«У него были две главные страсти: история и Польша» Памяти Анджея Вайды. Киноведы — о великом польском режиссере

В Кракове 9 октября умер режиссер Анджей Вайда — классик польского кинематографа, не только создавший национальную кинематографическую школу, но также повлиявший на развитие французской «новой волны» и мирового киноискусства в целом. Вайда — обладатель «Золотой пальмовой ветви», почетного «Оскара» и многих других наград — был персоной нон грата в Советском Союзе, но при этом всегда оставался человеком, близким к русской культуре и любимым ею. Специально для «Медузы» об Анджее Вайде и его творчестве рассказали историк кино Наум Клейман, киновед и культоролог Елена Стишова, кинокритик Андрей Плахов и киновед, переводчик с польского языка Денис Вирен.

Наум Клейман

историк кино

Фигура Вайды больше, чем просто мастер кинорежиссуры — и нашего поколения, и вообще. Он был воплощением гражданского мужества и чести. Человек, который воплощает лучшие черты польского народа, то, что они приветствуют друг друга словом «честь». Думаю, это то самое слово, которое мы можем сказать Вайде на прощание. Он с самого начала сделал решительный шаг, чтобы кино обрело новый облик и новый статус — статус самосознания общества.

Французская «новая волна» была далеко не первой волной, которая обновила европейский кинематограф. Все началось в Польше в 1954 году, когда вышли три фильма трех замечательных режиссеров: «Поколение» Вайды, «Фабрика целлюлозы» Кавалеровича и «Человек на рельсах» Мунка. Именно Вайда был одним из тех, кто начал обновление европейского кино. И, в частности, в социалистическом лагере вслед за ним пошли наши — так называемое поколение лейтенантов, которые вернулись с фронта и долго не могли выйти на экраны, только в 1955 году у них получилось вырвать первые постановки. Но Вайда к этому времени был уже одним из образцов.

Никогда не забудем премьеру 1957 года «Канал», когда он нам впервые показал трагедию польского восстания, о котором мы ничего не знали. Трагедию польского народа, ставшего первой жертвой нацистского нашествия, Вайда сделал достоянием человечества. Каждый следующий фильм Вайды был откровением, он ведь снимал не только гражданские фильмы, но и лирические, фильмы о прошлом Польши, о европейской истории. Его фильм «Пепел» рассказывает историю участия поляков в наполеоновском походе против Испании. Всякий раз это было ощущение единства личной судьбы и судьбы общества, исторического движения. В этом смысле Вайда художник-историк, художник-философ и, безусловно, художник-моралист. Он каждый раз ставит нас перед проблемой выбора нравственного пути и подчеркивает этот нравственный путь — неважно, это Корчак или герой его любого камерного фильма. Вайда верил, что даже те люди, которые внешне кажутся распущенными и аморальными, в глубине души жаждут чистоты. Эта вера в исходную чистоту человеческой души и составляет суть творчества Вайды.

Когда вышла его картина «Катынь», раздались голоса, что это чуть ли не антирусский фильм. Но все наоборот: он сделал все для того, чтобы показать, насколько русский народ — такая же жертва самовластия и беззакония, как и поляки, польские офицеры. Неслучайно советский офицер спасает женщину с ребенком от трагической судьбы. Вайда считал, что подлинная дружба не в лести, а в искренних отношениях.

Я знал Вайду очень много лет, мы познакомились в 1963 году и с тех пор — боюсь сказать «дружили», но я всегда был полон почтения к нему. Очень горжусь, что он по-доброму ко мне относился. Однажды я получил от него удивительный подарок: нарисованные кадры «Александра Невского», которые он студентом зарисовал по пленке на монтажном столе, учась, как нужно выстраивать монтажный ряд. Он подарил их со словами: «Смотри, как я учился и у кого я учился». И это поразительная способность Вайды учиться постоянно, в частности и у русской литературы. Ведь он поставил Достоевского и в кино, и на сцене, и на телевидении. Он один из лучших интерпретаторов Достоевского. Экранизация «Идиота» в Японии — это вообще великое произведение, равноценное самому роману.

Он был подлинным интернационалистом, будучи выражением духа польской культуры в целом. Он ставил польскую драматургию и на сцене, и в кино, как никто чувствовал ценность польского слова на экране и вместе с тем откликался на судьбу России и русское слово. 

Вайда был замечательным другом, и я знаю, как ему была и сейчас остается предана его жена Кристина Захватович. Она когда-то говорила о том, что Вайда оказался для нее светом в жизни, что он открыл ей, замечательной художнице-сценографу — она оформляла многие его спектакли, — не просто красоту зрелища, а содержательность этой красоты. Вот это замечательное качество Вайды быть глубоким, а не только прекрасным. У него никогда не было пустых кадров, даже проходные пейзажные кадры. «Пейзаж после битвы» — одна из самых замечательных картин про войну — равноценна тем великим живописным пейзажам, которые создают реквием жертвам. Природа неравнодушна, как говорил Эйзенштейн.

Елена Стишова 

кинокритик, культоролог 

Я почему-то сегодня проснулась в пять часов утра, и рука моя, естественно, потянулась к андроиду, я открыла фейсбук, и первое, что увидела, — портрет Вайды. Я поняла, что случилось то, чего никто не ждал, хотя ему было уже 90 лет. Это был великий художник, великий гражданин и великий поляк, а для нас он всегда был очень близким человеком и художником.

Первым я увидела его фильм «Канал» — это было во времена оттепели, в 1958 или 1959 году, его показывали в советском кинопрокате. Последняя картина Вайды, которую я смотрела, была «Катынь», она вышла в 2008-м. Вайда никогда не покидал съемочную площадку. Очень скоро мы будем смотреть — уже без него — его новую работу. Получается, что он оставил нам завещание.

По своей внутренней направленности Вайда был историком, по его фильмам можно изучать историю Польши. У него были две главные страсти: история и Польша. Исторические картины Вайды оказались гораздо более мощными, чем труды ученых-историков. Одним из главных принципов Анджея Вайды была правда. При всей банальности этой мысли, та глубинная правдивость, которой он обладал, — большая редкость у художников. Поэтому его картины не померкнут никогда, он обречен на бессмертие, это было ясно и при его жизни. А еще он обладал невероятной гражданской активностью — он откликался на все мировые вызовы.

В конце 70-х Вайда был вынужден покинуть Польшу, после выхода фильма «Человек из мрамора». Вернулся он во времена перестройки и в какой-то момент приехал в Москву. Примерно тогда же он поставил «Бесов» в «Современнике» и очень подружился с Сергеем Гармашом. Именно Гармаш сыграл в «Катыни» русского офицера, причем сыграл положительного персонажа. Так Вайда отдавал дань исторической объективности, в своем фильме он говорил о том, что не все было черным мазано, что в контексте этого преступления были разные люди, в том числе и положительные. 

В начале нулевых мне посчастливилось познакомиться лично с Анджеем Вайдой. Я ездила в Краков на международный фестиваль документального кино. Вайда, который жил в Кракове и открыл там японский художественный центр, пригласил журналистов его посетить. Он, кстати, увлекался японской культурой, как и Андрей Тарковский. Хорошо помню, как он держался: несмотря на то что он тогда был в преклонном возрасте, он совершенно не выглядел стариком. Он просто из тех, кому не дано было стать стариком.

Андрей Плахов

кинокритик

Конечно, можно сказать, и это будет правда, что Анджей Вайда — один из крупнейших режиссеров мира, фильмы которого вошли в сокровищницу мирового киноискусства. Он основоположник кинематографической школы, прогремевшей во всем мире еще в середине прошлого века и до сих пор продолжающей существовать в обновленном виде. Все это так. Но к Вайде отношение совершенно особое, во всяком случае в нашей стране у очень многих людей — может быть, больше у старшего или среднего поколения, оно помнит все перипетии вокруг появления Вайды на наших экранах. Какой был шок, когда мы впервые увидели «Пепел и алмаз», «Землю обетованную», «Все на продажу» и многие другие его замечательные работы. Его любили независимо от всех регалий и наград, хотя он был награжден призами Каннского фестиваля, почетным «Оскаром», главным призом Московского кинофестиваля.

Но, повторю, отношение к нему действительно было очень личное. У меня в особенности, поскольку я сам родом из Львова и с юности находился в контексте польской культуры. Польский кинематограф, польский романтизм повлияли даже на мой профессиональный выбор — на выбор профессии кинокритика. И фильмы Вайда — в первую очередь. 

Потом мы переживали, когда Вайда оказался персоной нон грата в нашей стране, потому что он стал певцом рабочей «Солидарности» — и в Советском Союзе его посчитали врагом. Его не пускали сюда, и его фильмы тоже — и даже фамилию Вайды в энциклопедии пришлось срочно менять. Уже была сделана верстка, и как раз в тот момент вышло распоряжение, что Вайду надо срочно изъять. И тогда вышла статья «Вайда — разновидность сорной травы». Его не один раз пытались, как сорняк, выполоть из нашей истории, из истории культуры, мировой и российской. Он, конечно, принадлежал и российской культуре тоже. Несмотря на то что его отец стал жертвой Катыньской бойни, он относился к России не как к враждебной стране, а как к стране великой культуры, стране Достоевского. Это чрезвычайно важно.

Если говорить о мировом значении Анджея Вайды, конечно, оно велико — он один из крупнейших художников, сопоставимых, быть может, с Ингмаром Бергманом. Кстати, Вайда говорил очень интересную вещь в свое время, что в отличие от Бергмана, посвятившего свое творчество отношениям между мужчиной и женщиной, он, Вайда, вынужден был снимать фильмы об отношениях солдата и барышни. Он хотел сказать, что если западный кинематограф, например шведский в лице Бергмана, мог себе позволить заниматься исследованием личных, глубоких, психологических проблем, то Вайда всегда существовал в контексте социальном и политическом. Это накладывало большой отпечаток на все его творчество, даже когда он хотел вырваться из него, он страдал от этого. 

Польская школа стала самым крупным явлением кинематографа середины 50-х годов XX века. Можно сказать, что она повлияла и на французскую «новую волну». Вайда привнес [в школу, в кинематограф] свой опыт, прежде всего исторический, очень трудный опыт — он уже был взрослым человеком, когда война закончилась. Трагический опыт его поколения был воплощен в судьбе Мачека Хелмицкого — героя фильма «Пепел и алмаз», сыгранного Збигневым Цибульским. Он погибает на свалке — как такая романтическая бесполезная жертва. В этом была трагедия и мироощущение Вайды — гениально раскрытые во многих картинах того периода. Как раз образ романтичного молодого человека в очках — это фактически предтеча «новой волны», героев Бельмондо. Конечно, по типу они были другими, но некоторая харизматичность молодого человека, не вписывающегося в рамки той исторической ситуации, в которой он оказался, протестующего против нее и все равно становящегося ее жертвой, — была заложена в фильмах Вайды.

Вайда прошел через очень много стадий развития кино. Его много раз пытались списать как архаичного художника, который свое слово уже сказал, но каждый раз он доказывал, что это не так. Будучи 80-летним, он снял фильм «Катынь» — очень личный, но в то же время оказавшийся глобальным событием. До этого — фильм «Пан Тадеуш», ставший кассовым шлягером польского кино, обошедшим фильмы молодых режиссеров. Эта картина стала знаком ренессанса польского кино как раз в тот момент, когда, казалось, оно погрязло в кризисе. Он доказал, что может собирать и широкую публику — и в то же время делать очень изысканные, даже эстетские фильмы. 

Денис Вирен

киновед, переводчик с польского языка

Вайда всегда был современным — это его одна из главных особенностей. В каждом своем фильме он затрагивал тему, которая на тот момент была важна не только для него или какого-то узкого круга людей, но и для значительной части польского общества. Ярко национальное хорошо воспринимается и в других странах, то есть становится универсальным, эти темы оказывались близки и понятны зрителю и за пределами Польши.

Вайда сохранял это качество до самого последнего дня. Мне посчастливилось быть на премьере его последнего фильма, которая состоялась на фестивале в Гдыне три недели назад. Это биография художника Владислава Стржеминского «После образа» — и этот исторический фильм оказался невероятно актуальным сейчас: он рассказывает о взаимоотношениях художника и власти после войны, на рубеже 40-х и 50-х годов. И то, что происходит сейчас в Польше, да и у нас, невероятно созвучно тому, что было тогда.

У него очень своеобразный киноязык, сложный и метафорический, как, например, в фильме, который его прославил, «Пепел и алмаз». В то же время он мог быть режиссером острополитическим. Его «Человек из мрамора» — первый фильм, который произвел расчет со сталинской эпохой и показал ложность мифа о передовиках производства. Это не была агитка, но очень сложный и интересный фильм, который до сих пор производит огромное впечатление. 

Для Анджея Вайды было важно высказывать определенные идеи, сформулировать свою позицию, но при этом он был художником, ищущим и с формальной точки зрения. В 2009 году, уже будучи в возрасте, он получил на Берлинском фестивале приз Альфреда Бауэра за новаторство в киноискусстве, довольно редко режиссеры в таком возрасте удостаиваются подобных наград. Он получил его за фильм «Аир». И действительно, это было что-то новое не только для его творчества, но и для кинематографа в целом. Актуальность темы и поиск формы шли у Вайды всегда в паре. Иногда политика выходила на первый план, как в случае с «Человеком из железа», но это было связано скорее с конкретным моментом. 

Вайда — наследник романтической традиции. Это ощущается в его языке, он любил работать широкими мазками. Часто опирался на живопись, и здесь важно, что он сам когда-то учился на живописца, хоть и не доучился, но эта связь сохранилась, недаром его последний фильм посвящен художнику. В его творчестве чувствуется живописное пластическое начало.