«Когда я заехал в хату, телефон там уже был» Интервью Касболата Байкулова. Он сидел в колонии, вел популярный твиттер и продавал модные футболки

13 февраля на свободу вышел промоутер Касболат Байкулов, он же Каss. Четыре года он сидел в тюрьме по обвинению в хранении наркотиков — и все это время вел твиттер, на который сейчас подписаны почти 170 тысяч человек. В основном Байкулов иронично описывал происходящее, но при этом тщательно скрывал, где именно сидит. Находясь в колонии, он выпустил коллекцию футболок, которые потом были замечены на многих известных русских рэперах. По просьбе «Медузы» журналистка Маргарита Журавлева поговорила с Касболатом Байкуловым.

— Чем вы занимались до того, как попали в тюрьму?

— Организацией клубных мероприятий в Санкт-Петербурге и вообще по России, в том числе в Москве. Свою деятельность я мог бы охарактеризовать как успешную, довольно много людей наши мероприятия посещали, довольно обширно мы свое влияние развили. Когда мы — я и еще шесть человек — начали этим заниматься, мы не планировали, что это будет приносить доход или станет делом определенного периода нашей жизни. Мы просто проводили время со своими друзьями, но и как-то плавно начали зарабатывать.

— От чего вы получали доход?

— От организации мероприятий. Мы договаривались с каким-нибудь заведением, кто-то занимался оформлением афиш, кто-то снимал видео, кто-то был диджеем. Когда мы стали привозить артистов из-за границы, я начал вести переговоры, договариваться насчет оборудования. У нас в Питере есть такой журнал «Собака.ру» — это главный глянцевый журнал. Он каждый год дает премии по разным направлениям: наука, шоу-бизнес. В тот [2012] год, когда мы начали, «Собака» нас номинировала в категории «шоу-бизнес» вместе с радио «Рекорд», которое стадионные мероприятия проводило. Очень быстро от вечеринок в маленьком баре на Лиговском проспекте мы перешли к вечеринкам на несколько тысяч человек. Нас как промогруппу стали возить по городам России — это беспрецедентный случай. В 2012 году рэп не был на таком подъеме, как сегодня. Сейчас никого не удивляет рэп-концерт на стадионе, а тогда это было что-то новое.

— Как так вышло, что вы стали блогером?

— Когда мы начинали заниматься вечеринками, все члены нашей группы AVG активно писали про нашу деятельность в социальных сетях. Мы пытались транслировать некий стиль жизни. Тогда был популярен трэп, это такая смесь клубной музыки и стиля рэп. Он предполагает определенный стиль одежды и времяпрепровождения.

— И какой вы транслировали стиль жизни? Вечеринки, девушки?

— Ну да. Еще важно, что Санкт-Петербург всегда был творческим городом, близким к Европе по духу. Но это и портовый город, поэтому наркотики здесь дешевле. И если какой-то наркотик в Москве стоит одну тысячу рублей, то в Санкт-Петербурге он стоит 300 рублей. Об этом знают все, кого хоть как-то это касается. Моя деятельность привела к тому, что в какой-то момент я стал злоупотреблять наркотиками. В 2014 году на мой день рождения меня арестовали с определенным количеством кокаина.

— Как быстро вы смогли взять себя в руки и, например, найти адвоката?

— Когда попадаешь в тюрьму, в 99% случаев первое, что ты услышишь от своих сокамерников, — забудь своих вольных друзей, тех, кого ты считал близкими, потому что они через полгода от тебя отвернутся. Мне это повторяли как мантру. Но, видимо, я правда везучий человек, потому что никто из моих знакомых меня не оставил, не бросил, не переставал поддерживать. Ребята устраивали вечеринки, выпускали мерч, помогали моим родителям и до последнего момента меня поддерживали. Более того, я очень удивлялся, когда незнакомые люди, с которыми я на воле не общался, спрашивали номер карты, например, куда закинуть денег, чтобы помочь. Другое дело, что я никогда ни у кого незнакомого не брал денег, но тем не менее предложения поступали.

Что касается адвоката, его услуги оплатил мамин начальник. Это был очень дорогостоящий адвокат, как потом выяснилось, но эта статья расходов с нас была снята. Я могу предположить, что в 25–30 тысяч рублей обходился мой месяц содержания. Я бы хотел всем, кто следил за моим твиттером, сказать, что все это было не так весело, как может показаться, — и психологически, и физически. Это испытание и для тебя, и для твоих родных. Не могу сказать, что я весело провел четыре года своей жизни.

— В какой-то момент в тюрьме человек все равно, наверное, испытывает отчаяние. Многие, например, приходят к вере…

— Очень многие. Я ничего не делал с отчаянием. Мне повезло расти в такой семье, которая меня с первого и до последнего дня пыталась поддержать. Мне посчастливилось иметь таких друзей, которые меня не бросили, которые давали мне понять, что я им нужен, что они меня ждут. Читатели много теплых слов писали. Все это вместе мне давало какую-то энергию и мотивацию что-то развлекательное производить в твиттере.

— И как вы набрали десятки тысяч подписчиков?

— Когда меня посадили, у меня их было полторы-две тысячи. Видимо, потом многих подкупило, что я, находясь в такой непростой ситуации — мне дали 11 лет строгого режима, — вел твиттер в том же стиле, что и раньше. Кто-то, может, опустил бы руки, жаловался бы, а я писал с юмором. Потом одно издание сделало подборку, люди стали обсуждать.

— Откуда вы взяли телефон? В тюрьме ведь запрещено пользоваться какими-либо средствами связи.

— Это стандартная для российских тюрем практика. В тюрьме это называется «ноги» — сотрудник учреждения, который заносит тебе телефон за взятку, грубо говоря. В московских и других российских СИЗО в 80% случаев это можно решить определенной суммой денег. Когда я заехал в хату, в камеру то есть, телефон там уже был. Потом меня в разные СИЗО возили — до того, как я приехал в лагерь, я был в десяти изоляторах: в Москве, Петербурге, Воронеже, Ростове, Ярославле. Наверное, в одном-двух были проблемы со связью, но это, как и все в России, решаемо — были бы деньги и желание.

— А вы не боялись, что люди, которые следят за вашим содержанием в изоляции, узнают о том, что вы описываете свой быт?

— Поначалу я вообще этой проблемы не понимал. Постепенно только понял, что есть определенный риск и для тебя, и для окружающих — если какой-то скандал будет, как недавняя история про вип-камеры в «Матросской Тишине». У нас законы начинают работать правильно только в том случае, если к этому есть внимание и проблема обсуждается. Был момент, когда я обжегся.

Есть такой персонаж — Тесак его зовут, он лидер скинхедов, — который одновременно со мной сидел [в СИЗО № 3] на Красной Пресне. Я брал у сокамерников телефон позвонить родным, и никто не предполагал, что я могу какой-то блог вести. А я писал туда по старой памяти — у меня друзей много, чтобы всем не звонить и не рассказывать, как у меня дела, мне было удобнее писать в твиттер. Мы тогда скинулись на телефон и купили его, подробностей не помню, но важно сказать, что если на воле телефон стоит пять тысяч, то в СИЗО он будет стоить 25 тысяч. И человек, смотрящий за тюрьмой, позвонил нам и сказал отправить этот телефон в соседнюю камеру — без конкретики. Параллельно пошел слух, что в СИЗО привезли Тесака.

Один вечер мы отправили телефон, второй, третий. И выяснилось, что это мы именно ему отправляли. Меня это возмутило, почему я — представитель «кавказской национальности» — должен помогать человеку, который, грубо говоря, нас на улице может пырнуть ножом? Он испытывает к нам ненависть, а мы почему-то должны ему помогать. Мы отказались передавать телефон на четвертый или пятый день. Меня это задело, я об этом написал в твиттере, начал этого Тесака материть. На следующий день нам снова позвонил смотрящий и сказал, что с ним с воли связались друзья Тесака, которые читали мой твиттер. И сказали удалить эти твиты немедленно, иначе это отразится на других заключенных. Мне пришлось удалить. Если бы я не удалил, связи в нашей камере могло просто не стать.

— Кто это — смотрящий за тюрьмой?

— Это человек, который со стороны заключенных обладает определенными полномочиями, — он может влиять на их судьбы, через него сотрудники могут договариваться о чем-то с заключенными.

— То есть он один из тех, кто находится в изоляторе? Получается, он является старшим и обеспечивает коммуникацию между арестантами и сотрудниками СИЗО?

— Да, можно и так сказать. Просто помимо законных способов взаимодействия заключенных и представителей тюрьмы есть еще и незаконные, вот эти как раз. В тюрьме, как и везде в России, есть свои злоупотребления.

— Расскажите, как ваши 11 лет превратились в четыре года заключения?

— Первые полгода я провел в СИЗО, пока рассматривали мое дело. Там был принципиальный момент с квалификацией [обвинения]: типа, я приехал в Москву распространять наркотики, якобы был барыгой — это первая версия. Вторая — что я просто наркоман, который употребляет наркотики. Как определить, я барыга или просто наркоман? Это две разные статьи, по ним дают принципиально разные сроки. Как и в любом деле, нужны были доказательства, например расфасовка. Если бы у меня было 20 граммов кокаина, расфасованного по пакетикам, это косвенно могло бы свидетельствовать о том, что я собирался этот наркотик распространять. Или если бы произошла контрольная закупка. Или кто-то бы написал заявление, что я распространяю наркотики.

В моем деле мне изначально дали 11 лет только по одной причине — один из сотрудников сказал, что я при задержании в устной беседе, то есть это нигде не зафиксировано, заявил, что я праздновал день рождения и для этого приобрел наркотик, кокаин, и планировал его употребить со своими друзьями. У нас в законодательстве есть такая вещь, которая может решить судьбу человека, — я воспринимаю это как недочет. Например, если ты куришь косяк сам, то ты употребляешь наркотики, а если ты куришь косяк с другом, передал ему его, то формально по закону считается, что ты распространяешь наркотики. То же самое было у меня. Я никогда продажей наркотиков не зарабатывал и не планировал, но тот факт, что я праздновал день рождения и я один приобрел наркотик, который несколько человек употребляли, позволяет квалифицировать это как распространение.

Из-за этого мне и дали 11 лет. Дальше мне адвокат сказал, что мы будем писать апелляцию. Он мне сказал, что Московский городской суд, как правило, не отменяет решения районных судов и рассчитывать мне на это не следует. Если будут какие-то изменения, то произойдет это в Верховном суде. И я не рассчитывал, но мне, видимо, повезло, или как-то так сложилось, что даже этот суд счел слова сотрудника ничем не подкрепленными, несущественными. Мне поменяли квалификацию, скинули три года.

— Вы считаете, вам повезло?

— Да, мне повезло — переквалифицировали статью, режим отбывания наказания изменили со строгого на общий. Дальше я смог воспользоваться заменой наказания: прошло четыре года, я написал в суд, и он мне назначил вместо неотбытой части наказания — четырех лет — штраф. Я его заплатил и освободился.

— Какого размера штраф?

— 150 тысяч рублей. За четыре неотбытых года. Самая выгодная покупка (смеется). Да даже если бы было 650 тысяч или миллион! Конечно, это несопоставимо, что такое четыре года человеческой жизни в этих условиях? Я вообще считаю, что в российской системе наказание — это не про лишение свободы; если бы суд ограничивался лишением свободы, может, не так бы это было мучительно. Весь же смысл в том, в каких условиях ты находишься, какое давление на тебя оказывается со стороны сотрудников и заключенных, все это бытовое безобразие. Я даже не знаю, с чем это сравнить.

— Со стороны действительно кажется, что вы очень везучий.

— Я тоже себя считаю везучим человеком.

— Как вы сами объясняете — почему вам сначала переквалифицировали статью, а потом еще и отпустили, заменив наказание?

— Я приблизительно понимаю, на что вы намекаете, но я, откровенно отвечая на этот вопрос, могу сказать, что в России, как и в любой сфере, связанной с давлением на человека, возможны разные варианты. Я слышал много версий и вариантов, почему человек может сесть или выйти раньше. Коррупция в судебной системе — это норма. Еще это зависит от региона, где ты сидишь. Есть регионы, где, как бы ты ни старался, какие бы усилия ни прикладывал, ты никогда по УДО не выйдешь. Есть регионы, где это дороже, есть где дешевле. Вариантов масса, и элемент везения присутствует.

С другой стороны, вот вы говорите — везение, переквалифицировали статью… Это можно расценивать как везение, а можно и как невезение: не имея никаких оснований меня по четвертой части [статьи 228 УК РФ; распространение наркотиков в особо крупном размере] сажать, они меня посадили на 11 лет строгого режима. Я сидел с террористами, насильниками, убийцами, которым в два раза меньше, чем мне, давали. И они убили не одного человека и не двух.

— Почему вы решили заняться в колонии производством футболок?

— Мне было важно понимать, что я ставлю какие-то цели и достигаю их. Еще когда мы делали вечеринки, то не ограничивались только ими — у нас был запущен мерч, мы делали кофты, футболки. То есть я этим занимался еще на воле. Когда же попал на зону, мне надо было как-то себя отвлекать. Я на этом и заработал еще.

Начал заниматься резьбой по дереву, делал какие-то изделия для своих друзей, стал посещать промзону. В большинстве лагерей есть промзоны — это место, где трудоустроены заключенные.

— Есть колонии, где это обязательно, где нельзя не посещать…

— Есть где обязательно, а есть где необязательно. Тебя оформляют, и ты формально числишься там. Мне же просто надо было отвлечься. Плюс какой-то навык получить, не знаю, применю я его на воле или нет, но меня это серьезно отвлекло. Я занимался резьбой по дереву, а можно было еще плитку тротуарную делать. Кто-то чинил машины, кто-то одежду «на швейке» производил. Я «на швейку» не ходил, но решил, что если что-то сделать, то потом можно благодаря аудитории в твиттере это как-то сбыть. Мне показалось, это прикольная идея.

Всего было 150 футболок сделано. Я стал заходить «на швейку», смотреть, что у них за оборудование, что они производят за товары. Там во ФСИНе есть, видимо, такое распоряжение — человек с воли может обратиться в колонию, и ему сделают товар под заказ. Могут делать для внутреннего пользования — тюремные робы или форму сотрудникам.

Я попросил с воли, договорился… Естественно, не афишировал свои, как это назвать, медиавозможности, никто из сотрудников и зэков не знал, что я сам буду продавать футболки по 15 тысяч рублей за штуку. Чтобы продавать так дорого, нужно было добиться определенного качества. С качеством там проблемы — редко кто обращается в колонию, если можно пойти к портному. Пришлось провести вдумчивую работу: мне нужно было, чтобы производством занялись зэки, которые владеют оборудованием, — там есть ребята, которые по 10–15 лет сидят, только тем и занимаются, что шьют, они могут даже на убогом оборудовании качество выдавать. Там, где оборудование надо было докупить, я докупил.

— Вы сами или человек, от имени которого вы делали заказ?

— Я все это [определенным образом] преподнес сотрудникам колонии… Они знали, что в заказе был заинтересован я, но сказал я, что моему родственнику нужна небольшая партия. И они мне разрешили докупить оборудование, выпустить эти футболки. Они просто размах не осознавали, я им не сказал. Ну и смысл мне был им говорить? Мог подняться шум, тогда бы ничего не получилось. Возвращаемся к тому, что у нас в России действует закон только тогда, когда что-то освещается широко.

— Про футболки написали несколько изданий, ваше имя стало известно. Неужели никто не поинтересовался, как это все провернули? Не было ли проверки в колонии?

— Нет, не было, в том-то и прикол. После той истории с Тесаком я понял, что не должен ставить себя в такое положение, чтобы меня можно было прижать к стенке. Я не публиковал в своем твиттере никаких конкретных сведений: имен осужденных, места, лагерь, где я сидел. Это не вычитаешь там [в твиттере]. Есть какой-то абстрактный заключенный, который ведет дневник, мне же не запрещено…

— Труд заключенных в колонии, как известно, например, из письма Надежды Толоконниковой из Мордовии, рабский труд. Люди, которые шили для вас футболки, тоже работали по 16 часов в сутки или у вас условия были мягче? Может, у них была возможность заработать?

— Нет, у нас такого не было. Условия в колониях зависят от региона. Я не знаю, как там в Мордовии, в нашей колонии никто по 16 часов не работал, это точно могу сказать. По поводу футболок — у меня помимо ничтожной зарплаты, которую там платят заключенным, еще были тысяча или две тысячи рублей в месяц для них. У меня были свои договоренности. Когда, например, мы десять футболок пошили для «Медиазоны», то из стоимости каждой, как мы договорились с [издателем «Медиазоны» Петром] Верзиловым, вычли блок сигарет [для осужденных, которые изготовляли футболки]. Это 900 рублей — за самые дешевые сигареты. Я старался как-то по-человечески…

— Вы же понимаете, что для свободного человека это звучит дико, а не «по-человечески».

— Конечно, я никаких иллюзий не питаю. Для кого-то, может, дико, но пусть этот кто-то, для кого это звучит дико, подумает насчет других товаров, которыми он ежедневно пользуется. Дешевый труд в азиатских странах не придумали, это реальность. Очень много товаров производится в этих странах, корпорации пытаются минимизировать свои расходы.

— Объясните еще одну вещь. Судя по фотографиям в твиттере, вы не все время провели в колонии. Как такое возможно?

— Год шли суды, потом три месяца я шел по этапу до колонии, потом год в колонии, а потом после отбытия части наказания мне заменили его на поселок, то есть колонию-поселение. Последний год и восемь месяцев я был в колонии-поселении. А там, если ты работаешь и не совершаешь каких-либо нарушений, ты можешь рассчитывать на выходные дни на усмотрение начальства колонии. Под ответственность какого-то человека. У меня в том регионе, где я отбывал наказание, живет родственник. Он брал на себя ответственность, что я нахожусь по указанному адресу, не покидаю регион, не совершаю никаких правонарушений… Я за это время четыре или пять раз так освобождался — в рамках закона.

— Из вашего рассказа складывается ощущение, что тюрьма — это неприятно, но не очень страшно.

— В России очень неоднородная тюремная система. Я могу рассказать такие ужасы, что волосы встанут дыбом, — слышал от ребят, с которыми сидел, которых знаю по лагерю. Очень несправедливая и жестокая у нас система, она ни в коем случае не направлена на то, чтобы исправить человека, она направлена на то, чтобы поломать его. Но я, наверное, все-таки везучий человек, сильных кошмаров на себе лично не испытал. Но и не жаловался, что мне одиноко, плохо и страшно.

Мне было комфортно на этом контрасте существовать — да, мне одиноко, но я стараюсь шутить, не вешать нос и своим примером людям доказывать, что можно в разных ситуациях позитивно себя чувствовать. Но могу сказать, что любой зэк обрекает на мучения своих родных и родственников. Заложниками, которые поплатились нервами и здоровьем, были мои родители и родные.

— Вы недавно написали в твиттере, что приехали к бабушке, которая четыре года думала, что вы жили в другой стране. Вы ее оберегали?

— Да. Все это время она думала, что я в каких-то разъездах по работе был. И надеюсь, что после этого интервью она не узнает, как все было на самом деле. И я с ней все-таки виделся во время одних своих длинных выходных. Первые два года продержались, дальше уже все нормально.

— Вы считаете, вас справедливо наказали?

— Да. Я считаю, что я жил неправильно до того, как меня посадили. Я преступно мало уделял времени своей семье, разменивался на незначительные вещи, совершенно неправильно была выстроена система ценностей — какие-то сиюминутные развлечения. Но тем не менее я не считаю, что наказание за пакетик кокаина адекватно 11 годам строгого режима. Нельзя давать человеку срок за то, что он распоряжался своим здоровьем так, как считал нужным. Я не говорю, что я был прав, но наказание у нас по 228-й статье неадекватное.

— Чем вы собираетесь заниматься?

— Это одна из тех вещей, которым я научился сидя в тюрьме, — быстро принимать решения. Сейчас ко мне обратилось издательство, чтобы издать мой твиттер в виде книжки. Хочу еще организовать пару мероприятий. Но глобальных планов у меня нет, я научился подстраиваться под ситуацию.