«Теперь на первом месте не работа, а ты и семья. Все остальное — потом» Фрагмент из книги Наины Ельциной «Личная жизнь»

Издательство «Синдбад» при участии «Президентского центра Бориса Ельцина» издало книгу воспоминаний жены первого президента России Наины Ельциной — «Личная жизнь». Это ее биография: детство, юность, знакомство с Борисом Ельциным в Свердловске, замужество, переезд в Москву, политическая карьера Ельцина, годы его президентства (на них Наина Ельцина останавливается подробнее всего). Наконец, самая нерассказанная часть жизни Ельцина и его семьи — годы после его заявления об уходе в отставку. «Медуза» (с незначительными сокращениями) публикует главу из книги Наины Ельциной, которая называется «Рядом с экс-президентом».

В ночь на 31 декабря 1999 года Борис спал плохо. Ворочался, вставал, я приносила ему чай. Было видно: его что-то тревожит. Поднялся раньше обычного — часов в шесть. Позавтракали. Начал собираться на работу. Долго выбирал костюм, что было на него не похоже. Позвал нас с Таней: «Какой надеть?». Таня сказала: «Темно-синий». Попросил меня: «Давай поменяем галстук, у этого и узел не тот, и цвет…» Я не стала спорить, принесла другой. Но не понимала, почему он так тщательно выбирает костюм и галстук, ведь запись новогоднего обращения уже прошла. Уже надевая пальто, Борис сказал: «Ная, я решил — ухожу в отставку». Я бросилась к нему, обняла, поцеловала, на глазах были слезы от радости. Он, чтобы снять напряжение, говорит: «Осторожно, костюм помнешь». [Дочь Бориса Ельцина] Татьяна и [ее будущий муж] Валентин Юмашев знали о решении Бориса Николаевича за два дня.

Борис с Таней уехали, на часах — восемь. Я осталась одна. Чем себя занять, не знаю, все из рук валится. Бралась то за одно, то за другое. Потом стала размышлять. Как Борис объявит о своем решении? Не в новогоднем же обращении? Значит, до Нового года? А люди уже готовятся к празднику, покупают подарки, собираются в гости… В любом случае эта новость будет для страны потрясением. Лучше, если Борис не станет это делать перед Новым годом. Позвонила в его секретариат. Мне сказали: «Борис Николаевич занят, говорить не может». Стала названивать Тане — не отвечает. Наконец дозвонилась: «Таня, не надо сегодня. Отложите хотя бы на несколько дней. Поговори с папой». Таня стала меня успокаивать: «Не волнуйся, все будет хорошо. Смотри в двенадцать часов телевизор».

Последний день 99-го года я провела в радости и одновременно в тревоге. Что будет со страной? Как Борис переживет этот сложный момент? Сможем ли мы ему помочь? Потом приехала Лена. Стало как-то спокойнее. Вместе ждали его обращения.

Борис вернулся домой рано — было еще светло. Больше в свой кремлевский кабинет он не возвращался ни разу. Приехав в тот день домой, с порога сказал: «В машину позвонил Билл Клинтон. А я не стал с ним разговаривать, пообещал, что перезвоню. Могу себе позволить — я уже не президент».

Позвонили почти все лидеры, с которыми работал Борис. Этот день вся наша семья запомнила как какой-то удивительный праздник. Мы ощутили: с наших плеч свалился огромный груз. Таня сказала потом: «Это был лучший Новый год в моей жизни».

За все годы, проведенные нами в Москве, я действительно не помню такого легкого новогоднего настроения за семейным столом. Подняв бокал, Борис сказал, глядя на меня: «У меня изменились принципы. Теперь на первом месте не работа, а ты и семья. Все остальное — потом».

Борис любил Новый год. И вся семья тоже. Обычно он сам исполнял роль Деда Мороза, мы ему когда-то купили красный халат, шапку, посох, бороду с усами… Маленькие внуки не узнавали его. Елки всегда ставили и в доме, и на улице. В 12 часов поднимали бокалы шампанского за столом, а потом обязательно выходили на снег, под звезды. Встречали дважды. Сначала по свердловскому времени, потом по московскому. Так прошла и новогодняя ночь с 1999-го на 2000-й.

Наступило утро. Борис проснулся очень поздно — наверное, часов в десять. Это было удивительно, обычно он вставал очень рано. Конечно, мы все немного боялись этого утра уже в другой, новой для него жизни. Но и этот день, 1 января, прошел легко.

Мы все старались поддерживать Бориса, не оставлять одного. Дети, внуки — все крутились рядом. Понимали, что ему будет непросто. Борис всю жизнь был погружен в работу, теперь ему предстояло жить по-новому. Как? Чем он себя займет? Сможет ли чем-то заполнить свободное время, которого впервые в его жизни будет так много?

Но мы волновались напрасно. Он смог себя занять сам. Стал много читать, смотрел спортивные программы, мы вместе ходили на волейбол и теннис. Чаще выбирались в театр, виделись с друзьями. Борис со своим помощником Владимиром Николаевичем Шевченко составил план поездок на год — теперь мы могли ездить всей семьей, с детьми и внуками. Это стало традицией после отставки. Каждый раз в конце года они с Шевченко расписывали график наших поездок по стране и миру.

Первая поездка в январе 2000 года была в Израиль. Она планировалась давно, Борис как президент был приглашен на торжества по случаю 2000-летия христианства в Иерусалим. Несмотря на его отставку, решили, что страну там должен представлять ее первый президент.

Туда же приехали действующие главы государств и патриархи церкви. Торжественная церемония проходила в храме Гроба Господня. Для меня это была первая поездка по святым местам.

А 1 февраля отмечали день рождения Бориса. Как всегда, дома. Утром его приехал поздравить патриарх Алексий II, позже — исполняющий обязанности президента Владимир Владимирович Путин, главы государств СНГ. Все сидели за одним столом: Леонид Данилович Кучма, Александр Григорьевич Лукашенко, Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, Аскар Акаевич Акаев, Нурсултан Абишевич Назарбаев, Гейдар Алиевич Алиев, Ислам Абдуганиевич Каримов, Эмомали Шарифович Рахмонов, Роберт Седракович Кочарян. Все лидеры СНГ, кроме президента Туркмении, который приехать не смог, сидели за одним столом. Такой день рождения был у нас один раз.

Еду в ресторане не заказывали. Все приготовили на нашей кухне. Были на столе и утки, которых настрелял Борис осенью. Их закоптили и заморозили. Мне пришлось провести на кухне немало времени: надо было приготовить десерты — их пекла я сама. Каждый произнес тост в честь Бориса. Сидели довольно долго, разговоров было много. Для руководителей постсоветских стран было важно увидеть, что в России все спокойно, несмотря на добровольную отставку президента.

Борис высоко ценил дружеские отношения с главами независимых стран, входивших в СНГ. Особенно тепло он относился к Леониду Даниловичу Кучме, Нурсултану Абишевичу Назарбаеву, Аскару Акаевичу Акаеву, мы дружили семьями. Отношения с Акаевыми мы поддерживали и тогда, когда они переехали в Москву. Ездили мы и в Минск к Александру Григорьевичу Лукашенко.

Политики, занимающие высокие должности, особенно в первые несколько лет, бывали у нас в доме довольно часто. Навещали Бориса министры, сотрудники администрации — все, кто работал с ним вместе. Приезжали иностранные гости — Коль, Клинтон, Малруни, Хасимото, Цзян Цзэминь…

Заезжал и Владимир Владимирович Путин. И до, и после того, как стал президентом. О чем они разговаривали, не знаю. Борис мне не рассказывал, а я не спрашивала. Но постепенно встречи становились все более редкими. Правда, Владимир Владимирович вместе с Людмилой Александровной всегда приезжали поздравить Бориса с днем рождения.

Мне, конечно, приятно, что Владимир Владимирович не забывает и про мои дни рождения. Обе круглые даты, которые мы отмечали уже без Бориса — 80-летие и 85-летие — Владимир Владимирович предложил отпраздновать в Кремле. Я, конечно, хотя и не люблю официальных мероприятий, была очень тронута, пригласила всю свою большую семью, наших друзей, соратников Бориса Николаевича. Обошлось без официоза. Было празднично и очень тепло.

На 85-летие президент вручил мне орден Святой великомученицы Екатерины. Совершенно не ожидала, что мне будет вручена такая высокая государственная награда. И, если честно, испытывала сложные чувства. С одной стороны, чувство благодарности. С другой — мне казалось, что статут этой награды, которую вручают прежде всего за благотворительную деятельность, предполагает такие масштабные дела, которые вообще-то не очень под силу одному человеку. Я не могу приписать те заслуги, о которых говорил президент, вручая мне орден, только себе. Для меня это и оценка того, что делал Борис Николаевич, и оценка того, что делает сегодня Президентский центр его имени.

В 2000 году мы снова переехали в Барвиху. Дом к этому времени отремонтировали. Убрали лишние перегородки, увеличили некоторые окна, застеклили и утеплили балконы, превратив их в эркеры. Надстроили третий этаж, чтобы придать дому законченный вид. Здесь появились комнаты для внуков. Сделали лифт. У Бориса теперь был большой кабинет. Раньше вся семья обедала и ужинала в большой столовой. Когда мы бывали вдвоем-втроем — накрывали на краешке огромного стола. Не очень удобно. Во время ремонта пристроили малую столовую. В ней были большие окна почти от пола до потолка, поэтому всегда хватало света. Поставили здесь круглый стол. Получилось уютно. Мы с Борисом эту маленькую столовую очень любили.

Появилась и выходившая в сторону Москвы-реки застекленная веранда, которая Борису очень нравилась. В теплое время он там проводил много времени — читал, отдыхал, иногда мы на веранде обедали и даже принимали гостей.

Получилось так, что в отремонтированную благоустроенную резиденцию мы впервые переехали уже после отставки Бориса. И этот дом я полюбила.

Совершенно изменился парк. Я с удовольствием занималась здесь огородом. Тут и раньше росла зелень, картошка, овощи. А теперь посадили еще горох, клубнику, смородину. В саду росли яблони и груши.

В первое лето после отставки Бориса я вдруг как-то особенно почувствовала красоту окружающего мира. Начала ставить будильник, чтобы не проспать восход — он в Барвихе потрясающий. Иногда поднималась на рассвете. За закатами наблюдала всегда, когда не было пасмурно. Последние полчаса перед тем, как солнце сядет, по нескольку раз выбегала из дома, чтобы посмотреть, как меняется освещение. Меня буквально выносило в сад. Десять лет я вынужденно себя обкрадывала: жизнь была такой напряженной, что было не до природы.

В Барвихе я освоила езду на электрокаре — это единственный транспорт, которого я совсем не боялась. Когда к нам приезжал лидер Китая Цзян Цзэминь, сама рулила, показывая ему парк. Неожиданно для меня четыре охранника китайского руководителя взялись за углы электрокара и побежали рядом. Я поглядывала на охранников, чтобы не отставали, и, не рассчитав, слегка вильнула на обочину дорожки. Хорошо, что это вызвало смех, а не испуг.

… В 2001-м Таня вышла замуж за Валентина Юмашева, с которым была знакома с 1989 года. Меня это расстроило. Я никак не могла примириться с мыслью, что Таня расстанется с Лешей Дьяченко — и сам Леша, и его мама, Нина Александровна, давно стали для меня родными людьми. Да и Глебу было всего пять лет. В общем, я мучилась сама и мучила Таню. В каком-то смысле я очень несовременная: не представляла себе, как можно развестись с человеком, вместе с которым прожито много лет.

Борис меня не поддерживал, он, как всегда, считал, что мы не должны вмешиваться в жизнь детей. И был, как всегда, прав. Таня с Валей счастливы вместе. У них растет Маша. Такие отношения, как у них, по-моему, большая редкость. Валя стал мне родным человеком. И я теперь по-другому смотрю на многое. С годами поняла: жизнь так быстро проходит, что каждый человек имеет право прожить ее счастливо. Нельзя отказывать себе в этом, принося свои чувства в жертву каким-то навязанным правилам.

Надо сказать, что и Леша Дьяченко вскоре женился, у него появился ребенок. Мы поддерживаем с ним и его мамой добрые отношения, они общаются с Глебом, и все мы этому только рады.

Привычка рано вставать и жить по графику сохранилась у Бориса и на пенсии. В определенное время он завтракал, обедал и ужинал, в перерывах — гулял, просматривал огромное количество информационных материалов, читал.

Первые недели после отставки Борис находился в приподнятом и радостном настроении. Но потом наступил перелом. Я увидела: ему не по себе. Решила поговорить с ним и напомнить, как я сама тяжело переживала уход с работы из-за нашего переезда в Москву. Мы сидели в гостиной, разговор был невеселый, а день очень солнечный. Помню, он сказал: «Такое ощущение, что внутри пустота. Не понимаю, чем ее заполнить». Я хотела сказать ему, что бывали у него времена и похуже — тот же 87-й год, когда он после выступления на Октябрьском пленуме был изолирован ото всех, не знал, как жизнь сложится дальше. Но потом решила: не стоит об этом даже вспоминать. Просто стала его успокаивать: «К тебе будут приезжать друзья, мы сможем с тобой путешествовать, возьмем наконец с собой внуков». — «Понимаю, но ушло что-то главное», — сказал он.

Не сразу, но Борис справился с этим настроением, жизнь вошла в нормальное русло. Очевидно, его спасли книги. Он прочитал их за годы отставки невероятно много. У нас появилась новая библиотека. Книги он обычно не перечитывал. У него была очень хорошая память — запоминал все сразу и навсегда. Иногда возвращался только к Пушкину и Чехову. У Пушкина перечитывал все подряд: и прозу, и стихи, и драмы, и статьи, и письма. Когда вышли все сочинения поэта в одном толстом томе на папиросной бумаге, он тут же взялся за него. Я даже ругала его: «Зачем портить глаза, читая такой мелкий шрифт!» В поездки мы стали возить много книг. Я как-то спросила: зачем такую тяжесть таскать? «Не ты же ее таскаешь», — посмеялся он.

Таня привозила каждую неделю по две-три коробки книг. Подбирать книги ей помогали продавцы в Доме книги на Новом Арбате и в магазине «Москва» на Тверской. Таня просила своих знакомых составить рекомендательные списки для Бориса. Он требовал все новых и новых книг. Говорил: «Уже кончаются. Привози новые».

Ритуал был такой: Борис раскладывал вновь привезенные книги на три стопки. Одна — то, что ему надо прочитать в первую очередь. Вторая — чтение «на потом». Третья — то, что не вызывало у него интереса. Любил историческую литературу, мемуары, русскую и зарубежную современную прозу, книги по искусству. Был абсолютно равнодушен к фантастике и детективам.

Теперь Борис мог подолгу смотреть спортивные трансляции — больше всего любил теннис и волейбол. Он сидел у телевизора в домашнем кинотеатре, не включая свет. Как раз появился «НТВ плюс» со спортивными каналами: теннис, волейбол, футбол, хоккей, легкая атлетика, биатлон… Иногда из-за разницы во времени он смотрел прямые трансляции ночью. Например, теннисные турниры в Нью-Йорке или Мельбурне.

Здесь же, в домашнем кинотеатре, мы смотрели фильмы. Таня привозила их на дисках. Это были не только боевики, которые он любил (а я — нет), но и серьезные фильмы. Иногда мы с ним пересматривали старые советские картины — «Дорогой мой человек», «Москва слезам не верит», «Белое солнце пустыни». Помню, узнав, что у «Белого солнца пустыни» нет ни одной официальной награды, он, когда был президентом, издал указ о присуждении всему творческому коллективу Государственной премии России. С Владимиром Яковлевичем Мотылем, режиссером этого фильма, Борис встречался не раз.

Какие-то фильмы я пересматривала, а Борис смотрел впервые — в свое время пропустил из-за работы. На дисках были еще и концерты — популярная и джазовая музыка. Вообще хорошую музыку он любил.

Когда приезжали внуки, они засиживались в домашнем кинотеатре вместе с дедушкой. Борис любил с ними поговорить, обсудить их новости, ему это было действительно интересно, и внуки это чувствовали. Он искренне радовался, что появилось время для них. А вот когда я уезжала навестить внуков или правнуков, ворчал. Таня и Лена были на моей стороне, говорили: «Смотри, когда мама с внуками общается, у нее настроение совсем другое». Он хмурился в ответ: а ей что, со мной плохо? Он вообще меня от себя не отпускал. Ему нравилось, когда я с ним сижу у телевизора, читаю книгу или слушаю музыку. Просто должна находиться рядом.

В 2002 году у Тани с Валей родилась Маша, наша младшая внучка. Борис ее сильно любил, а она его сначала побаивалась. Он казался ей слишком большим. Убегала от него к своим игрушкам. Потом, правда, очень привязалась к нему. А сейчас жалеет, что недостаточно много общалась с дедушкой.

Таня и Лена с семьями почти каждый день приезжали к нам. Борис ждал их. «А кто к нам придет?» — спрашивал меня каждый день. Если дети задерживались, начинал волноваться. Старались и внуков, и правнуков привозить к нему регулярно. Они вертелись около него, залезали на колени, он от них не уставал, наоборот, на глазах молодел.

Таня пробовала заинтересовать его игрой в гольф. Ей казалось, что это хорошая замена теннису, от которого после операции Борису пришлось отказаться. Привозила ему и литературу по гольфу, и кассеты с записями игры, и клюшки, но он сказал: «Таня, это уже не для меня».

Борис не очень любил то, что называется «светской жизнью». Но в театр, в гости к друзьям всегда ходил с удовольствием. Театр он любил, в Свердловске старался не пропускать ни одних гастролей. Ходили мы в Музкомедию, оперу, реже — в драму. Когда были в командировке в Москве, нам удалось попасть на Таганку — смотрели «Гамлета» с Высоцким. Он произвел на нас сильное впечатление.

Были и такие театры, с художественными руководителями которых мы были просто дружны. После спектаклей в «Современнике» и Ленкоме обязательно заходили к Гале Волчек и Марку Захарову — пообщаться, попить чаю, обсудить премьеру. С Марком Анатольевичем Борис откровенно говорил о жизни и о политике. Захаров свою позицию никогда не скрывал, они в этом отношении были похожи. Марк Анатольевич познакомил нас со многими актерами Ленкома — Николаем Караченцовым, Олегом Янковским, Александром Абдуловым, Александром Збруевым, Инной Чуриковой. Борис относился к ним очень тепло.

В «Современнике» мы вообще не пропускали ни одной премьеры. Знали всех звезд этого театра — Марину Неелову, Валентина Гафта, Сергея Гармаша, Елену Яковлеву, Чулпан Хаматову.

Бывали мы и в Театре Маяковского, общались за кулисами с Александром Лазаревым и Светланой Немоляевой, Натальей Гундаревой и Михаилом Филипповым. Прекрасные актеры, замечательные люди. Очень любили ходить на концерты Владимира Спивакова, Юрия Башмета, Валерия Гергиева. Отношения с ними постепенно стали дружескими.

Вообще я всегда поражалась, насколько легко чувствовал себя Борис в этой среде. Контакт у него возникал почти с первых минут. Он хорошо знал литературу и искусство, общаться с артистами ему было в удовольствие. Я же чаще молчала и слушала.

Когда наши соученики в 2002 году собрались на встречу в санатории «Бор», Галина Волчек пригласила нас всех в театр.

Все было бы хорошо, если бы не проблемы со здоровьем. В начале 2001 года Борис снова заболел пневмонией. Опять, несмотря на все наши уговоры, он поздно начал лечиться. Надеялся отлежаться дома. Ему становилось все хуже и хуже. Даже в ЦКБ лечение не давало результата. Положение было критическим. Его подключили к аппарату искусственного дыхания. Мы с Таней и Леной по очереди дежурили у него в палате.

Во время консилиума один из врачей вышел ко мне, взял за руку и сказал: «Наина Иосифовна, вы должны подготовить девочек. Борису Николаевичу осталось жить дня три». Что я почувствовала — словами не передать. В голове не укладывалось. Я просто не поверила, что такое может случиться.

Когда члены консилиума ушли, в отчаянии спросила лечащего врача Николая Октавиановича Малькова: «Неужели ничего нельзя сделать?» И тогда он рассказал мне о докторе Бине из Вьетнама. Я была готова на все. На следующий день Николай Октавианович привел Биня в ЦКБ. Борис по-прежнему был на аппарате и не мог говорить. Вьетнамский доктор долго держал свою руку на пульсе Бориса. Так он ставил диагноз.

Бинь сразу же сказал, что в палате надо обеспечить температуру чуть выше температуры тела, поднять влажность, раздеть Бориса, чтобы его кожа дышала. Это, по его мнению, должно было компенсировать недостаток кислорода, который обычно поступает через здоровые легкие. Мы привезли из дома нагреватели, на них положили влажные полотенца. Врачи ходили мокрые от пота, Борис лежал раздетый, слегка прикрытый ситцевой пеленкой. Наверное, врачам в ЦКБ было непросто наблюдать за тем, что происходило в палате. Но они отнеслись к этому с пониманием, потому что сами ничего предложить уже не могли.

Доктор Бинь сразу же поставил Борису иголки. Пообещал к вечеру прислать настойку, сделанную из вьетнамских трав, которую надо вливать через зонд. Сказал, что нужно срочно купить желчный пузырь черного медведя — в Москве, по его сведениям, это было возможно. От Биня мы узнали, что желчный пузырь черного медведя на случай болезни есть почти в каждой вьетнамской семье, хотя стоит он недешево. Вьетнамцы готовы экономить на всем ради него.

Тане удалось быстро найти сухой желчный пузырь в Москве. У нас, как оказалось, он тоже стоил дорого — около тысячи долларов. Доктор разрезал пузырь, потер пальцами желчь, попробовал ее на язык, оценил: желчь хотя и сухая, но использовать ее можно. Сделал настойку на водке и показал, какие места надо натирать. А через несколько дней министр по чрезвычайным ситуациям и заядлый охотник Сергей Шойгу передал нам привезенный с Алтая желчный пузырь, который, по мнению доктора, был гораздо эффективнее. Лечение продолжилось.

Бинь приходил к Борису каждый день, а мы делали все, что он говорил. Состояние Бориса стало улучшаться.

За эти дни мы много узнали о докторе Бине. Как выяснилось, его отец лечил вьетнамского лидера Хо Ши Мина. Бинь рассказывал: «Во время войны у вьетнамских врачей не было ни аппаратуры, чтобы делать анализы, ни нужных лекарств. Мы были вынуждены обращаться к опыту предков». Он вспоминал, как учился ставить диагноз по пульсу и делать анализ крови, растирая несколько капель пальцами. Позже мы провели эксперимент. Доктор Бинь исследовал кровь по-своему, а врачи ЦКБ параллельно делали обычный анализ. Выводы совпали.

Когда держать Бориса на аппарате было уже нельзя, ему сделали трахеотомию — теперь он дышал через трубку. Через какое-то время Бинь сказал: «Появилась внутренняя эрозия». Привезли рентгеновский аппарат, сделали снимок — так и есть.

Постепенно Бориса стали переводить на естественное дыхание. Начали с одной-двух минут. Как только разрешили дышать, он старался увеличивать время самостоятельного дыхания, чтобы как можно скорее избавиться от трубки. Бинь предупредил, что отверстие не зарастет, надо учиться жить с ним, во время разговора, к примеру, прикрывать его рукой. Борис не согласился: у меня зарастет. Доктор только покачал головой. А мне еще раз повторил: такие отверстия не зарастают.

Бинь уехал на неделю, а когда вернулся, обнаружил, что отверстие стало зарастать. Борис свободно говорил. Доктор был удивлен.

Слава богу, общими усилиями с болезнью справились.

В июле этого же, 2001 года, когда Борис окреп, Цзян Цзэ-минь пригласил нас на Желтое море в свою резиденцию. Он, зная о болезни мужа, предложил помощь китайских врачей. Борис мягко отказался. Но тем не менее Цзян Цзэминь при- слал нам врачей. Забавная пара: один — очень высокий, другой — совсем маленький. Борис отказался с ними даже встречаться. Я стала его уговаривать: «Они только проверят пульс и порекомендуют лечение. Надо встретиться». Владимир Николаевич Шевченко, который был с нами, поддержал меня. «Надо встретиться — встречайтесь», — сказал Борис. Деваться некуда — мы с Владимиром Николаевичем отправились к врачам, а Борис в халате и с полотенцем через плечо демонстративно прошел в баню. Мы извинились и попросили проконсультировать нас. Китайские доктора (тоже по пульсу) определили наше состояние. Спросили, на что мы жалуемся. Я рассказала о своей аллергии. Владимир Николаевич — о своих проблемах. Нам обоим назначили китайские лекарства — крупные коричневые шарики. На вид лекарства были совершенно одинаковые, но назначение у них было, конечно, разным. Шарики надо было разжевывать, вкус у них был неприятный.

И мне, и Владимиру Николаевичу лекарства помогли. Уже в Москве я пошла в частную китайскую клинику и заказывала такое же лекарство там.

Резиденция, где мы отдыхали, была расположена в очень красивом месте. Каждый день мы на электрокарах ездили к океану, купались, загорали. Катались на катере — изучали берега. Всем всё нравилось, настроение было замечательное. В столовой нам подавали по двенадцать-пятнадцать блюд — очень маленькими порциями. Два-три моллюска, столько же креветок или вообще что-то совершенно незнакомое. Поначалу нам все было интересно — что-то казалось вкусным, что-то нет. Борису первому надоело. Он попросил котлеты с картошкой. Помню, как наш повар Юра заглянул на кухню, и ему сразу захотелось навести там порядок. Сказав, что будет учиться у китайских поваров, он первым делом отдраил, как палубу, огромную столешницу — под предлогом, что готовит себе рабочее место. Борис с удовольствием вернулся к привычной еде, а мы с Владимиром Николаевичем не отказались от китайской — нам нравилось пробовать новое.

Успели мы и попутешествовать по Китаю. С удовольствием и сейчас вспоминаю этот отдых. В Москву Борис вернулся стройным, помолодевшим и бодрым. Тут же поползли слухи: Ельцина лечили китайские врачи.

После отставки Борис смог от души заняться рыбалкой, которую всегда очень любил. Охотиться ему стало тяжеловато, но иногда и на охоту выбирался. Он всегда хорошо стрелял, в Свердловске ходил на лосей, маралов, оленей. У нас всегда было дикое мясо — хранили его зимой на балконе или на дач- ной веранде в ящике. Когда Борис стал президентом, обычно ездил охотиться в Завидово. Одно из любимых занятий — охота на уток. Часто ходил на кабанов. Когда-то в Прибалтике и я с ним поехала. Первый и последний раз. Мне было кабанов жалко, это занятие не для меня.

Но готовить мясо диких животных всегда любила и до сих пор с удовольствием это делаю, хотя и реже. Самые деликатесы — губа лося и лапа медведя. Из губы лося получается мой любимый холодец, вкус у него совершенно особенный. Но ем его, только если готовлю сама. Повару не доверяю. А вот Борис любил и холодец, и губу лося в горячем виде. Из лапы медведя делали только холодец — выкладывали на специальное блюдо, повторяя форму лапы.

В Америке впервые попробовала мясо бизона. Нас угощали отбивными — видимо, это была вырезка, самая нежная часть туши. Нам очень понравилось, мясо таяло во рту. Купили мясо бизона, чтобы угостить детей и внуков в Москве.

На рыбалку, в отличие от охоты, я с Борисом всегда ездила. Он ловил рыбу очень умело. И на спиннинг, и на блесну. Увлекался подледным ловом. Я тоже рыбачить умею и люблю. Мы часто ловили рыбу на Иваньковском водохранилище. Борис долго выбирал себе место, садился, устраивался поудобнее, а я обычно рыбачила стоя. Весной или в начале лета на водохранилище косяками шел окунь. Однажды мы поспорили, кто наловит больше. Рыбачили на разных лодках. Я тогда наловила полсотни окуней и выиграла у Бориса бутылку шампанского.

В Завидове на пруду рядом с домом, где разводили форель, мы иногда ее ловили — но это занятие не для меня. Форель, дурная, сразу хватается за кусок мяса и попадается на крючок. Такой рыбалкой даже как-то стыдно гордиться.

И я, и Борис очень любили уху, приготовленную на костре. Забрасываешь в ведро сразу несколько видов рыбы, лук, потом разрезанный пополам помидор и добавляешь сто — сто пятьдесят граммов водки. А напоследок опускаешь на несколько секунд в ведро раскаленную головешку, чтобы уха пахла костром.

После отставки мы часто специально планировали наши поездки так, чтобы можно было порыбачить. Много ездили по стране, выбирались и за рубеж.

В 2004 году поехали в Норвегию — мы с Борисом, Лена с Валерой и Ваней. Нам организовали рыбалку в открытом океане. Вышли в море на рыбацкой шхуне — это было очень красивое старинное судно, которому, может быть, лет сто или даже больше. Во фьордах тихо, полный штиль. Да и в открытом море сначала было спокойно. На удочку с борта ловили сайду. Внезапно поднялся ветер, появились высокие волны. Лена сразу слегла возле мачты — она не переносит качку. Норвежская охрана и переводчик тоже лежали — и у них началась морская болезнь. А мы — я, Валера и Ваня — стояли у борта с удочками рядом с Борисом.

Если Борис обращался к капитану, переводчика на пару минут поднимали, он переводил и опять ложился. А Борису хоть бы что. На его удочке было по шесть крючков, и на каждом крючке по рыбине. Вес огромный. Шхуну болтало настолько сильно, что иногда можно было через борт зачерпнуть воду рукой. В какой-то момент у Бориса оторвались ноги от палубы, и он перевесился за борт. Адъютант в ужасе бросился к нему, чтобы удержать. А Борис кричит: «Не трогайте меня, держите рыбу, уйдет!»

Потом и мне уже было не до рыбалки, от страха я легла на палубу рядом с Леной. А Борис продолжал ловить, я только слышала его хохот. Мы были счастливы, когда вернулись во фьорды, нас ждала уха, которую в кубрике сварил капитан. Несколько рыбин мы привезли в Москву — угощали друзей.

В том же году Валера сагитировал нас поехать в Ирландию. Снова отправились большой компанией, взяли с собой и внучку моей сестры — Юлю. Жили в замке. Ходили рыбачить на озеро, а один раз Борис, Валера и Ваня ездили на морскую рыбалку. Мечтали поймать акулу — не удалось.

В Ирландии мы все-таки попробовали играть в гольф. У меня не получилось, Лена тоже ударила раза три, и все три раза мимо, — мы быстро отказались от этого занятия. А вот из лука стреляли с удовольствием.

В 2005-м рыбачили на Кольском полуострове. Десятки мелких речушек, где нерестится семга, впадают в реку Умбу. Когда мальки подрастают, они выплывают в Умбу и добираются до океана. Уходят на несколько лет к берегам Канады. А нереститься возвращаются в ту же речку, где появились на свет. Чтобы ловить семгу, мы, как и положено, купили лицензию. Отлов рыбы там ограничен. Нас привезли на пустынный берег, где стояли только домики для рыбаков. Мне повезло — первую рыбу поймала я. Но в итоге больше все равно наловил Борис. Пойманную рыбу тут же на берегу разделали и съели с васаби. Получилось что-то вроде сашими.

В том же 2005 году слетали на Аляску. Эту поездку, как и все остальные, Борис с Владимиром Николаевичем Шевченко спланировали в начале года. Выбрали самый теплый для этих мест месяц — июль. В Москве шли дожди, а на Аляске погода оказалась великолепной. Мы думали, что места там суровые, а обнаружили — рай. Природа потрясающая, а городки маленькие, но очень чистые, ухоженные, благоустроенные.

В Анкоридже нас встречал губернатор штата. Дал прием в честь Бориса. Для штата это было событие, до нас на Аляске никто из руководителей России и Советского Союза не был. Губернатор много с благодарностью говорил об Александре II, который продал Аляску Америке. Нам трудно было согласиться с этим. Когда остались вдвоем, я сказала Борису: «Как было бы хорошо, если бы эти места остались нашими». Он посмеялся: «Тогда они не были бы такими ухоженными».

А на следующий день мы побывали в русской православной церкви, зашли в этнографическую лавку. От души порадовались, что на Аляске до сих пор чтут русскую культуру и хранят о России память.

Плавали вдоль берегов на яхте, иногда заходя в бухты. Нас было четверо: мы с Борисом и Владимир Николаевич Шевченко с зятем Олегом. В нашем распоряжении был небольшой вертолет, нас по двое поднимали в горы на нем. И горные цветы, и скалы, и малюсенькое озеро, расположенное высоко над океаном, — все было великолепно. Вертолет приземлялся на крохотных горных площадках, мне казалось, что это очень опасно. Борис, как всегда, был абсолютно спокоен, а я натерпелась страху. Хотя, признаюсь, было ради чего мучиться.

И конечно, нам организовали рыбалку. Заплывали в каньоны на моторных лодках. Ловили семгу и палтуса. Рыбачили с яхты. Я поймала палтуса весом в 43 килограмма, Борис — 37-килограммового. «Он, по-моему, перепутал удочки», — пошутил Борис. Вытаскивали с огромным трудом. Свежую рыбу сразу готовили. Она была вкуснейшей. Жаль, в Москву привезти ее не смогли — рыбу с Аляски вывозить запрещено законом.

Насмотрелись на игры дельфинов, видели несколько стойбищ морских котиков, они лежали на сверкающих льдинах, и это было удивительное зрелище.

В один из дней мы на моторках отправились к леднику, с которого под лучами солнца стекали потоки воды. Перед ледником — айсберг высотой с четырехэтажный дом. Борис захотел рассмотреть его ближе. Сопровождающий предупредил: айсберги подтаивают на солнце и переворачиваются, это опасно. Но разве Бориса остановишь? Поплыли. Любуемся айсбергом, и вдруг на наших глазах эта глыба в одно мгновение переворачивается. Лодки захлестывает мощная волна. Мы — мокрые с ног до головы. А Борис спокоен: «Давайте все-таки доплывем до ледника. Теперь уже все равно». Айсберг перевернулся «с ног на голову» и все так же сверкал на солнце. Как будто ничего не было. В общем, нам повезло: остались живы-здоровы и ледник посмотрели. Передать словами эту красоту и мощь невозможно.

Когда вернулись с Аляски, по приглашению друзей полетели на Сардинию. На третий день нашего отдыха начался теннисный турнир в Мельбурне. Мы вместе с Борисом смотрели трансляцию захватывающей игры Елены Дементьевой и Марии Шараповой. Матч закончился в пятом часу утра. У телевизора, как всегда, сидели в темноте. Свет из спальни падал в соседние комнаты, но все равно был полумрак. Как только игра закончилась, Борис резко поднялся с дивана и пошел через столовую в спальню. Я задержалась. У меня тогда было неважно с ногами, стартовой скорости никакой, надо было немного постоять, прежде чем идти. Так что рядом с Борисом меня не было.

Комнаты виллы, в которой мы жили, находились на разных уровнях. Гостиная, где мы сидели, была ниже других помещений. Дверей не было, комнаты разделяли ступеньки от стены до стены и две колонны. На ступеньках Борис поскользнулся. Чтобы устоять, попытался дотянуться до колонны, но потерял равновесие и упал на левый бок.

Наш доктор осмотрел Бориса и сразу сказал: перелом шейки бедра.

Вызвали «скорую помощь». Ее водитель попытался подъехать ближе, но на пути оказался газон — «скорая» застряла. Пришлось ее вытаскивать с помощью нашей машины. Бориса перенесли из дома на носилках и отвезли в больницу. Диагноз подтвердился. Предложили там же, в Италии сделать операцию, но он твердо сказал, что оперироваться будет в Москве. Утром улетели, прямо из аэропорта поехали в больницу на Мичуринском. Оперировал Владимир Петрович Абельцев — хирург с золотыми руками. Все прошло успешно.

Борис быстро восстанавливался, и мы снова начали выбираться из дома. Ходили на все теннисные турниры, которые проходили в Москве, на волейбольные соревнования (как раз приезжала екатеринбургская «Уралочка»). Сидеть на трибуне подолгу Борису было тяжеловато, но он терпел. Был азартным болельщиком. Знал по именам, по особенностям техники, по игровой биографии всех членов волейбольной сборной России, особенно женской. Часто после игры звонил нашему земляку, главному тренеру Николаю Карполю — и начинался «разбор полетов». Порой все происходило глубокой ночью, но Бориса это не останавливало. Он подробно обсуждал нюансы игры. Однажды я спросила Карполя, не утомляют ли его эти разговоры. Он удивился: «Конечно нет. Это же на пользу делу».

Такими же долгими были их разговоры с Шамилем Тарпищевым. Борис знал всех наших звезд — Женю Кафельникова, Марата Сафина, Лену Дементьеву, Светлану Кузнецову, Настю Мыскину, Динару Сафину, Веру Звонареву и других. Они не раз бывали у нас в доме. С победами Борис их всегда поздравлял сам по телефону. Знал десятки фамилий молодых игроков, только-только появившихся в мировом рейтинге, интересовался их судьбой и последними результатами. Иногда Шамиль переспрашивал его: кто-кто? Молодых теннисистов Борис знал лучше, чем сам тренер сборной.

Во время своего президентства Борис очень много сделал для развития тенниса. Появился Кубок Кремля. Стали устраивать много любительских турниров… Иногда они проходили в Москве, иногда в Сочи, Борис обязательно принимал в них участие. В паре с Шамилем Тарпищевым он часто выигрывал. Потом вокруг тенниса образовался Президентский клуб на Воробьевых горах, куда приходили Николай Караченцов, Геннадий Хазанов, Марк Захаров… Для них, как и для Бориса, теннис был не только нагрузкой, но и «разгрузкой».

Уже после отставки Борис наконец смог побывать на Уимблдоне и «Ролан Гарросе», о чем всегда мечтал. Я, как всегда, ездила с ним. Помню, на Уимблдоне палило жаркое солнце, и всем выдавали соломенные шляпы. В этой шляпе и темных очках Борис выглядел непривычно. Потом на шляпе наши теннисисты оставили свои автографы.

На финал Кубка Дэвиса в Париже мы поехали по приглашению Жака Ширака. Планировали посмотреть теннис. С нами поехали Таня с Валей. На стадионе Жак Ширак с Борисом сидели рядом, и каждый болел за свою команду. Я наблюдала за ними. Борис страшно переживал. Да и было из-за чего. Миша Южный проигрывал 2:5, но вытащил решающий сет. И вот Кубок Дэвиса наш! Тут Борис не выдержал, рванул через барьер на корт, бросился всех обнимать и поздравлять. После турнира Жак Ширак принял нас в Елисейском дворце.

В другую поездку, когда мы были с семьей Лены, Жак Ширак подарил маленькому Ване радиоуправляемую машинку и играл с ним прямо на полу резиденции.

Борис очень любил Францию, мы несколько раз бывали там с детьми и внуками, даже младшая Маша с нами ездила. Во время одной из поездок нас пригласили на знаменитую парфюмерную фабрику Galimard в Грасе. После экскурсии предложили поэкспериментировать, создать собственную туалетную воду. Борис тут же сказал, что его туалетная вода будет называться «Уральская тайга». Ему подобрали ингредиенты, и он быстро создал свой аромат. А я попросила подобрать мне какие-нибудь легкие цветочные ароматы, возилась долго, никак не могла придумать название. Тогда Борис сказал: назови «Наина». В Москву увезли два флакона с нашими ароматами на память. Когда создавался музей, одна из сотрудниц фонда наткнулась во французской газете на эту историю. Позвонили мне. Оказалось, духи сохранились. Решили попросить Galimard сделать партию для музейного магазина. К счастью, они нашли формулу духов. И теперь и «Уральскую тайгу», и «Наину» можно купить в Ельцин Центре. А наши с Борисом флаконы находятся в экспозиции.

… Начало 2007 года ничего плохого не предвещало. 25 марта мы с Борисом уезжали в Иорданию. Хотели посмотреть святые места, побывать на Мертвом море. Из аэропорта ехали в отель по пустыне, кругом бесконечные песчаные дюны, и вдруг — оазис, все буквально утопает в зелени. В таком оазисе прямо на берегу Мертвого моря и был расположен наш отель.

Мертвое море меня поразило. Плавать невозможно — вода выталкивает на поверхность. На берегу несколько бассейнов с пресной водой — можно смыть соль. Мазали себя целебной грязью, кожа от нее становилась просто шелковая. Купель со святой водой Иордана произвела огромное впечатление. Вода была холодная, но я окунулась. Святую воду взяла с собой — даже не очень понимая зачем.

Когда вернулись, у Бориса опять начались проблемы со здоровьем. Стали отекать ноги. Лишнюю жидкость решили убирать через кровь. Процедура называется плазмофорез. Нужно было на неделю лечь в ЦКБ. Сделали пять сеансов, должны были отпустить домой. Все шло по плану.

В субботу мы поговорили по телефону с Таней, ее не было тогда в Москве. Она знала, что Борис в больнице, и хотела вернуться раньше, чем планировала. Я ее успокоила: папа чувствует себя лучше, в понедельник выходит из больницы. Был воскресный вечер. Весь день я привычно провела в больничной палате. Ушла около 12 ночи. Борис торопил: «Тебе надо отдохнуть, уже поздно, а завтра я уже буду дома». Я, как всегда, поцеловала его перед уходом. А он попрощался со мной теплее обычного — прижал мою руку к щеке. Ушла со слезами — ругала себя за то, что расчувствовалась. Но плохих мыслей не было.

Утром в понедельник 23 апреля в начале восьмого позвонила адъютанту, чтобы проверить, какая обувь у Бориса с собой. День был прохладный, а я накануне не проверила, взял ли он теплые ботинки. Спросила: «Как прошла ночь?» Адъютант ответил: не очень. Но я не забеспокоилась, так бывало не раз. Тем более он сказал мне, что Борис проснулся, уже сидит на кровати и собирается бриться. Пошла за кофтой, и тут раздался звонок — Борису Николаевичу плохо. Почему-то побежала за святой водой из Иордана.

Примчалась в больницу, бегом в палату, а там никого. Меня проводили в реанимацию. Увидела Бориса. Его лицо резко изменилось, оно стало каким-то плоским — как будто из человека выпустили воздух. Он был без сознания. Больше он не говорил. Я взяла носовой платок и стала протирать его святой водой. Позвонила Тане: папе плохо, он в реанимации. Стали думать, как сказать Лене, — она у нас очень эмоциональный человек. Решили: Лену надо позвать, она нам никогда не простит, если мы от нее что-то скроем. Попросили ее по дороге в больницу заехать в церковь, поставить свечку.

Я была рядом с палатой реанимации, смотрела через стекло, видела, что привезли аппарат для рентгена. В это время мне сказали, что Лене плохо, — я побежала к ней. Вернулась, а Бориса в палате нет. Мне сказали, что в полости живота обнаружили кровь и нужна срочная операция. Из операционной он уже не вернулся.

Помню только, что врач сказал: Бориса Николаевича больше нет. Или что его не смогли спасти. Дословно не помню. Я перестала ориентироваться во времени. Хорошо, что рядом была стена, — я спиной почувствовала ее. Прислонилась. Не упала.

Только после ухода Бориса я вспомнила, что врачи, делавшие операцию на сердце, гарантировали ему пять лет жизни. Он прожил в два раза дольше.

Прощание было в храме Христа Спасителя. Оно продолжалось два дня. Даже ночью стояли люди. Пришли многие коллеги Бориса. Я была как в тумане, плохо помню происходившее. Когда вошла в храм, подняла глаза к куполу и попросила Господа дать мне силы выдержать: еще и мою смерть Лена с Таней не пережили бы.

На прощании в храме Христа Спасителя ко мне подходили Гельмут Коль, Билл Клинтон, Джордж Буш-старший, Леонид Кучма, много знакомых и незнакомых людей… Говорили добрые слова. Мне казалось, что удается держать себя в руках.

Потом поехали на Новодевичье кладбище. Был военный салют. Владимир Владимирович Путин сказал слова прощания. Память сохранила только какие-то обрывки того тяжелого дня. Помню, как брала песок, чтобы бросить в могилу. Помню, что могила была выстлана флагом.

Я потом долго не могла ходить на похороны. Было слишком тяжело, приезжала только на прощание, а на кладбище — нет, не было сил. Исключением были похороны Славы Ростроповича — он ушел через четыре дня после Бориса.

Первое время я приезжала на Новодевичье каждый день. Стали думать: каким должен быть памятник? Лицо из камня? Не могла себе даже представить. Лена с Таней — тоже. Скульптор Георгий Франгулян (тот самый, что делал памятник Окуджаве) предложил свой вариант: памятник в виде российского флага. Сначала сделал в маленьком масштабе, чтобы показать нам. Мы сомневались, думали, обсуждали. Потом решили: да, это то, что надо.

Год на могиле стоял простой крест, а холмик был покрыт искусственной зеленой травой и венками. Я памятник перед открытием не видела: когда его установили, закутали в белый шелк. Во время церемонии солдаты сняли ткань. Я тяжело привыкала к памятнику. Почему-то казалось, что массивный камень давит на Бориса. За год я сроднилась с новым домом мужа — просто холмик и крест. Не ожидала, что мне будет так трудно принять перемену. Со временем, конечно, привыкла. И сейчас другого памятника на могиле Бориса даже не мыслю.

Странно, что я не спросила тогда у Тани с Леной, испытали ли они что-то подобное.