«Мы просто хотели этим тупым ублюдкам показать, что мы — другие, вот и все» Свинг против гитлерюгенда: фрагмент книги Джона Сэвиджа «Тинейджеры. Зарождение молодежной культуры 1875-1945»
В издательстве «Белое яблоко» вышел перевод книги известного британского журналиста Джона Сэвиджа «Тинейджеры. Зарождение молодежной культуры 1875-1945». Рассказывая о самых разных группах и движениях, Сэвидж пытается найти истоки культуры тинейджеров в западном (прежде всего) обществе. «Медуза» публикует фрагмент о том, как поклонники свинга существовали в Третьем рейхе и пытались противостоять порядкам, которые навязывал нацистский режим. Перевод Александра Беляева.
Книгу можно купить на выставке non/fiction, а в середине декабря она начнет продаваться в магазинах.
Немецкие свингеры и французские зазу
В начале 40-х свинг все шире распространялся по Европе, а его самыми пылкими почитателями оказались молодые люди Германии и оккупированных нацистами стран. Вынужденные быть осторожными во всех своих действиях, они инстинктивно рвались к свободе, которую слышали на запрещенных пластинках. Свинг удовлетворял тайные мечты молодых людей, которые стремились к чему-то большему, чем кровь и земля. Это была, как заметил основатель французского Hot Club Шарль Деланэ, реакция «против притеснений, под которыми мы все жили. У джаза был вкус запретного плода».
Подобные увлечения в Европе времен войны безопасными не назовешь, поскольку фашисты требовали полнейшей покорности от всех, не исключая соотечественников. В то же время потребности тотальной войны дестабилизировали молодежь: хаос мобилизации, разрушение семейной жизни, искаженная психология самой войны — все это поспособствовало росту уровня подростковой преступности в нацистской Германии вдвое за 1940 и 1941 годы. В то время, когда уверенность в режиме находилась на пике, было зафиксировано более 17 000 правонарушений, совершенных несовершеннолетними, две трети из которых были на совести гитлерюгендцов.
Вся мощь нацистского государства не смогла истребить тех упертых, кто так и не вступил в гитлерюгенд. Этих отказников насчитывалось очень мало — до 1943 года почти 95 процентов немецкой молодежи действовали в полном согласии с режимом, — но этот «хвост» представлял серьезную проблему просто потому, что режим требовал тотального подчинения и послушания. В этом полицейском государстве любая попытка девиантного поведения или даже намек на подобное поведение тут же пресекалась. В воюющей Германии действия и настроения молодежи обрели еще большую важность, а репрессии нарастали на протяжении всей войны.
Довоенные проблемы вернулись, чтобы отомстить. Главные и крупные немецкие города и так никогда не были оплотом нацистов, а в первые годы войны некоторые немцы начали собирать диссидентские группировки. Состоящие преимущественно из выходцев из рабочего класса, если не пролетариата, эти районные банды добавили легкие антинацистские штрихи к показному стилю пацанов-хулиганов (Stenzen). Бросающиеся в глаза клетчатые рубашки и поношенные шляпы с металлическими значками-«эдельвейсами», разноцветные булавки на воротнике и жуткие перстни с черепами и костями.
Эти группы 14-18-летних подростков, не желавших оказаться в гитлерюгенде, собирались спонтанно. Многие бросили школу в 14 лет и, таким образом, находились вне сферы влияния государственных молодёжных организаций.
За те несколько лет, что оставались им до армии, они работали и обрели независимость благодаря высоким зарплатам в растущей экономике военного времени. Приняв на себя роль взрослых, они уже не терпели, когда ими помыкали как детьми: «Гитлерюгенд сам виноват, — говорил один член банды из Дюссельдорфа. — Что бы мне ни приказывали — я всегда чувствовал угрозу».
Последователи довоенных группировок вроде «Пиратов Эдельвейса», эти банды существовали на всей территории индустриальной Германии. В Дюссельдорфе — «Банда Шамбеко» и «Пираты Киттельсбаха», в Гессене — «Чуваки-путешественники», в Кельне — «Навахо», в Альберге — «Змеиный клуб». В названиях находил отражение образ жизни, к которому они стремились: свобода от постоянного гнета гитлерюгенда и полиции.
Эти «дикие клики» из парней и девушек путешествовали по всей стране, забираясь даже в берлинский Шварцвальд и в Вену, что являлось прямым нарушением полицейского контроля и ограничений на перемещение.
В Третьем Рейхе открытую оппозицию обнаруживали моментально, а наказывали настолько жестоко, что не боялись только самые храбрые. Так что «Пираты Эдельвейса» применяли сарказм и юмор. Один из излюбленных ими приемов — переделка популярных песен, вроде такой: «Пой от души / бренчи на банджо, дергай струну / и все девочки твои / мы избавимся от Гитлера / он ничего нам не сделает». Другой пример: «Берегами Рура и Рейна бродим / и гитлерюгендовцев по парам мочим / жизнь, любовь, свобода — наша песня / Мы — пираты Эдельвейса».
Обычным делом были стычки «Пиратов» с гитлерюгендовским «летучим патрулем». Дикие банды охотно «колотили» юных агентов режима. В 1941 году один инструктор горного дела обнаружил, что из его учеников «каждый знает, кто такие „Пираты Киттельсбаха“. Они — везде; их больше, чем гитлерюгендовцев. Они знают друг друга и держатся вместе. Избивают патрульных и не принимают в ответ слово „нет“».
Рост числа преступлений, совершенных членами гитлерюгенда и направленных как внутрь организации, так и во внешний социум, представлял собой существенную проблему для властей. В июне 1940 года приказ Генриха Гиммлера по защите молодежи ввел несколько новых запретов: комендантский час после 9 вечера запрещал находиться на улицах и в ресторанах лицам, не достигшим 18-летнего возраста, не достигшим 16-летнего возраста — находиться в кино, варьете и кабаре. Лицам, не достигшим 16-летнего возраста запрещалось курить и употреблять спиртные напитки. За нарушение устанавливалось наказание в виде трех недель тюремного заключения и штрафа в 50 рейхсмарок. За исполнением этого приказа следил «Штрайфендинст» — полицейское подразделение гитлерюгенда. Для патрулирования кафе, баров и кинотеатров задействовали 50 тысяч гитлерюгендовцев, которые действовали в связке с полицией и СС. Многие из них работали в полицейских участках, составляя отчеты о действиях «диких клик», а также о сексуальных и политических проступках. Юные роботы из «Штрайфендинст», прошедшие специальные курсы промывки мозгов в эсэсовских лагерях, наслаждались своей ролью и с энтузиазмом участвовали в массовых зачистках «диких клик», начавшихся после 1940 года.
Три месяца спустя Гиммлер и лидер гитлерюгенда Артур Аксман ввели новую карательную меру. Гитлерюгендовские вожаки получили право задерживать юношей от 14 до 18 лет на срок до десяти дней. Эти «служебные аресты» допускалось производить в срок до двадцати дней с момента нарушения, а «судебные процессы» по ним проходили очень быстро. Хотя наказания последней степени, то есть исключения из рядов, избегали — оно бы устроило упертых бунтарей, — но арест молодежной службы оказался крайне эффективным способом обеспечить всеобщее подчинение: за все время войны в гитлерюгенде не произойдет никаких серьезных бунтов.
После 1940 года юным бунтарям пришлось смириться с многоокой гидрой слежки. Жизнь людей в нацистской Германии контролировалась настолько сильно, что иной поступок, на который в свободной стране вообще никто бы не обратил внимания, здесь могли расценить как преступление против государства. Проводилось множество полицейских облав: в Дрездене весной 1940 года было арестовано 1 715 нарушителей, в Майнце — 400, в Кельне в 1941 году задержали 600 «навахо». Примерно в то же время отряд СА в Мюльхайме попросил «полицию раз и навсегда разобраться с этими подонками. Гитлерюгендовцы берут жизни в свои руки, когда выходят на улицы».
«Пираты Эдельвейса» попали на заметку частично из-за своего развязного сексуального поведения, что оскорбляло пуританские нравы властей вообще и Гиммлера в частности. Молодежная система нацизма была стратифицирована — половая сегрегация начиналась с десятилетнего возраста. «Пираты Эдельвейса», а также мальчики и девочки других «клик», тусуясь друг с другом вне государственного контроля, неизбежно ударялись в откровенное сексуальное поведение, что приводило власти в бешенство.
Фанаты свинга представляли собой аналогичную трещину в корпусе нацисткой машины: отчеты о них пестрели фразами вроде «половые сношения малолетних», «групповой секс» и «гомосексуализм». Хотя те же Swingheinis были весьма непосредственными, но их показной декаданс выглядел вполне невинно. Как один член свинг-клуба Plutocrats в Киле писал путешествующему другу: «Будь правильным представителем Киля. Будешь же? То есть обязательно веди себя просто, все время напевай или насвистывай английские хиты, будь классным, пусть тебя окружают красивейшие женщины».
***
В первые годы войны в крупных немецких городах — Бреслау, Киль, Берлин, Франкфурт, Дрезден, Штутгарт, Гамбург — свинг-клубы еще не закрылись. В них состояли по большей части парни и девушки из среднего класса и его высшей прослойки. Им очень не хотелось потерять свою свободу. Цепляясь за свои драгоценные запрещенные пластинки со свингом и даже ухитряясь принять тот эрзац, который навязывали публике в эстрадных шоу, они в общем продолжали жить в своем «хот-джазовом» стиле. Отращивая слишком длинные по меркам нацисткой Германии волосы, они приобретали непокорный вид.
В то время как подавляющее большинство их товарищей-ровесников носили униформу, гамбургские свинговые ребятишки щеголяли в предательских нарядах: клетчатые английские спортивные пиджаки, ботинки на толстой светлой резиновой подошве, шляпы а-ля Энтони Иден и зонтики на руке «при любой погоде». Девочки носили длинные волосы, ярко красились и, в отличие от представительниц Союза немецких девушек, носили провоцирующую одежду. Юная свингерша из Лейпцига Ютта Хипп вспоминает, что ходила «в синих шелковых чулках с красным сердцем на коленке», просто чтобы отличаться от окружающих. Если кто-то выражал недовольство, она оборачивалась и «улыбалась ему».
Этот нонконформизм был соблазнителен и опасен. Во Франкфурте группа юных меломанов создала Harlem Club: они носили английскую одежду и длинные волосы и даже сделали какие-то записи. Они не прекращали слушать Би-би-си — за что после сентября 1939 года строго наказывали — и приветствовали друг друга на улице посвистом своей фирменной мелодии — «Harlem» Эдди Кэррола. Эту привычку вскоре переняли все юные франкфуртцы, не входившие в клуб — как своего рода бунт против того, что за ними следит гестаповский радар.
У франкфуртской группы существовал свой заклятый враг — гестаповский агент по прозвищу Ганджо, который преследовал самых заметных членов. В два первых года войны каких-то крупных арестов не производилось. Некоторые действия полиции были сущим фарсом — например, погоня на моторных лодках за ребятами, которые на маленьких лодках на Майне слушали запрещенные пластинки. Но эти действия недвусмысленно показывали, что нацисты решили уничтожить свинг как стиль жизни. В Гамбурге перепалки Swingheinis с властями привели к настоящему масштабному террору, организованному местным свинг-царем Гансом Райнхардтом.
Защищенные родительскими деньгами и собственной дерзостью, гамбургские свингеры продолжали вопреки всему отрываться. Тайно посетившие в феврале 1940 года танцы в отеле Altona, гестаповские агенты пришли в ужас: «Там был только свинг самого худшего сорта. Иногда двое парней танцевали с одной девушкой; иногда пары вставали в круг, держась за руки, подпрыгивали, хлопали, иногда даже терлись затылками; потом, согнувшись пополам, верхняя часть тела болтается, длинные волосы падают на лицо, и они практически на коленях таскаются».
Или еще хуже: «Оркестр играл все более бешеные произведения. Уже никто из исполнителей не сидел, все они плясали „джиттербаг“ на сцене, как дикари. Можно было заметить, как мальчики танцуют вместе, по две сигареты во рту в уголках губ». Это безумие — не только извращенность, это ещё и бунт. Отчет завершался тем, что «эти свинговые танцы проводились в совершенно ужасной манере. Играли английскую музыку, пели на английском языке, и это в то время, когда наши солдаты сражаются против Британии».
Это свидетельство гестаповцев в деталях показывает, что именно в свинге так раздражало власти: открытая англофилия, извращенная сексуальность и, что хуже всего, «дикий экстаз», прямо противостоящий любимой нацистами нордической сдержанности. Свинг-стиль — это полная противоположность всему нацистскому режиму. Не униформа, а разнообразие одежды; не агрессия, а открытая сексуальность. Они не принимали войну всерьез, они заводили свои джазовые пластинки на публике, слушали Би-би-си, в общественных местах закрывали портреты фюрера.
Шла война, но свингеры не поняли правил, не осознали, что веселиться или вести себя предосудительно было строго-настрого verboten (запрещено). Весной 1940 года они устроили очередные массовые танцульки. Участники получили напечатанные приглашения, причем на входе проверяли имена всех гостей. Однако в 11 вечера, в разгар мероприятия, нагрянула полиция. Она перекрыла выходы и несколько часов обыскивала и всячески унижала пришедших. Почти всем арестованным еще не исполнилось 21-го, и большинство вскоре освободили. Вечеринка-продолжение, запланированная двумя неделями позже, была незамедлительно отменена.
В то же время гамбургские свингеры продолжали проверять на прочность режим. Томми Шеель с двумя друзьями переоделись в гангстеров и засняли на фото «ограбление» виллы друга. Также Шеель с друзьями саркастическими комментариями мешали просмотру киножурналов в местном кинотеатре, а в кафе, в присутствии гестаповцев, они говорили всякие фальшивые, нарочито лицемерные вещи. Он вспоминает, что «мы просто хотели этим тупым ублюдкам показать, что мы — другие, вот и все». Учитывая такую наглость, совершенно не удивительно, что осенью 1940 года гестаповцы схватили его в числе первых вожаков свингеров.
В гамбургском «Штадтхаусе» Шееля постоянно избивали. Между избиениями заставляли часами сидеть лицом к стене неподвижно, если пошевелится — гестаповец ударял его головой о стену. Его, в тот момент всего лишь семнадцатилетнего, обвиняли в том, что он — лидер свингеров, организатор «горячих праздников» — и после того, как гестапо нашло фотографии «ограбления», добавилось обвинение еще и в краже со взломом. Позже его перевели в печально известную гамбургскую тюрьму «Фульсбюттель» и приговорили к тяжелым работам. Его судьбу разделили несколько других свингеров, арестованных гестаповцами той же осенью, а некоторым совсем не повезло: их, еще не достигших восемнадцатилетнего возраста, отправили на фронт.
Когда ход свингерам в публичные места был заказан, оставалось тусоваться в клубах и на частных вечеринках. Через город, который все еще оставался интернациональным, проезжали многие европейские группы. В начале 1941-го свингеры собрались в огромном, крытом стеклянной крышей казино в центре Гамбурга на берегу реки. Их привлек голландский свинговый биг-бэнд под управлением Джона Кристеля. Атмосфера была «превосходной», по воспоминанию одного из участников, и «становилась все лучше. Люди были вне себя от радости. Происходило нечто невероятное. В бэнде Джона Кристеля играл знаменитый трубач. Когда бы он ни вставал, чтобы сыграть соло, народ в зале сходил с ума».
Гестапо, однако, быстро пронюхало, что там происходит. На следующем концерте в конце февраля они появились en masse. Джона Кристеля с музыкантами заперли в подвальном помещении, затем выгнали на улицу через черный ход. Пришедшим на концерт сообщили, что коллективу неожиданно пришлось покинуть Гамбург, что выглядело явной ложью. Хотя Кристель пару месяцев спустя снова приехал в Alsterpavillon — пригласили развлекать воинов-отпускников — все волшебство уже пропало. Музыкантам власти велели поумерить пыл, и музыка оказалась «уже совсем не такой великолепной».
К тому времени гестапо получило новые силы для борьбы с «дегенеративной музыкой». Их главным оружием против свинг-бэндов стал запрет публичных танцев, который колебался в зависимости от военных удач, посему эту гайку закрутить было сложно. Однако в августе 1941 года Палата музыки выпустила запрет на «хот- и свинг-музыку в оригинале или копии». После этого музыкальные и публичные события стали патрулироваться сотрудниками Палаты и гестаповцами, у которых были шпионы в Гамбурге и Франкфурте.
Запрет увел гамбургское свинг-движение в подполье. В подвалы дорогих вилл родителей свингеров, куда даже гестаповцам вход был запрещен. Там в комнатах «с фресками на стенах и дорогими коврами» вместе с «ярко-красными кожаными подушечками» свингеры попивали коньячок и слушали свои пластинки. Эта «теплая приветливая атмосфера» служила настоящим оазисом. Но осенью 1941 года произошла очередная масштабная «зачистка» свингеров. Арестовали одного из лидеров, Каки Георгиадиса, — его поместили на несколько недель в одиночную камеру.
Кампания гестапо была крайне эффективной против молодых людей, не готовых к подобной жестокости. Гестапо использовало «подсадных уток», давя на уязвимых свингеров, заставляя их стучать на товарищей. В школах гитлерюгендовцы доносили на свингеров и вместе с директорами участвовали в их исключении. Однако субкультура упорствовала до такой степени, что летом 1941 года запрос о помощи был направлен главе Центрального агентства безопасности Рейнхарду Гейдриху. В январе 1942 года удавку затянули еще туже — вышел декрет о запрете танцев в получастных заведениях вроде спортивных клубов.
В том же месяце вмешался Гиммлер. Он был убежден в том, что не может быть никаких «полумер» против данной заразы: «Все лидеры и зачинщики — причем я имею в виду и мужчин, и женщин — и все учителя с вражескими воззрениями, которые поощряют свингерскую молодежь, должны отправиться в концентрационный лагерь. Там сперва молодежь нужно избивать, потом муштровать самым жестоким образом, затем отправлять на работы. Полагаю, любая лагерная работа будет для этих молодых людей и никчемных девушек неприемлемой. Девочкам должно прясть и — летом — работать на земле».
Гиммлер считал, что наказание в «два-три года» в концлагере исправит нарушителей, а их молодости и учебе сразу будут подрезаны крылья. В то же время он рекомендовал тщательное расследование того, «насколько их поощряли родители. И если поощряли, то родители подлежат отправке в концлагерь, а их собственность — конфискации. И только путем жестокого вмешательства сможем мы предотвратить распространение данной тенденции англофилии в то время, когда Германия борется за своё существование».
Одно событие стало вершиной борьбы с гамбургскими свингерами. Весь июнь 1942 года в поместье в окрестностях Гамбурга после обильного шведского стола показывали кабере-шоу, где, между прочим, артисты изображали Гитлера и Геббельса. На ответственного за это мероприятие Каки Георгиадиса донесли в гестапо. Лидеров гамбургских свингеров, которых сочли предателями, жестоко избили и либо отправили в концлагеря типа «Укермарк», «Нойенгаммэ» и «Моринген», либо на восточный фронт, где они, эти «женоподобные трусы», оказались в самом пекле.
У нацистов не получилось уничтожить Swingheinis. На исходе лета СС посетили гамбургский концерт группы Вилли Артельта, чей «лидер играл явно в состоянии экстаза. Он дирижировал сгорбившись, закатив глаза. Публика орала в такт». Эта субкультура перекинулась на Берлин, Ганновер и Дрезден, по мере того как молодежь подстрекала бэнды играть настоящий джаз: «Чем более дикую, „горячую“ и приджазованную музыку они играют, тем громче им аплодирует их публика».
Действия властей заставляли свингеров выступать против режима еще более открыто. Отчет о гамбургском джазовом шоу лета 1942 года отмечал, что дикие хлопки под английские мелодии «сильно контрастировали с аплодисментами после исполнения немецких вещей. Исполнялся, помимо прочего, английский хит „Sweet Sue“, в котором были слова „читай ежедневную газету, читай дневной выпуск газеты“. А поскольку „свинговая молодежь“ всегда коверкала тексты песен, то здесь всем слышалась их „читай ежедневную газету, читай дневной выпуск газеты, все ложь, все херня“, и, понятно, на этом месте публика взрывалась аплодисментами».