Один снаряд за день Как отреагировали на перемирие в Нагорном Карабахе на линии фронта: репортаж «Медузы»

Во вторник, 5 апреля, был остановлен вооруженный конфликт на линии соприкосновения между Азербайджаном и непризнанной Нагорно-Карабахской Республикой. Обе стороны, начавшие в ночь на 2 апреля перестрелку, объявили о перемирии. Находившиеся в Карабахе и освещавшие конфликт журналисты узнали об этом прямо на позициях, которые занимают военные непризнанной республики. Среди корреспондентов был и спецкор «Медузы» Илья Азар.

Утром 5 апреля около гостиницы «Армения» на центральной площади Степанакерта начинают постепенно собираться журналисты. Все они хотят попасть на южную линию фронта (на северной, в районе Мардакерта, за первые дни войны все уже побывали). Их туда обещали отвезти представители Минобороны непризнанной Нагорно-Карабахской Республики (НКР).

Ожидающих поездки журналистов развлекает пресс-секретарь президента НКР Давид Бабаян. «Мы на 100% вашу безопасность гарантировать не можем, — пугает он журналистов и уточняет у корреспондента The New York Times Эндрю Крамера: — Бронежилет и каска есть?»

— Есть.

— А оружие?

— Нет, конечно.

— А вот это зря, может пригодиться, — говорит Бабаян и смеется.

Наконец ближе к 11 утра на центральную площадь приезжает белая «Нива», за которой и должны следовать журналисты на свои машинах. «Нива», впрочем, дожидаться построения колонны из более чем 10 автомобилей не собирается и уезжает на юг. Пресс-тур на войну начинается.

Наш с Эндрю Крамером и Семеном Закружным из «Открытой России» водитель Владик — человек политически подкованный, и у него есть свое видение будущего Европы. «Я недавно смотрел передачу про мигрантов и подумал, что придет время — я его не застану, наверное, — когда в Европе будет война, потому что европейцы скажут, что это наша земля, а иммигранты скажут, что их», — говорит водитель.

Он вспоминает, что в советское время армяне в Нагорном Карабахе тоже жили с азербайджанцами «нормально», но у тех в семье было по 10–12 детей, а у них не больше пятерых. «Их раньше было мало, но вдруг стало чуть ли не больше. Они стали задавать вопросы, почему мы не учим азербайджанский язык, почему дети не изучают ислам. Так и начался конфликт», — рассказывает Владик.

До войны у Владика были друзья-азербайджанцы, которые «были ему как братья».

— А сейчас они где? — уточняю я.

— Не знаю. После конфликта я их не видел, — мрачно отвечает Владик. 

Он говорит, его дом в Степанакерте был полностью разрушен тремя попаданиями из «Града» во время первой войны.

Гадрут

Возглавлявшая нашу колонну «Нива» останавливается в Гадруте — районном центре на юге НКР, где проживает около 3 тысяч человек. Несмотря на военный конфликт, людей отсюда никуда не эвакуировали. На улицах пустовато; редкие прохожие становятся добычей журналистов, которые выгружаются из машин около военной части в центре города.

— У нас тут не бомбили, но я сейчас разбираю подвал на случай, если будет тяжелый момент, — рассказывает мне пожилой мужчина Владимир Наримбандян.

— А вы его уже использовали как бомбоубежище?

— Да, в 1992–1994-м, когда война была, мы все эти годы были там с детьми и стариками.

— Город захватывали азербайджанцы?

— Сюда они не пришли, но бомбили так, что почти ни одного целого дома не осталось, — отвечает он. — Мне 70 лет, но, если надо будет, я и сейчас готов воевать — возраст не помеха.

Его сын сейчас находится в другом эпицентре боевых действий, в Мардакертском районе, но и у него в селе пока тихо. «Он воевал в первую войну, сейчас инвалид второй группы, но тоже к бою готов», — говорит Наримбандян.

В доме поблизости у него магазин прямо в квартире на первом этаже. За прилавком стоит его жена Светлана.

— Как торговля идет? — спрашиваю.

— Вчера и сегодня вообще нет торговли, — качает головой женщина.

— А давно у вас так пусто-то? — уточняет кто-то из журналистов, выстроившихся в очередь за сигаретами.

— Два-три дня.

— Эвакуации не было?

— Я даже не знаю, мне ничего не говорили…

— Может, все уехали, а вам не сказали? — уточняю я.

— Нет, не может быть такого. Но если полетят снаряды, то, наверное, нужно будет. Пока их только вдалеке слышно.

На улицу, где ждут отправки на фронт журналисты, выходит молодая девушка в джинсах и ярком платке на шее. «Меня зовут Ани. Я работаю директором исторического музея и хотела бы вам его показать», — говорит она, смущаясь сразу четырех журналистов, выстроившихся около нее.

— Гадрутский исторический музей? — скептически уточняет спецкор «Коммерсанта» Илья Барабанов.

— Угу. Там вы сможете убедиться, что Карабах наша земля. Мы здесь жили и будем жить, — говорит Ани.

Она рассказывает, что ее отец и дядя (он ушел добровольцем) сейчас воюют на фронте. На глаза у нее наворачиваются слезы.

— Вы дядю не отговаривали? Там опасно же.

— Опасно? — не понимает она. — Но не отговаривала, конечно. А слезы просто потому, что мы многих похоронили. Мы не боимся здесь жить, но боимся за наших ребят.

Местный житель по имени Нельсон рассказывает, что у него внутри еще с первой войны осталась пуля. «Ранним утром в феврале 1993 года их диверсионная группа отбила наш пост, через два часа мы пошли штурмовать его обратно и отбили, но уже без меня, потому что в меня попали. Врач сказал, что пуля меньше будет беспокоить, чем шрам», — рассказывает Нельсон.

— Азербайджанцам кажется, что они решат вопрос военным способом, но это не так. Мы же никогда не закончимся, и они не закончатся. Просто будем каждые 15–20 лет убивать друг друга, если не закрыть этот вопрос окончательно, — говорит он и добавляет, что его 19-летний сын сейчас на фронте.

— Не боитесь за сына?

— А что еще делать, если началась война? Я сам в 90-х работал в Ереване, но когда увидел, как они на бэтээрах въезжают в мой город, на меня такие эмоции накатили, что остаться в Ереване было невозможно.

Наконец к журналистам выходит представитель армии обороны НКР и начинает инструктаж. «Наши просьбы прошу понимать как приказы. Следовать им нужно неукоснительно, потому что мы едем в район боевых действий — и всякое может случиться», — говорит военный.

Дорога на фронт

Вереница автомобилей выстраивается за белой «Нивой», и мы начинаем наш пресс-тур на фронт. Пока мы едем на гору по серпантину, водитель Владик рассказывает, что «не может жить без курева». Я предлагаю ему дать зарок, что он бросит курить, когда закончится война. Он неожиданно легко соглашается.

Через 20 минут колонна останавливается, журналисты выскакивают из машин в надежде, что уже приехали на боевые позиции, но оказывается, что дорогу перегородила отара овец. Оператор «Дождя» встает на середину дороги, и поток овец разбивается на две части, обегая его. «Наши позиции атакуют овцы», — шутит корреспондент «Дождя» Родион Чепель.

Владик едет очень медленно, в это путешествие он отправился на своем Volkswagen Passat и очень жалеет, что не взял «Ниву». Он периодически задевает днищем камни и горестно вздыхает. В результате мы очень сильно отстаем от других машин.

На развилке в разрушенном азербайджанском городке мы, далеко отстав от колонны, не знаем, куда повернуть. Водитель встречной «Нивы» сообщает: «Колонна поехала налево. Но вы езжайте быстрее, стреляют». Становится немного тревожно — мы едем в одиночестве где-то по линии соприкосновения и точно не знаем куда. Я даже надеваю в машине каску и начинаю инстинктивно пригибаться.

Водитель сначала едет очень быстро, чтобы в машину не попал снаряд, но американский журналист остужает его пыл: «Если другие тут ездят, значит, сейчас не стреляют тут, а вот колесо можем так пробить». Объезжая большие лужи, Владик уточняет, что это воронки от снарядов.

Чуть дальше по дороге стоит около десяти самоходных артиллерийских установок армии НКР, их никто не запрещает снимать.

Снаряды

Наконец мы догоняем колонну, которая остановилась на дороге, — это примерно 40 километров пути от Гадрута. Рядом разрушенный азербайджанский город Джебраил, в котором есть несколько новых домов — это военная часть армии НКР.

Выбегаю из машины, нацепив не только бронежилет, но и каску. Быстро понимаю, что выгляжу глупо: кроме меня в касках только журналисты «Дождя» и Закружный, остальные только в бронежилетах, да и то не все.

— Может, снимем каски? — предлагаю я Закружному.

— Нет, я не буду. Мне в ней даже удобнее — волосы на глаза не лезут, — отвечает он.

Половина журналистов как по команде снимает знак «Внимание, вы входите в пограничную полосу!». Другая половина уже заметила чуть дальше застрявший в асфальте снаряд и снимает его.

— Это кассетная бомба? — с надеждой спрашивает офицера кто-то из журналистов.

— Не знаю, что это, но это точно почти что запрещенное оружие, — говорит полковник и отказывается от каких-либо дальнейших комментариев до предстоящего в конце поездки брифинга.

Мы пытаемся выяснить, сколько отсюда километров до позиций азербайджанских войск, двигалась ли тут линия фронта, когда здесь упал снаряд и правда ли тут рядом граница с Ираном, но военные отвечают неохотно. «Здесь никакого изменения линии фронта не было и быть не могло», — раздраженно отвечает один из военных.

— А вот ту часть от снаряда вы же принесли откуда-то, вряд ли она прямо тут лежала, — интересуется журналист Франс Пресс Андрей Бородулин.

— Нет, конечно! — с возмущением отвечает офицер. — Мы не могли это принести.

— Ну что, они сами, что ли, воткнули снаряд в асфальт? — защищает военных кто-то из журналистов.

— Вы, кстати, не трогайте его, там еще заряд, может, есть, — говорит кто-то, когда один из офицеров садится на корточки прямо рядом со снарядом и начинает снимать видео на свой мобильный телефон.

— Шума будет на весь мир, если сразу столько журналистов тут накроет, — шутит корреспондент Рен-ТВ.

Пока съемочная группа каждого телеканала записывает на фоне снаряда синхрон, проходит полчаса. «Не очень хорошая идея — гулять здесь и стоять колонной на одном месте», — мрачно замечает корреспондент Крамер.

— В этом смысле вообще не лучшая идея была — ехать в Карабах, — шучу я в ответ, но никто не смеется.

Позиции артиллерии

Колонна едет дальше за «Нивой» военных. Многие журналисты начинают волноваться, что за целый день не слышали ни одного взрыва или пуска снаряда, даже вдалеке.

— Вообще, если так тихо, то, может, война кончилась? — предполагаю я.

В этот момент Владик сообщает, что у нас заканчивается бензин. «Я же не думал, что мы дальше Гадрута поедем, заправился только с учетом обратной дороги», — оправдывается он. Корреспондент Крамер явно не хочет застрять на линии соприкосновения.

— Если что, я лучше перейду границу Ирана, — шутит он.

Мы сворачиваем к большому ангару и нескольким полуразрушенным зданиям. Это оказывается артиллерийская батарея армии обороны НКР, здесь стоит несколько гаубиц — на холмах за ними видны воронки от попаданий азербайджанских снарядов.

— Это что за пушка? Гаубица, да? — уточняет кто-то у военного, стоящего рядом.

— Я не знаю, как называется, мы вчера только приехали сюда, — отвечает тот.

Выручает майор Рубен Палоян, который объясняет, что это 122-миллиметровая гаубица Д-30.

— Это самое точное оружие, как снайпер, — говорит Рубен.

«Я вообще-то певец, на свадьбах мы выступаем, — рассказывает мне один из солдат по имени Навер. — Мы в штабе сидели три дня, вот вчера отправили сюда. Ребята классно стреляли, точно в цель».

По словам Палояна, позиции находятся в 10–12 километрах от Азербайджана, в предыдущие дни их обстреливали по 15 раз в день, но ни жертв, ни подбитой техники у них нет.

Майора отводит в сторонку продюсер «Аль-Джазиры».

— Вы пришли? Значит, будете как будто руководить. Сделаем тут маленькие учения, — говорит он, Палоян кивает.

— Это же постановка у вас будет? — уточняю я у журналиста «Аль-Джазиры».

— Ну типа того. Нам просто нужно какое-то движение для картинки, — отвечает он.

— Так же нельзя делать, — говорю я осторожно.

— Но мы не будем выдавать это за реальную стрельбу, — успокаивает меня продюсер.

— Для протокола скажу, что не согласен с этой идеей, — подходит ко мне оператор.

Вскоре Рубен машет на камеру «Аль-Джазиры» красным флажком, солдаты закладывают пустой заряд в пушку и быстро-быстро отбегают. «Слушай, а она не будет стрелять, что ли?» — с заметным разочарованием в голосе спрашивает продюсера «Аль-Джазиры» корреспондентка.

Их у пушки сменяет корреспондент Рен-ТВ: «Эта, еще советская, гаубица Д-30, как говорят солдаты, выполнила свою задачу на пять с плюсом без единой поломки», — говорит он и оглядывается на офицеров.

— Все правильно говорю?

— Да, да, — отвечают те.

Один из офицеров, Армен, рассказывает мне, что в предыдущие дни азербайджанцы стреляли по этим позициям весь день, примерно каждые полчаса. «Сегодня ранним утром последний раз стреляли», — говорит он.

В окрестностях по-прежнему стоит мертвая тишина.

Когда журналисты еще шныряют по окопам и пытаются разговорить солдат, кто-то узнает, что наступило перемирие. Новость стремительно распространяется по позициям — журналисты разочарованы: потратили целый день на съемку одного снаряда.

Перемирие

— Почему солдаты-то не радуются, что наступило перемирие? — недоумевает Семен Закружный, впервые приехавший на войну.

Мы возвращаемся к машинам, Владик как раз заканчивает сливать в ведро бензин из красного джипа телеканала Russia Today.

— Перемирие наступило, вы знаете? Что думаете об этом? — спрашивает Семен Закружный водителя и наставляет на него камеру.

— Перемирие — это радостная весть, очень хорошая. Я очень благодарен. Большое спасибо, — отвечает водитель, Семен снимает. — Но жалко, конечно, ребят.

Мы едем обратно в Гадрут.

— Кстати, это последняя сигарета. Теперь вы должны бросить курить, — вдруг говорит водителю Крамер. Владик уже забыл о своем обещании и удивленно смотрит на американца.

— Война же кончилась, — напоминает Крамер.

— А, да, точно.

Колонна снова останавливается: это полковник карабахской армии решил дать пресс-конференцию. Он встает на фоне гор и развалин азербайджанской деревни (их в этом районе очень много), вокруг него полукругом выстраиваются журналисты.

— Прежде чем проинформировать вас, я хочу, чтобы вы поверили мне и мою информацию представили общественности прямо так, а не совмещая ее со своими информационно-технологическими манерами. По моему скромному анализу, противник хотел прорвать нашу оборону и занять выгоднейшие рубежи, поднять авторитет своей армии в обществе и продемонстрировать свои мощные силы. Но противник болезненно забыл недавний урок карабахской войны. Он не рассчитывал на столь молниеносный ответ всех армян мира, — говорит полковник.

Несмотря на объявленное перемирие, он настроен очень воинственно и явно не случайно фоном для своей речи выбрал разрушенную азербайджанскую деревню. «В конце выступления я хочу отметить, что политический ракурс нашей страны ведет к мирному урегулированию карабахского конфликта, но карабахская армия не против и готова к ее решению силовым путем. Спасибо за внимание, — завершает свою речь полковник и уходит, не представившись.

На этом пресс-тур на войну заканчивается, и мы возвращаемся в Гадрут. По дороге мы встречаем такси, в котором на фронт только едет корреспондент The Wall Street Journal. «Это лучшие новости, которые я сегодня узнал: это мой конкурент, и он только едет туда», — говорит счастливый корреспондент Крамер.