Диктатура тротуара Юрий Сапрыкин — о смысле собянинской Москвы

Этим летом центр Москвы опять перекопали в рамках масштабной программы городского благоустройства. Общественная дискуссия вокруг очередных урбанистических перемен шла все лето и особенно обострилась после программного текста Григория Ревзина (партнер бюро «Стрелка», работавшего над концепцией реконструкции), а также после того, как ливень затопил реконструированные улицы. По просьбе «Медузы» журналист Юрий Сапрыкин попытался понять, в чем заключается культурный и политический смысл большого московского ремонта — и что такое собянинский стиль.

В середине июня 2010 года на летних верандах кафе «Крылов» и «Сулико», что на Патриарших прудах, объявился наряд милиции с автоматами: живущий по соседству вице-мэр Москвы Петр Бирюков решил применить силовой ресурс, чтобы убрать столики с тротуара. По легенде, на замечание кого-то из владельцев кафе, что столики на улице — это почти как в Европе, то ли Бирюков, то ли кто-то из сопровождавших отрезал: «Мы не в Европе, мы в жопе!» Через три месяца после этого инцидента президент России Дмитрий Медведев заменил мэра Юрия Лужкова на Сергея Собянина. Началась новая история Москвы. Бирюков, впрочем, остался.

Наверное, этот анекдот можно считать отправной точкой программы собянинского благоустройства: расширение тротуаров, ущемление автомобилистов в правах, превращение района в пределах Бульварного кольца в подобие пешеходного старого города должны, по идее, сдвинуть Москву из обозначенной Бирюковым точки в более европейскую сторону. Но чаемая европеизация никак не дается москвичам в ощущениях: очередное лето, прожитое среди перекопанных улиц, лишь обострило дискуссию о том, что делают с Москвой, а также зачем и кому это нужно. 

Обсуждение в фейсбуке идет по кругу, и ход этих мыслей стал привычным, как строительный забор в центре Москвы: пир во время чумы, лучше бы отдали детям, оленевод, убирайся в свой Когалым. Авторитетные голоса, поданные в пользу московского благоустройства, намекают на то, что это неприятие — временное: интеллигенция (по версии Григория Ревзина) или народ (в варианте Александра Баунова) пока не вполне осознали, что реконструкция улиц — в их же интересах, но постепенно раздражающие сегодня меры сделают город более европейским и опосредованно приведут к подъему гражданских свобод. Адвокаты благоустройства немедленно получают обвинения в продажности и коллаборационизме, и дискуссия заходит на очередной круг — с еще большим градусом ненависти.

Попробуем снизить градус и посмотреть на случившееся с Москвой, как будто все уже закончилось. Тем более опыт предыдущих летних сезонов показывает, что с наступлением холодов, когда снимают заборы и засыпают канавы, реконструированные улицы перестают выглядеть таким уж безусловным злом, ливневая канализация начинает худо-бедно работать и всевидящий глаз фейсбука отворачивается от столичных тротуаров в поисках новых поводов для раздражения. В интересах все того же снижения градуса попробуем отказаться от презумпции распила как единственного смысла благоустройства: это слишком сложный процесс, в нем участвуют разные игроки, у всех свои интересы. У Департамента ЖКХ во главе с Петром Бирюковым, который по иронии судьбы призван сейчас заниматься европеизацией столицы, интересы могут быть одни, у авторов проекта — другие; интеллектуалов из «Стрелки» увлекает возможность реализовать дорогие сердцу идеи в масштабах города, мэру Москвы, по всей видимости, необходимо подойти к следующим выборам с репутацией самого эффективного в стране менеджера, которую можно обратить в тот или иной политический капитал, для строителей за забором в бело-зеленую полоску это просто работа.

Попробуем подняться над всем этим комплексом интересов, амбиций, финансовых потоков и вполне понятного человеческого раздражения на высоту птичьего полета, как это недавно сделала «Афиша», — и мы увидим, что результатом этого сложного переплетения сил становится просто тротуар. Он очень корректно и не без тонкостей сделан — игры с цветами плитки, снятые бордюры, за всем стоит какой-то смысл; даже гранитные колоды по краям будут выглядеть уместно, когда в них посадят деревья, заслоняющие тротуар от проезжей части. Но это всего лишь тротуар. Он не превращает оживленную магистраль в тихую пешеходную улицу, не создает описанный Ревзиным «город как театр», не переносит нас в Европу — хотя, с другой стороны, и не уничтожает Москву по прихоти понаехавших с Севера. Это тротуар, по нему удобно идти. Всё.

Если попробовать разобраться, о чем говорит этот тротуар своим видом, то прежде всего окажется, что он верен традициям. Плитка, рифмующаяся с брусчаткой, фонари под старину — все это отсылает к некоей идеальной Москве прошлого, к абстрактному прошлому, которое не получается привязать ни к какой отдельной эпохе. Как написали бы в рекламе крупной госкомпании — сохраняя верность традициям, тротуар устремлен в будущее; он подчеркнуто функционален, выверен до деталей и будто требует от гуляющих по нему людей такой же аккуратности и правильности; кажется, они должны гулять по заранее составленным гайдлайнам. На тротуаре невозможно представить себе уличного музыканта (особенно с песней «Чижа» или «Чайфа»), продавца хот-догов, панка, нищего. В свое время мы с коллегами придумали для фестиваля «Пикник „Афиши“» понятие «невидимый фейсконтроль» — то есть некие параметры среды, в которых будет неуютно людям, к этой среде не принадлежащим; кажется, что сейчас эта рассеянная в воздухе технология распространилась на весь центр. Тротуар как бы предполагает, что успешные, здоровые, уверенные люди должны идти по нему из офиса в бар, поодиночке, парами или небольшими группами. Если тротуар и создает театрализованную атмосферу, то лишь в том смысле, что он излишне декоративен, он похож на сцену для спектакля, который еще не готов быть разыгранным, и велодорожка вдоль тротуара выглядит натуральным ружьем на стене: в третьем акте по ней наверняка кто-нибудь проедет.

Речь, конечно, не о конкретном тротуаре вдоль Тверской: тротуар — он на весь центр один. Москва при Лужкове — это прежде всего объекты недвижимости, регулируемые только степенью дурного вкуса заказчика. Москва при Собянине — прежде всего инфраструктура, она производится централизованно и рационально. Сеть реконструированных улиц выстраивается с той же степенью единообразия и технологичности, что новые линии метро, тротуар не разбирает, где Таганка, где Покровка, он реализует одну и ту же схему городских подмостков — и там, где без тротуара был сплошной театр (как у «Жан-Жака» на Никитской), и там, где никакой живой спонтанной жизни не заведется, хоть десять тротуаров проложи (как где-нибудь в Успенском переулке). 

Наверное, тротуар вызывает отторжение не только потому, что людей про него не спросили, или не объяснили, зачем он нужен, или он не соответствует их вкусу, — а просто в силу своей неумолимости: согласно рассчитанному чуть ли не до четвертого тысячелетия плану тротуар пройдет и под вашими окнами, более-менее такой же, как везде. Даже жадные до урбанизма блогеры пеняют мэрии на то, что регламент производства тротуара недостаточно точно соблюдается, — а не на то, что он настолько тотален. Попутно этот план подминает под себя все мелкое, частное, не соответствующее регламенту: вы можете торговать, но только в киосках утвержденного образца и там, где они централизованно установлены; вы можете рисовать на стенах, если на то есть распоряжение Департамента культуры; вы можете выступать на улицах — но лучше в соответствии с утвержденным планом мероприятий в рамках Фестиваля мороженого. Вы можете даже повлиять на происходящее — зарегистрируйтесь на портале «Активный гражданин» и проголосуйте за форму фонаря в соседнем переулке. И где тут быть недовольным?

Нелепо обвинять в происходящем авторов идеи — административная машина должна администрировать, делать вещи стандартизированные в ее логике вполне естественно, а надеяться на то, что тротуар сам себя оживит (а впоследствии наделит всех гуляющих по нему гражданскими добродетелями), — значит относиться к тротуару совсем уж с религиозным рвением. Город как фабрика по производству впечатлений не может заработать, если его конвейер проходит вдоль молчаливых особняков, занятых полуанонимными условными фондами спасения национального достояния имени Андрея Первозванного. Уютная улица с маленькими барами и лавками не возникнет там, где торговые площади рассчитаны только на универмаг. Тихий пешеходный центр несколько теряет в своих достоинствах, если по нему непрерывно несутся машины в АП, ГД, СФ, ФСБ и прочие министерства и ведомства, не обращая внимания ни на тишину, ни на пешеходность. Город как место равных возможностей для всех никак не образуется там, где даже из самого дизайнерского тротуара при сборке почему-то получается шлагбаум с фейсконтролем.

История с реконструкцией доказывает одно: если Москва и остается в каком-то смысле фабрикой, то производит она прежде всего социальную сегрегацию. Счастливые жители реконструированных районов не желают наслаждаться оживившейся уличной жизнью, а, напротив, пытаются выгнать из района всех праздношатающихся, кто не принадлежит к нему по месту прописки. Общественность европеизированных Патриарших пытается ущучить уличные кафе точно так же, как вице-мэр Бирюков в доевропейскую эпоху. Платная парковка, призванная освободить центр от автомобилей, привела к неконтролируемому размножению пропусков, льгот, временных разрешений — для всех категорий автомобилей, которые не собираются освобождать центр от себя; а заодно увеличила количество шлагбаумов и будок с охранниками на порядки. Собственно, критика мэрии в девяноста процентах случаев сводится к тому, что мэр — чужой, понаехавший и вообще нерусский (и да, от расистских шуток про оленевода и тундру, ставших уже вполне дежурными, становится страшно за рассудок и нрав).

Любопытно, что при болезненном, пристальном внимании к происхождению мэра мало кого из участников дискуссии интересуют люди, которые все это строят, люди, которые после реконструкции лишились необходимых для выживания дешевых торговых точек, люди, которые по возрасту, здоровью или имущественному положению чувствуют себя чужими на этом празднике пешеходной Европы. Впрочем, и сама мэрия, поднимая на щит реконструкцию центра, даже не пытается взяться за аналогичную по масштабу и резонансу программу в отношении детских домов, поликлиник — чего угодно, связанного не с праздностью и радостью, а с болезнью и бедностью. И то, что горожанин, вернувшись с прогулки по обновленным тротуарам, неизбежно окажется в детской поликлинике или муниципальной больнице, которые по-прежнему выглядят представительством ада на земле, несколько обессмысливает надежды на то, что сам по себе тротуар способен придать горожанину европейский лоск и достоинство. Не бывает такого, чтобы достоинство в одном месте самозарождалось, а в другом его даже не планировалось, не бывает такого, чтобы достоинство было уделом «своего круга», а «саранче» в нем должно быть отказано. Европа начинается не со столиков на тротуаре, а с уважения к человеку, где бы он ни жил и сколько бы ни зарабатывал, с ощущения, что у вас общий удел и вы в равной степени заслуживаете доброго отношения и заботы. Наверное, реконструированный тротуар — необходимая ступень к такому положению вещей. Необходимая, но недостаточная.

По-хорошему, надо бы отвлечься от тротуара: упершись в разрытую поперек улицы канаву, мы не замечаем множества вещей, которые действительно делают жизнь в городе удобнее, доступнее и человечнее, — будь то реформа такси, расцвет всевозможной гастрономии или высочайшего качества электронные госуслуги; равно как и не обращаем внимания на сферы, где движение в сторону очеловечивания еще не началось. А тротуар — ну что тротуар. Уже нескольким поколениям россиян известно: самый простой способ изменить место, где ты живешь, — это евроремонт. Белые стеночки, душевая кабина, мебель из «Икеи». Наверное, на следующем этапе можно будет прийти к тому, чтобы сделать это пространство по-настоящему неповторимым и своим, — но пока надо просто подлатать стены и выкинуть развалившуюся мебель, которая мешает ходить. Дальше в этих стенах начнется какая-то другая жизнь — но какая именно, зависит не только от стен.