«Он был подвижный как ртуть» Директор Института физики высоких давлений Вадим Бражкин вспоминает нобелевского лауреата Алексея Абрикосова

30 марта умер нобелевский лауреат по физике Алексей Абрикосов. Ученик Льва Ландау — другого нобелевского лауреата — уехал из России в 1991 году и с тех пор работал в престижных американских лабораториях. Абрикосов получил Нобелевскую премию в 2003-м вместе с другими учеными за работы по теории сверхпроводимости и сверхтекучести, уже будучи гражданином США. «Медуза» попросила рассказать об Абрикосове директора Института физики высоких давлений Вадима Бражкина.

Вадим Бражкин

Директор Институт физики высоких давлений им. Верещагина РАН

Абрикосов возглавил наш институт в 1988 году. Пришел выдающийся физик; конечно, мы все знали, что он один из первых и любимых учеников Льва Ландау. Мы смотрели на него, открыв рот, пытались подражать, чему-то научиться.

В 1988 году наш институт переживал расцвет — и в плане финансирования, и в плане коллектива. Штат был тогда около 700 человек, 200 научных сотрудников — сейчас у нас всего работают 150 человек.

Абрикосов был первым избранным директором — до него все директора назначались. Были выборы, три кандидата-оппонента, выборная комиссия. Помню, как мы ездили и уговаривали его стать президентом — призывали, так сказать, на царствование. За эти два-три года, что он возглавлял институт, Абрикосов дал ему особый импульс. У нас работают не только физики, но и химики, технологи, геологи. Абрикосов же — физик до мозга костей, талантливый от бога — показал как надо относиться и знать эту науку.

Сам я тогда только защитил кандидатскую и был обычным научным сотрудником, состоял в совете молодых специалистов, через который мы и встречались с Абрикосовым.

У нас с ним было несколько запоминающихся встреч. До него институт возглавляли ученые несравнимо более низкого класса, поэтому нас, молодых, сильно впечатляло его умение выслушать любую статью — и сразу же сделать к ней комментарии, замечания, объяснить, что на самом деле автор хотел сделать, что он сделал правильно, а что нет. Абрикосов умел быстро вникать в суть вещей — неважно, была это экспериментальная работа или теоретическая.

Первые мои выступления на ученых советах, на которых я представлял свои научные статьи, вызвали у него сильное негодование. Я был обвинен в отсутствии научной культуры, мне было сделано замечание, что я неправильно провел замеры. После того случая я попытался наладить наши с ним отношения. И оказалось, что это возможно, он прислушался, разобрался и даже, взяв несколько листочков, расписал с помощью формул, как работает мой прибор — и принес мне.

После этого я хвастался нашей молодежи: «Не знаю, какие теоретики на вас работают, но на меня работает сам Абрикосов. Видите несколько листочков исписанных его рукой? Это автомодельное решение дифференциального уравнения для моего калориметра, которое он быстренько написал на коленке». Если начиналось наше общение непросто, то завершилось оно замечательно. Он мог искренне радоваться за успехи других, не только за свои.

Когда однажды я делал доклад, он меня вдруг прервал и обратил внимание остальных на то, о чем я говорил. Сказал, что нашим молодым сотрудником сделано серьезное открытие. А потом пришел ко мне и сказал, что открытие сделать — это одно, но главное, это его каким-то образом отрекламировать. «Я человек хитрый, я знаю, что получу Нобелевскую премию — если доживу, — говорил мне он. — Потому что я, придумав свои вихри в сверхпроводниках, выделил сверхпроводники первого и второго рода — это было мое название. Вы тоже придумайте специальное название фазовым переходам в жидкостях, которые только что нашли». Он действительно считал, что если бы не придумал специального названия, то его сверхпроводники никто бы и не заметил. А я тогда к нему, к сожалению, не прислушался, и сейчас жалею, потому что сейчас фазовые переходы в жидкостях — очень актуальная тема.

Абрикосов активно участвовал не только в научном руководстве, но и в общественной жизни — не пропускал концерты и капустники, которые устраивала наша молодежь. На ученых советах сильно журил возрастных коллег, которые на них не ходили. Говорил, что мы единый коллектив, что должны одной семьей жить.

Он активно тогда ездил по заграницам — три-четыре месяца в году в течение трех лет он отсутствовал. Остальные, конечно, выезжали гораздо реже. К 1991 году, когда стало понятно, что ситуация в стране и науке меняется, и не в совсем в хорошую сторону, он принял решение, уехать работать в Аргоннскую национальную лабораторию [в США]. Напрямую об этом он нам не сказал, но по его последнему ученому совету можно было догадаться, что он прощальный. Абрикосов вроде как уезжал в командировку, но просил не поминать его лихом и назначил исполняющего обязанности директора.

Скорее всего, он больше других понимал, что происходит, и предполагал, куда это все покатится. Мы не могли тогда даже подумать, что с 1991-го по 1993-й финансирование науки сократится в 20 раз, что дальше жизнь будет другая, не такая веселая; многие пойдут в бизнес, другие уедут за границу. Он сыграл на опережение.

У многих была обида, разочарование и недовольство в связи с его статьей, которая вышла в «Известиях» сразу после его отъезда. Абрикосов написал о том, как все будет плохо в СССР и России и что наука в ближайшие десятилетия будет в упадке — поэтому он вряд ли вернется. Эта статья много обсуждалась, в том числе и в институте.

За свое самое главное открытие он все же получил Нобелевскую премию. Абрикосов впервые показал, что есть такой класс сверхпроводников, через которые магнитное поле проникает не сразу, а с помощью вихревой решетки — вихрей тока. Он объяснил, какими могут быть классы сверхпроводников, что очень важно не только с теоретической точки зрения — хотя это и очень красивая задачка для теоретиков, — но и для дальнейших разработок. Именно Абрикосовские сверхпроводники используются везде в промышленности: сверхпроводящие катушки, кабели работают именно на них.

Он оставил заметный след в изучении теории металлов, он написал несколько книг — по ним до сих пор учатся студенты, хотя они были написаны в начале 1960-х.

В Америке Абрикосов работал в Аргоннской лаборатории, там у него была очень редкая даже для американцев позиция приглашенного ученного — это было еще до получения Нобелевской премии. Когда он стал Нобелевским лауреатам, его стали приглашать везде еще больше, в Америке очень престижно для университетов иметь среди своих сотрудников нобелевских лауреатов.

А на базе Аргоннской лаборатории он сделал еще несколько классических своих работ.

Абрикосов поддерживал связь и с сотрудниками нашего института, еще год назад мы обсуждали в электронной переписке с ним мои статьи. Но в последние лет пять у него было плохо с глазами, даже при сильных очках он пользовался экраном с огромным шрифтом, чтобы читать. Помню, как он долго извинялся и сказал, что может писать короткие мейлы.

У Абрикосова был острый, живой ум, хорошее чувство юмора. Он был очень подвижный, как ртуть, с большим количеством энергии внутри, очень обаятельным, несмотря на малорослость и относительно неказистую внешность. Он не был скромным, но и не гонялся за наградами, не коллекционировал их. Он себя оценивал высоко и адекватно, понимал, что он выдающийся физик, ложной скромности у него не было.