Умерла Кира Муратова. Режиссер, которого можно поставить в один ряд с великими русскими писателями

6 июня умерла Кира Муратова — выдающийся режиссер, радикальный художник, автор «Долгих проводов», «Астенического синдрома», «Увлечений». Муратова сняла больше 15 полнометражных фильмов; некоторые из них очень долго добирались до зрителя: они ложились на полку, перемонтировались, Муратова снимала свое имя, но никогда не изменяла себе. Киру Муратову вспоминает кинокритик «Медузы» Антон Долин.

Кира Муратова — гений. Отличие гения от таланта — в его штучности, абсолютной самобытности и неповторимости. Впрочем, это вопрос не только природного дарования, но и жизненного пути, осознанного выбора. 

Муратова прошла через тихий ад советской цензуры: сделанные ей фильмы запрещали и перемонтировали без ее ведома — так, что она снимала с титров свою фамилию, заменяя протестующим «Иван Сидоров». Прошла и через перестроечную шумиху, вдруг став — ненадолго — популярной и не пожелав надевать маску «жертвы режима». И снова ушла в творческое подполье. Не потому, что там было уютно, а потому, что для радикального художника не может существовать иного выбора. Она говорила об этом в интервью, ничуть не шутя. «Меня спрашивают иногда: „Вы любите деньги?“ Я всегда думаю: „Они что, идиоты?“ Конечно, люблю! Но не больше, чем искусство, а меньше». 

В отличие от десятков одаренных людей, потерявших себя после СССР, она рождалась заново, каждый раз переживая «перемену участи» — так назывался ее фильм, снятый на излете советского периода. Муратова «Астенического синдрома» и «Чувствительного милиционера», «Трех историй» и «Мелодии для шарманки», «Чеховских мотивов» и «Вечного возвращения» — как будто разные режиссеры. В то же время ее уникальный киноязык узнается по любой сцене из любого фильма; моментально, безошибочно. 

Сформировавшись в условиях зажатого в тиски различных требований кинематографа, Муратова с первых самостоятельных шагов исповедовала свободу. Абсолютную, пугающую в своей бескомпромиссности. На вопрос об источниках этой свободы отвечала просто и без пафоса (вообще не свойственного ей ни в чем): «Эклектика». Крайности сходились в ее фильмах и вступали в химическую реакцию без труда. Актеры профессиональные и любители, нотки романтизма и щемящей сентиментальности, но рядом с этим — балаган, шутовство, невыносимо броский гротеск. Все это рядом, вместе и сразу. Как назывался один из лучших муратовских фильмов, «Два в одном». 

Может, это и штамп, но от этого не перестает быть истиной (Муратова обожала штампы): она была недооценена. Мало какие ее фильмы получали премии — исключение делала одна только «Ника», славившая ее трижды, — или участвовали в фестивалях. Ни у одного не было широкого проката. По дурацкой иронии ее фильм самой сложной судьбы — нежнейшие, трепетные до слез «Долгие проводы» — стал потом и самым любимым, как бы перечеркнувшим последующие. Визитной карточкой. И теперь чаще всего вспоминают «Долгие проводы» с их пронзительным финалом, да еще «Короткие встречи»: там Высоцкий, там снялась сама Муратова — не желая того, всю жизнь называя эту роль (превосходную) вынужденным жестом. 

Меж тем у нее не было случайных или проходных фильмов. Поздние были еще более новаторскими, головокружительно авангардными, чем сделанные при СССР. Приметы гениальности были отчетливо видны в каждом. Вероятно, еще и поэтому они так часто бесили привычную к компромиссам публику. А некоторые зритель не видел вовсе. О них даже статей в «Википедии» нет. Муратову недопонимание могло расстраивать, но точно не могло заставить свернуть с выбранного пути. Она искала там, куда другие даже не заглядывали. От смелости этого поиска кружилась голова. Из чувства протеста ты твердил, глядя на экран: «Так не бывает, так себя не ведут, так не разговаривают». И внезапно понимал: только так и бывает. Подобно Гоголю и Кафке, Муратова была реалистом в высшем смысле слова. 

«Астенический синдром» с его сложнейшей структурой, интертекстуальной убийственной иронией, обнаженкой, матерным монологом, радиоактивной силы сценой на живодерне. «Увлеченья» с их вольной насмешливой поэзией — фильм, из которого вылупилась вся Рената Литвинова. Комедия дель арте «Второстепенных людей» — фильма о смерти и воскрешении, решенного как фарс. Беспощадная «Мелодия для шарманки» с ее обманчивой слезливостью — псевдодокументальная антиутопия повседневной бессердечности. Декларативно легковесное «Вечное возвращение» с его по-пушкински воздушными рифмами. 

Почему-то кажется не случайным, что она ушла в день рождения Пушкина. Фильмы Муратовой не литературны, им присуща кинематографичность высшей пробы — но саму ее хочется вписать в ряд не великих режиссеров (Довженко, Тарковский, Герман, Сокуров), а именно писателей, причем классиков. Особенно ей дорог был Лермонтов: «Белеет парус одинокий» в «Долгих проводах», многолетние попытки поставить «Княжну Мери». Был в ее фильмах простодушный гуманист Короленко («Среди серых камней»), заглядывал странно небанальный Чехов («Чеховские мотивы»). Выше всех она ценила, кажется, Льва Толстого — потому и не бралась за экранизации. То же — с любимцами из числа современников: Петрушевская, Сорокин, Лимонов. Русская литература, русский язык были ее подлинной отчизной. А пристанище она, гордый космополит, нашла в портовой Одессе. 

Ее политическое кредо было таким же отчетливым и бескомпромиссным, как эстетический поиск. Она не признавала российского вмешательства в жизнь Украины, выбирала для разговора на эту тему самые жесткие выражения. Но и ответное насилие ей претило. Она была принципиальным пацифистом, говоря проще — гуманистом. Стояла на этом и не могла иначе, что бы ни случилось. Ей было проще отказаться от чего угодно — дома, имущества, славы, даже от фильмов (уйти из кино ее заставили жизненные обстоятельства, но все равно это был осознанный добровольный уход), — чем отказаться от самой себя. Если описывать Киру Муратову одним словом, это было бы слово «достоинство». 

Достоинство было не только в том, как она снимала кино, — или в том, как перестала его снимать. Но и в том, с какой интонацией разговаривала. Как одевалась. Как принимала гостей, как кормила только что пожаренными котлетами с соте из баклажанов, с рыночными помидорами и одесской брынзой. Кира Муратова была удивительным человеком, и она не желала, чтобы посторонние проникали в ее человеческое. Ей хотелось исчезнуть без остатка, не оставив после себя никакой памяти, кроме фильмов. Они останутся; быть может, теперь будут наконец увидены и оценены так, как того заслуживают. Но пусть хотя бы каким-то образом останется и она сама.