История больной девушки из ирландской деревушки, которая создала собственный мир с помощью библиотеки Галина Юзефович — о трех хороших зарубежных романах

Нейл Уильямс. История дождя. М.: Эксмо, 2018. Перевод А. Осипова 

Включив роман ирландца Нейла Уильямса в серию «Проза о сокровенных чувствах и мечтах» и упаковав его в нежнейшую розово-лиловую обложку, российские издатели сделали все, чтобы утаить эту книгу от читателя, которому она на самом деле адресована. Ни в коем случае не верьте оформлению: «История дождя» — вовсе не бесхитростный любовный роман, но тонкая, поэтичная, негромкая проза, сотканная из аллюзий, многоступенчатых литературных отсылок и эмоциональных полутонов.

Девятнадцатилетняя Рут Суейн лежит в спальне под крышей полуразвалившегося семейного дома в богом забытой деревушке Фаха на западе Ирландии, где, как известно, дождь идет триста дней в году. Рут прикована к постели какой-то непонятной болезнью, и весь мир для нее сжался до библиотеки в три тысячи томов, семейных преданий и дождевых струй, день за днем стекающих по мансардному окну у нее над головой. Кровать Рут, некогда сделанная ее отцом, становится для девушки волшебной лодкой, на которой изо дня в день она отправляется в свои ментальные странствия.

«История дождя» устроена таким образом, что действие в ней разворачивается сразу в трех плоскостях. Первая — это пространство литературы и чтения: книжное море, в плаванье по которому героиня отважно пускается, становится для нее одновременно и конечным пунктом назначения, и пространством, где она, подобно Телемаху, пытается найти своего отца. Вергилий, отец Рут, недавно умер, и, вчитываясь в собранные им книги, она надеется вновь ощутить его присутствие и понять про него нечто важное, прежде от нее ускользавшее. Диккенс, Стивенсон, Эмили Дикинсон, Овидий, Шекспир и многие другие становятся для Рут в ее дождливом уединении собеседниками и свидетелями, с готовностью приоткрывающими дочери отцовские тайны. 

Вторая плоскость романа — история семьи Суейнов. Суровый прадед Авессалом, создатель Философии Недосягаемого Стандарта (вечного представления о том, что «можно бы и получше»), исковеркавшего души его потомков. Сын Авессолома Авраам, едва не погибший на Первой мировой, а после помешавшийся на ловле лосося в ирландских реках. Его сын Вергилий — мечтатель, моряк, фермер-неудачник и поэт, и дети Вергилия — близнецы Рут и Эней… История семьи оказывается неотделима от истории всей страны, и потому Племена Богини Дану, хтонические одноглазые чудища фоморы, великий Кухулин и прочие персонажи ирландского фольклора резвятся на страницах романа вместе с бабушками, тетушками и прочими родственниками Суейнов и МакКарролов, родни Рут со стороны матери.

И, наконец, третье измерение в «Истории дождя» — это жизнь современной ирландской глухомани, в которой нет не то, что интернета, но даже нормального асфальта. Прикованная к постели Рут становится для родной деревни прилежным и вдохновенным летописцем, фиксирующим судьбы своих земляков и современников со всеми их мелкими частностями, смешными казусами и трогательными подробностями.

Ну, и, конечно, все три плоскости сходятся в одну точку, и точка эта — собственно Рут, обманчиво неподвижная, но на самом деле всезнающая и всемогущая в границах своего зачарованного королевства.

Чуть заметно играя фокусом, в диковинной пропорции смешивая самый что ни на есть почвеннический реализм с причудливой кельтской фантазией, Нейл Уильямс выступает в роли своеобразного genius loci, создавая на страницах «Истории дождя» мир многослойный, нежный и буквально светящийся любовью к людям, его населяющим, и книгам, в которых эти люди предпочитают пережидать непогоду. 

Кристиан Крахт. Мертвые. М.: Ad Marginem, 2018. Перевод Т. Баскаковой 

Токио, 1932 (или 33) год. Японский чиновник и пылкий германофил Масахико Амакасу пишет тайное письмо в Германию, на легендарную киностудию Universum Film AG. Амакасу просит немецких товарищей прислать в Японию режиссера с камерой, чтобы повысить таким образом уровень японского кинематографа, избавить страну от засилья Голливуда и протянуть между Токио и Берлином надежную «целуллоидную ось». В это же время в Европе швейцарский режиссер-авангардист Эмиль Нэгели, автор психоделического фильма «Ветряная мельница», тщетно ищет себе новый проект и в силу едва ли не случайного стечения обстоятельств оказывается идеальной кандидатурой для командировки в Японию. Над Евразией в самом деле изгибается призрачная целуллоидная дуга, на одном конце которой невзрачный, но несгибаемый японец, а на другом — неловкий и нелепый европеец с зачесанной лысиной. Напряжение в этой дуге возрастает до предела, когда выясняется, что невеста Нэгели, белокурая Ида, прибывшая в Японию незадолго до жениха, изменяет ему с Амакасу.

Крошечный (едва ли 150 страниц) роман 52-летнего швейцарца Кристиана Крахта выстроен настолько замысловато и так перенасыщен событиями и персонажами, что изнутри кажется заметно больше, чем снаружи. Однако надежно скрепленный внутренними рифмами и упорядоченный ритмическими повторами роман сохраняет стройность, не разваливаясь на части несмотря на вычурную сложность композиции. 

Отец в детстве бьет Нэгели — и этот удар зеркалом отражается в ударе, который наносит маленькому Амакасу его отец, наказывая сына за манеру грызть ногти — привычку, присущую также и Нэгели, и его невесте. В критический для себя момент (один — у постели умирающего отца, другой — в пугающем полусне) и Нэгели, и Амакасу слышат один и тот же слог — «ха», который самым непредсказуемым образом обретает смысл в трагической развязке романа. Искаженное ревностью лицо героини японского театра Но проступает в лице Нэгели, обрушивающего страшное (и, как покажет скорое будущее, весьма действенное) проклятие на головы неверной невесты и ее японского любовника. Актер Чарли Чаплин, появляясь в начале в виде обаятельного шута, в середине всплывает уже в образе трагическом, а в финале и вовсе обретает грозные черты Немезиды…

Смешивая реальные исторические события с вымышленными (к слову сказать, пытаясь отделить правду от вымысла, читатель рискует ошибиться десять раз из десяти) и понемногу наращивая темп, к финалу Крахт раскручивает маховик своего повествования до поистине космических скоростей. Камерный, обстоятельный и многословный поначалу, ближе к концу роман оборачивается мощной и величественной фугой, в своем стремительном беге растерявшей почти все прилагательные и наречия.

Отдельного восхищения заслуживает без преувеличения подвижническая работа переводчицы Татьяны Баскаковой, не только сопроводившей «Мертвых» пространным комментарием, но и предложившей в завершающем эссе сразу три параллельных варианта интерпретации и понимания романа. По мнению Баскаковой, книгу Крахта можно прочесть сразу и как историческую (или, вернее, псевдоисторическую) драму, и как изящную аллюзию на драматургию театра Но, и как сложный стилистически-языковой палимпсест.

Все эти версии выглядят более, чем убедительно, и ознакомиться с ними после прочтения «Мертвых», бесспорно, очень увлекательно и полезно. Однако прелесть крахтовского текста состоит в первую очередь в том, что даже не считывая всех скрытых в нем смыслов и намеков (или считывая их задним числом), читатель способен интуитивно прочувствовать его глубину и искренне ею восхититься. Пожалуй, именно в этой способности пробуждать одновременно холодную мысль и непосредственный душевный трепет, и состоит подлинное величие Кристиана Крахта, одного из самых значительных и важных немецкоязычных писателей своего поколения.

Саманта Швеблин. Дистанция спасения. М.: АСТ, CORPUS, 2018. Перевод Н. Богомоловой 

Молодая аргентинка Саманта Швеблин — редкий (если не беспрецедентный) случай стремительного и громкого успеха иностранного писателя на англоязычном рынке. Случай это тем более удивительный, что Швеблин пишет тексты совсем короткие — то есть ровно такие, какие издатели по большей части отвергают по причине их коммерческой бесперспективности.

Первый изданный в России нанороман Швеблин (по сути дела, длинный рассказ или короткая повесть) «Дистанция спасения», в прошлом году вошедший в шорт-лист международной Букеровской премии, формально может быть отнесен к жанру хоррора. Молодая женщина приезжает с дочкой на отдых в живописную сельскую местность, где знакомится с привлекательной соседкой по имени Карла и ее маленьким сыном Давидом. Однако довольно скоро соседка рассказывает своей новой приятельнице историю, которой героиня не может поверить и которую, в то же время, не может выкинуть из головы. По словам матери, несколько лет назад Давид заболел, и чтобы спасти малыша от смерти местная колдунья отделила и переселила в чужое тело половину его души. Таким образом нынешний Давид — не вполне настоящий ребенок, но ходячее тело, голем, наделенный, тем не менее, некими странными способностями и более, чем странными устремлениями. Надо ли говорить, что ничем хорошим для героини и ее семьи это случайное летнее знакомство закончиться не может… 

«Дистанция спасения» начинается как крепкий триллер с элементами мистики, однако довольно быстро аргентинское происхождение автора берет свое, и сквозь обманчиво ясную, линейную канву начинает пробиваться бурная поросль магического реализма. Парадоксальным образом и вопреки всем опасениям этот диковинный гибрид честного интернационального жанра и корневой латиноамериканской хтони идет тексту на пользу: сложно вербализуемая жуть расползается по углам, прячась от прямого читательского взгляда, и создает внутри романа атмосферу одновременно завораживающую и гнетущую. И хотя избыточно открытая концовка (читателю придется, по сути дела, самому сконструировать финал по собственному вкусу из предоставленного писательницей материала) несколько скрадывает впечатление, сомнений в оправданности всемирной известности Швеблин, в общем, не возникает. Большой, самобытный, настоящий писатель, пришедший к нам — в кои-то веки — из малого жанра.