«Вам было важно встряхнуть болото, заставить людей шевелиться, события — развиваться» Драматург Михаил Дурненков вспоминает режиссера Михаила Угарова

Драматург, театральный и кинорежиссер, педагог, художественный руководитель «Театра.doc» Михаил Угаров умер 1 апреля на 63-м году жизни. «Театр.doc» решил не отменять спектакли даже в дни траура по своему худруку — их будут играть в память о нем. Дебютная пьеса драматурга и сценариста Михаила Дурненкова «Вычитание земли», написанная в соавторстве с его братом Вячеславом Дурненковым, тоже впервые была показана на сцене «Театра.doc» в 2002 году. С тех пор спектакли по пьесам Дурненкова ставили и продолжают ставить в театрах по всей России, а еще в Казахстане, Финляндии, Великобритании и Франции. По просьбе «Медузы» Михаил Дурненков вспоминает о необычном театре, с которого началась его жизнь как драматурга, и его необычном создателе, своем учителе и друге Михаиле Угарове.

Михаил Юрьевич, буду писать, обращаясь к вам. Я знаю, что вы не одобряете литературные приемы, вы всегда выступали за нарушение правил и традиций, особенно литературных, но сейчас я не могу еще разместить в голове, что вас нет, и поэтому, только поэтому обращаюсь к вам. Как будто вы есть.

На семинаре в Ленинских Горках я увидел вас впервые, вы неторопливо прогуливались по аллее с сигареткой. Когда я подошел и познакомился с вами, вы посмотрели на меня с веселым ожиданием, мол, «чем вы нас, молодой человек, сможете удивить?» Надо ли говорить, что долгие годы потом я старался сделать это — удивить вас. И только потом, спустя время и более близкое знакомство, я понял, что это веселое ожидание было вашей самой частой эмоцией по отношению ко всему — к людям, явлениям, театру.

Иногда люди или события не оправдывали себя, и вы картинно всплескивали руками — ну как же так? Но и в этом разочаровании никогда не было ощущения окончательности. Надо было просто постараться и сделать так, чтобы вы снова смотрели на меня с веселым интересом. А так как вы никогда не делали различий между творчеством и жизнью, становилось понятно: чтобы понравиться вам, нужно сделать что-то по-настоящему крутое. Как же мы ревновали, когда появлялся новый любимец — какой-нибудь колючий аутичный Пряжко, — который покорял вас своим талантом настолько, что вы говорили только о нем.

С ужасом вспоминаю, как много лет назад написал комедию и почувствовал внезапное охлаждение с вашей стороны. Как? Комедию? Коммерческий жанр! Дурненков скурвился! С тех пор комедий не пишу, страшно даже подумать об этом.

Конечно же, мы вешали на вас образ отца, на вас так удобно его повесить — вы большой, понимающий так, как не понимает никто. Идеальный папа. И даже вашим тотемным зверем, как вы сами шутили, был медвежонок. Такой папа-медведь, с сигареткой, с чашкой кофе, с теплым юмором, со взглядом, который проникает в каждый уголок того, что ты делаешь, и дает невероятно точную, парадоксальную оценку сделанному.

Наверное, самый близкий к вам, рожденный вами образ был Обломов из вашей невероятной пьесы «Смерть Ильи Ильича». Обломов, который умел мгновенно обживать любое место, создавать «кухоньку мою», где можно сидеть в халате на диване, курить, пить кофе и интересно разговаривать об искусстве. Вы не любили функциональных людей и высмеивали их — всех этих аэродинамичных, ловких, приспособленных к жизни, «шесть шагов к успеху», к использованию, к коммерческому делу. Вы вообще не любили все менеджерское и приветствовали человеческое, настоящее, ускользающее от классификации и таблиц. И благодаря этому «Театр.doc» всегда был уютнейшим местом, где можно было мгновенно заснуть и легко проснуться, выспавшимся, со светлой головой и глубокими мыслями. 

Отсюда и главное дело жизни — документальный театр. Он позволяет разглядеть это неучтенное, человеческое, этот свет личности, который есть в каждом и который казался для вас самым важным в искусстве. И, конечно, благодаря этому «Театр.doc» стал «знаменитым „Театром.doc“» — все документальные техники, которые разрабатывались в этих стенах, служили одной цели — разглядеть, зафиксировать и показать на сцене правду и многообразие человеческого существования. Задача невыполнимая, как попытка обнять вселенную, но сколько на этом пути мы получили прекрасных подарков в виде спектаклей вашего театра.

А требующая, как мне кажется, описания в учебниках методология? Чего стоит одна «ноль-позиция»? Даже на телевидении и в кино сейчас стало обычным делом говорить, чтобы быстро быть понятым, — «ну тут, понимаешь, мы делаем такой „театрдок“». 

«Театр.doc» стал стилем, целым направлением в современном искусстве. И это благодаря вам. Я приезжаю за границу, и, когда говорю вслух название вашего с Еленой Анатольевной [Греминой] театра, все понимают, о чем идет речь. Маленький зальчик на восемьдесят мест вместил в себя целый мир.

Человек театра, вы любили конфликт как движущую силу. Фантастическая способность формулировать важные и парадоксальные вещи делала вашу речь завораживающе интересной. В перерыве между дискуссиями, которые вы вели, вы подходили и интеллигентно науськивали: «Смотрите, Миша, вот что я думаю: все сейчас хвалят, а вы вот возьмите и поругайте. А то скучно!» А потом наблюдали за возникающими баталиями с улыбкой восторга — оттого, что на сцене в процессе обсуждений вновь появилась драматургия, появилась жизнь. Отсюда страсть к возмутителям спокойствия, к революционерам, к отрицающим все и вся персонажам. Вам было важно встряхнуть болото, заставить людей шевелиться, события — развиваться. И это при всей вашей обломовской страсти к уюту.

Вы ставили не только документальные спектакли, и даже можно сказать — в основном не документальные, и каждый раз это были интересные и важные постановки. Мне кажется, и Кирилл Серебренников здорово подметил в своем спектакле про Станиславского, что в художественном смысле вам была близка фигура Немировича-Данченко. У вас была такая же приметливость взгляда на человека и такая же чуткость к слову.

Последние годы «Театр.doc» стал политическим театром, и это не был полностью ваш выбор. Вы всегда говорили, о чем считали нужным, вам была важна свобода высказывания. Свобода — это вообще художественный принцип построенного вами и Еленой Анатольевной театра, и когда пространство свободы в обществе и в искусстве стало постепенно сужаться, вас неумолимо стало засасывать в это узкое пространство неповиновения. Смысл законов свободного художника прост — если только «Театр.doc» может об этом говорить, то почему он должен молчать? И он говорил. И продолжает говорить во многих своих спектаклях — начиная с громкого «Час восемнадцать» и далее, и далее, вплоть до сегодняшнего дня. 

Мне кажется, документальный театр не может быть не политическим: когда появляется режим, сама художественная правда становится вне закона, потому что отличается от того, что показывают по телевизору. И, конечно же, никто не стал терпеть маленький, но такой влиятельный на художественное высказывание театр. Началось преследование. 

Вы ощутимо сдали, когда «Театр.doc» изгнали из подвала, который он занимал 12 лет, из вашего дома. Это был удар, от которого, мне кажется, вы так и не оправились. Вы стали медленнее, медвежье еще больше проявилось в вас и ваших повадках. Но не отразилось ни на остроте ума, ни на вашем невероятном обаянии.

Раз в год я обязательно захожу в Трехпрудный переулок и фотографирую опечатанные двери и заваренные окна того места, где находился театр. Я не могу простить тем людям, которые яростно доказывали, что этот подвал действительно нужен местным жителям для магазина или библиотеки. Они не верили, что это преследование, потому что поверить в такое после десяти лет оттепели трудно. И не все верили, когда «Театр.doc» выгнали с Разгуляя, где мы, любящие вас люди, много недель сами делали ремонт. Не все верят, наверное, и сейчас. Я не могу им этого простить.

Я чувствую свой очередной провал, Михаил Юрьевич. Невозможно попытаться описать вас и все, что вы сделали. За бортом моего рассказа остается и снятое вами кино, и многолетняя преподавательская деятельность, и постановки в других театрах, и бесконечные семинары и фестивали. К примеру, лаборатории в усадьбе Толстого «Ясная Поляна», на которых случались такие сюжеты, что хоть отдельную книгу об этом пиши. Или даже сериал снимай. А «Любимовки», которые вы вели от начала и до конца и на которых проживались целые жизни? Да и много еще чего. Пишу, пишу, а из каждого слова выскакивает телетайпной шестиметровой лентой очередная история жизни, очередное воспоминание, и чем больше я пишу, тем более я запутываюсь в желании объяснить другим людям, какую огромную человеческую утрату мы понесли. Я думал, что допишу и осознаю, что вас с нами нет. Так вот, я не буду с вами прощаться.