.

— Почему ТНТ решили продвигать картину именно через секс, ведь это может привлечь внимание активных блюстителей морали?

 — Я отдала им это на откуп, потому что совсем не разбираюсь в продвижении. У меня уже был опыт проката фильма с совершенно другой стратегией — и с довольно скромным результатом. Я говорю о «Как меня зовут».

Фестивали фестивалями, но фильм должен добраться до обычного зрителя. Никто не идет на серьезную человеческую драму — тем более на историю «унылой женщины». Главная задача — раззадорить интерес, зазвать, тогда есть шанс, что у какого-то процента зрителей этот фильм отзовется. Смешно, что все как бы против секса, считая его не важным, но сами страшно им интересуются. И вот эта лицемерная ситуация, конечно, самая раздражающая.

— Вы не боитесь, что в какой-то момент вас начнут воспринимать как режиссера-активистку, снимающую про феминистскую повестку?

— Нет, потому что специально этим не занимаюсь. Я исследую разные проблемы девчонок: в «Как меня зовут» это их отношения с папами, в «Верности» — это принятие своей сексуальности. Откуда растут ноги? Из моего личного интереса к этому, а не из актуальной повестки. Я искренне поддерживаю равноправие женщин с мужчинами и нашу самостоятельность. Просто не являюсь здесь активистом. Иду своим персональным путем и решаю прежде всего личные задачи.

Удивительная история с тем, что нас уже обвинили в объективации женского тела, но это же наш выбор — раздеться, заняться сексом, изучить себя. Это не мужчина нас заставляет или культура. Героиня выбирает это осознанно. И я хочу, чтобы у меня в современном мире этот выбор был. Хочу — значит, могу. А то сначала одни сказали нельзя, теперь — другие. Прекратите, серьезно, дайте личной свободы выбора.