«У меня не было времени спросить себя: „А мои песни — это литература?“» Нобелевская речь Боба Дилана

Вчера в Стокгольме вручили Нобелевскую премию по литературе за 2016 год — ее получил Боб Дилан, один из важнейших людей в истории рок-музыки. Сам Дилан на церемонию вручения премии приехать не смог (его песню «A Hard Rainʼs A-Gonna Fall» спела Патти Смит), но прислал письмо со своей нобелевской речью. «Медуза» публикует ее полный перевод.

Всем добрый вечер. Я горячо приветствую всех членов Шведской Академии и всех остальных уважаемых гостей сегодняшней церемонии.

Я сожалею, что не могу быть сегодня вместе с вами, но, пожалуйста, знайте, что душой я с вами и что для меня получить такую престижную награду — огромная честь. Я никогда не мог представить или предположить, что мне вручат Нобелевскую премию по литературе. С самого детства я читал и впитывал сочинения тех, кто был прежде признан достойным этой регалии: [Редьярда] Киплинга, [Бернарда] Шоу, Томаса Манна, Перл Бак, Альбера Камю, [Эрнеста] Хемингуэя. Эти гиганты литературы, чьи книги теперь изучают в школах, хранят в библиотеках по всему миру и обсуждают с благоговением, всегда производили на меня глубокое впечатление. То, что теперь мое имя будет с ними в одном списке, по-настоящему неописуемо.

Я не знаю, думали ли эти мужчины и женщины о Нобелевской премии. Но я думаю, что любой, кто где-то на планете пишет книгу, стихотворение или пьесу, может в глубине души тайно мечтать о ней. Возможно, эта мечта погребена так глубоко внутри, что они и сами не знают о ней.

Если бы кто-то когда-нибудь сказал мне, что у меня есть хоть малейший шанс выиграть Нобелевскую премию, я бы решил, что вероятность этого примерно такая же, как оказаться на Луне. Правду сказать: в год, когда я родился, и еще несколько лет после этого не было человека в мире, которого бы сочли достойным Нобелевской премии (c 1940 по 1943 года Нобелевская премия не вручалась; Дилан родился в 1941-м — Прим. «Медузы»). В общем, я понимаю, что я в исключительной компании — мягко говоря.

Когда я получил эту удивительную новость, я был в дороге, и мне понадобилось больше, чем несколько минут, чтобы должным образом осмыслить ее. Я стал думать о великом писателе Уильяме Шекспире. Полагаю, он считал себя драматургом. Мысль о том, что он занимается литературой, едва ли приходила ему в голову. Его слова писались для сцены. Их нужно было произносить вслух, а не читать. Когда он сочинял «Гамлета», я уверен, что он думал о многом: «Какие актеры подходят для этих ролей?» «Как это ставить?» «Действие точно должно происходить в Дании?» Его творческое видение и амбиции, безусловно, более всего прочего занимали его, но существовали и будничные проблемы, с которыми надо было разобраться. «Хватает ли у нас денег?» «У нас достаточно хорошие места для спонсоров?» «Где взять череп?» Готов поспорить, что последнее, о чем задумывался Шекспир, был вопрос: «А это литература?»

Когда я подростком начал писать песни, и даже когда мои способности стали получать определенное признание, я не мечтал о какой-то особенной судьбе для этих песен. Я думал, что они могут звучать в кофейнях или барах, когда-нибудь, возможно, в залах вроде Карнеги-холла [в Нью-Йорке] и «Лондон Палладиум». В самых смелых мечтах я воображал, что записываю альбом и слышу свои песни по радио. Такой поворот событий представлялся мне по-настоящему большой наградой. Записывать пластинки и слышать себя по радио означает, что тебя слушают много людей и что у тебя может появиться возможность продолжать делать то, что начал.

Что ж, я делаю то, что начал, уже очень долго. Я записал десятки альбомов и сыграл тысячи концертов по всему миру. Но жизненный центр всего, что я делаю, — это мои песни. Похоже, они нашли свое место в жизни множества людей во многих разных культурах. Я благодарен им за это.

Но есть одна вещь, которую я должен сказать. Я играл живьем для 50 тысяч человек и для 50 человек, и я могу сказать вам, что для 50 человек играть труднее. 50 тысяч человек превращаются в единый организм, а пятьдесят — нет. У каждого слушателя своя, отдельная личность, свой собственный мир. Они могут воспринимать вещи более ясно. Твоя искренность и то, как она соотносится с твоим талантом, действительно проходят испытание. Я отдаю себе отчет в том, как немного человек входят в Нобелевский комитет.

Но, как это было и у Шекспира, моя голова слишком часто занята моими творческими амбициями и попытками разобраться с самыми разными житейскими делами. «Кто из музыкантов лучше сыграет эти песни?» «Записываю ли я их в правильной студии?» «Правильно ли выбрана тональность для песни?» Некоторые вещи не меняются даже за четыреста лет.

И никогда в жизни у меня не было времени спросить себя: «А мои песни — это литература?»

Так что я говорю огромное спасибо Шведской Академии — и за то, что она потратила время на то, чтобы ответить на этот вопрос, и за то, что этот ответ оказался таким прекрасным.

Желаю вам всего наилучшего,

Боб Дилан