«Есть ощущение, что существует список „вредных движений“, которые будут выдавливать из России» Антрополог Александр Панченко — о том, как его уволили из СПбГУ и почему в России боятся сект

3 декабря фольклорист и антрополог, доктор филологических наук Александр Панченко рассказал в фейсбуке о своем увольнении из Санкт-Петербургского государственного университета. По его словам, в августе 2018 года ректорат убрал его из списка преподавателей без объяснения причин. Сам Панченко связывает увольнение с написанной им экспертизой по судебному делу против представителей одной из церквей пятидесятников, которая «существенно поколебала позиции обвинения» (Панченко — один из главных в России специалистов, изучающих народное православие и русские мистические секты). «Медуза» поговорила с Панченко об обстоятельствах его увольнения и о том, почему российское государство борется с религиозными движениями.

— Много реакций было на ваш пост?

— Мне многие люди написали в фейсбуке, выражали поддержку.

— А руководство университета?

— Нет, руководство не высказывалось. Они всем СМИ направляют такую отписку: дескать, в осеннем семестре у меня не было академической нагрузки, поэтому контракт со мной собирались продлевать с весеннего семестра. Но это все неправда — в осеннем семестре у меня тоже была академическая нагрузка. Кроме того, я был в ученом совете факультета [свободных искусств и наук], руководителем программы «Социология и антропология» — это требует моего присутствия в университете. Так что они просто пытаются так сохранить лицо.

— Что потеряют студенты от вашего ухода?

— Есть курс, который я читаю по мотивам своих исследований. Я не знаю, насколько я успешно выполнил свои обязанности, но многие студенты написали в фейсбуке, что им меня не хватает. Я старался следить за их самостоятельной научной работой — даже необязательно в качестве научного руководителя.

— Вы написали, что рассказать об этом стоило давно, но сделали вы это только сейчас. Почему?

— Я довольно сильно занят. Не следует думать, что я работал только там и меня выгнали на улицу. Мое основное место работы — Институт русской литературы РАН, я заведую Центром антропологии религии в Европейском университете, также я читаю там лекции, и у меня есть несколько грантовых проектов. Просто правда как-то не доходили руки. Меня многие просили — и коллеги, и студенты — [написать пост], потому что они ничего не понимали и им никто не объяснял. Я в данном случае не пытаюсь защищать свои права, а хочу, чтобы такие ситуации предавались гласности.

— До сентября не было никаких сигналов, что вас собираются уволить?

— Нет, это было, как я понимаю, для факультета полной неожиданностью. Мои непосредственные начальники, видимо, совершенно этого не ожидали, и никаких предварительных разговоров не было. Только было известно еще весной, что вся эта история [с экспертизой] какое-то раздражение в ректорате вызвала. Я особо не обращал внимания. Это же вообще смешно все с точки зрения разумного человека.

— Вы можете что-то рассказать о деле, для которого вы готовили экспертизу?

— С этими вопросами прошу обращаться к адвокатам из «Команды 29», которые ведут это дело. Когда все закончится, наверное, информация будет предана огласке. («Команда 29» заявила, что не будет комментировать содержание дела, пока не будет завершена еще одна назначенная по нему экспертиза — прим. «Медузы».)

— Вы проводили ранее подобные экспертизы?

— Я довольно редко занимаюсь такого рода экспертизами — больше академической работой. Участвовал в нескольких, но поскольку эти дела тоже не закрыты, не хочу об этом говорить.

— Эти дела, по которым вы делаете экспертизы, — они появились после принятия «пакета Яровой»? Там ведь, в частности, налагаются ограничения на миссионерскую деятельность?

— Не только пакет Яровой здесь имеет значение — антиэкстремистское законодательство существовало и до него. И там уже было достаточно возможностей для злоупотреблений. Я вообще считаю, что антиэкстремистское законодательство нужно полностью [отменить].

Мне кажется, что ключевой точкой был запрет «свидетелей Иеговы» — это первый полный запрет вполне респектабельной религиозной организации на территории РФ в постсоветское время; это серьезно, это принесло проблемы сотням тысяч людей. И у меня есть ощущение, что, на самом деле, существует кем-то разработанный список «вредных сект» или «вредных движений», которые просто будут пытаться выдавить из России полностью. «Свидетели Иеговы» были первыми.

— Почему вы так думаете?

— Я основываюсь на разных косвенных признаках, но никакого точного знания у меня, конечно, нет.

— А чем неугодны религиозные организации, которые могли бы оказаться в этом списке?

— У нас существует антисектантская мифология, которая в некотором смысле наследует еще хрущевским антирелигиозным кампаниям рубежа 1950–60-х годов. К ней добавились реликты западного антикультового движения, которое было активно в 1970–80-е годы, но сейчас практически полностью сошло на нет, и плюс есть какие-то свои наработки, [появившиеся] в 1990-е годы.

У нас существует миф о тоталитарных сектах, который к реальности не имеет никакого отношения, но в обществе довольно популярен. Несомненно, этой мифологией заражены многие государственные деятели, какую-то роль играет она и для спецслужб. Кроме того, у нас существует православное, назовем это так, лобби, которое заинтересовано в том, чтобы конкурентов на религиозном рынке не было. И в-третьих, есть более примитивные вещи — и ФСБ, и центрам по борьбе с экстремизмом при МВД нужно ставить галочки, что они выполнили свою работу. Мы видим, что сейчас где только не ищут экстремизм — люди зарабатывают погоны; это всем известно, по-моему. Так что тут разные факторы играют роль, но то, что есть некоторые идеи о существовании особо вредных сект… Мне кажется, где-то такой список все-таки лежит.

— Кто мог бы быть инициатором появления такого списка? РПЦ? Администрация президента?

— Ой, не берусь судить. Но все это еще во второй половине 1990-х годов началось, хотя, конечно, такую форму не принимало.

— Можете поподробнее об этом рассказать?

— Рубеж 1980–90-х годов [в России] — это эпоха религиозного бума. Всем кажется, что все религии хороши, вакуум на религиозном рынке начинает быстро заполняться, причем православная церковь совершенно к этому не готова, и его заполняют западные миссионеры — протестанты, «свидетели Иеговы», сайентологи; много кто. Все, кто ориентирован на проповедь, на умножение своих членов. И потом в обществе наступает некоторая реакция, потому что [миссионеры] вообще-то предлагают какой-то другой тип жизни — люди привыкли пить алкогольные напитки, а они говорят: «Пить не надо».

Для движений, которые ориентированы на проповедь, очень важна идея обращения, что вот человек жил неправильной жизнью, он переходит границу — и становится настоящим человеком. Там этот образ обращения ведет к спасению, духовному перерождению и так далее — это формирует какую-то новую идентичность. Но понятно, что если для человека подобная идея важна, он ставит границу между собой, своей новой религиозной идентичностью, и всем окружающим миром. Ну вот жена обратилась, а муж — нет, и тут у них начинаются проблемы. И это можно наблюдать в более широких социальных масштабах.

Это социальное отторжение [новых религиозных течений] было, видимо, связано с такой ситуацией. Кроме того, в какой-то момент [Русская] православная церковь тоже воспряла духом — тем более что ее начали поддерживать на государственном уровне. В результате всего этого уже с середины 1990-х годов возникает антисектантское движение и активно развивается антисектантская мифология. В каком-то смысле мы наблюдаем эволюцию этого сегодня.

— Вы говорите об антисектантской мифологии. Понятия тоталитарных и деструктивных сект довольно часто используются. Они ненаучны?

— И «тоталитарная секта», и «деструктивная секта» — это, конечно, совершенно ненаучные понятия. Другое дело, что в любой религиозной организации могут возобладать тоталитарные тенденции, но как и почему они появляются — это очень интересный вопрос, и его надо обсуждать. Очень часто они появляются из-за какого-то внешнего давления: вспомним самосожжение русских старообрядцев — несомненно деструктивная вещь, но, по-видимому, связанная с тем, что государство пыталось довольно жестко на них давить. А так никакого, скажем так, типа религиозной организации, которую можно было бы назвать деструктивной или тоталитарной, не существовало и существовать не может.

Эти оба словосочетания возникают в постсоветском контексте. Они связаны с тем, что вообще появляется представление о тоталитаризме как государственном строе, как государстве, в качестве которого себя обнаружил Советский Союз. Но во многом это наше домашнее постсоветское изобретение. В западном обиходе у слова «секта» гораздо меньше негатива — скорее негатив появляется в слове «культ». Я термином «секта» практически никогда не пользуюсь, в современной науке это не очень работает.

— Следует ли ожидать разрастания борьбы с, как вы говорите, «вредными сектами» или «вредными религиозными движениями»?

— Я этого не исключаю, хотя сложно судить о каких-то планах — да еще неизвестно чьих. Государственная политика [в России] очень хаотична и противоречива. Представлять себе, что администрация президента согласованно действует с ФСБ и какими-то другими структурами и они имеют четкое представление о будущем и его выполняют — я, честно говоря, в это не верю.

Но мы видим, что сейчас давление оказывается на сайентологическую церковь — у меня есть подозрение, что она следующая в этом списке. А дальше — не знаю, может, речь как раз пойдет о каких-то пятидесятнических церквях. Но мы говорим все-таки о списке гипотетическом.