«Мы дожевываем свой овес» Интервью депутата Госдумы, основателя компании «Рольф» Сергея Петрова

Российский автомобильный рынок первым почувствовал экономический кризис, и положение на нем остается крайне тяжелым. В сентябре 2015-го падение продаж ускорилось еще на 9%; автокредитов в этом году выдают ровно вдвое меньше, чем в прошлом. Несмотря на это, компания «Рольф», крупнейший автодилер в стране, сохранила устойчивость, а в 2014-м показала рост, увеличив выручку на 26,6% (более свежих данных о деятельности предприятия нет). Основатель компании — Сергей Петров; предприниматель, известный своим критическим отношением к российской власти. С 2007 года Петров — депутат Госдумы, в 2011-м он переизбрался в парламент по спискам «Справедливой России», активно поддерживал движение «За честные выборы». Летом 2015-го стало известно, что главным бенефициаром «Рольфа» теперь является младший сын Петрова, 25-летний Александр, живущий в Лондоне и работающий в Standard & Poorʼs. В интервью специальному корреспонденту «Медузы» Илье Жегулеву Сергей Петров рассказал, как отразился кризис на стране и на его семейном бизнесе.

— Весной вы прогнозировали спад продаж автомобилей на 40%. С января по август получилось 41,6%, а в Москве вообще больше половины. Как оцениваете нынешнюю ситуацию?

— Этот прогноз сложно приписывать себе: было бы странно прогнозировать отдельно ситуацию на авторынке без привязки к экономике в целом. Очевидно, что три фактора — санкции, нефть и бизнес-климат — дают серьезные основания для прогноза на ухудшение. Они имеют разные пропорции, словно причудливо переливаются. Любой человек видит это: если вы пилите сук, на котором сидите, то, скорее всего, упадете. Ну, какой здесь нужен талант предсказателя?

— Есть автопроизводители, которые смогли как-то предугадать обвал? Или это для всех одинаковый общий кошмар?

— Производителям предугадывать сложно, потому что вы не можете предугадывать кризис.

— Но причину кризиса можно предугадать.

— Если вы видите причину, это не значит, что предугадаете, когда размещать заказы, и какие. Потому что производитель связан с цепочкой — дистрибьютор, дилеры.

— General Motors, которая в начале 2015 года объявила о прекращении продаж Opel и сокращении модельного ряда Chevrolet в России, очевидно была готова к тому, что произойдет?

— GM — это другая история. У GM были свои причины. Они не так увязли. Заложники — те компании, которые много инвестировали. Кому-то проще зафиксировать 600 миллионов потерь, но уйти с рынка, который явно не показывает каких-либо признаков выздоровления. Надо понять, что и цена на нефть непрогнозируема, и санкции скоро не отменят — это может быть лет на 20.

— И никакая локализация производства не спасает? Hyundai и Kia, по-моему, лучше других производителей себя чувствуют в России.

— Спасает, но у каждого своя экономика. По тем заводам, которые я знаю, локализация еще больше затягивает узел. Для чего производитель повышает локализацию? Для того, чтобы продолжать получать комплектующие беспошлинно. Допустим, рынок падает до полутора миллионов новых автомобилей в год. На следующий год, может быть, будет миллион, а производитель несет потери уже сейчас. И возникает вопрос: как долго производители готовы нести эти убытки?

— Но чисто теоретически можно же локализироваться за счет российских производств, их не надо строить заново.

— Российский рынок просто ничего не может им дать. Это разрыв…

— Десятилетий?

— Вообще, восприятия даже. Наши даже не понимают, о чем речь, когда с готовностью берут на себя любые обязательства. Технологии производства мирового автопрома не стоят на месте. Это непрекращающаяся гонка за эффективностью и оптимизацией. Они должны непрерывно предлагать, придумывать новое. Не только создавать некий дизайнерский продукт, чтобы все были в восторге, а делать это дешевле, легче, экономичнее, безопаснее, эффективнее.

— То есть, может быть, у Kia и Hyundai ситуация еще хуже, потому что нет возможности уйти?

— Нет, почему? У них просто другой взгляд на рынок. У них своя бизнес-культура. В том числе, при освоении новых рынков.

— В отчете PricewaterhouseCoopers говорится, что главная причина падения рынка — это геополитическая ситуация. Вы тоже считаете, что санкции и все, что связано с геополитикой, действительно на первом месте среди причин обвала?

— Нет такого манометра, чтобы определить, что первое, а что нет. Сегодня нефть стала большей причиной, завтра будут санкции. Они окажут свое влияние чуть позже, потому что сегодняшняя невозможность покупать высокотехнологичное оборудование скажется и на оборонной, и на нефтяной промышленности через год-полтора-два, когда мы не сможем увеличить добычу. Мы уже исчерпываем те нефтяные запасы, которые легко доступны. Более сложные в разработке месторождения без снятия санкций мы не освоим. И так далее, и так далее.

— Но если говорить о нынешней ситуации — тот же GM ушел из-за санкций?

— GM ушел чисто по экономическим причинам. Ему не было указания сверху уходить. Нет такой санкции. Производитель просто считает, что с этими парнями, которые так относятся к бизнес-климату, к своим обязательствам, с таким рынком — выгоднее зафиксировать убытки и уйти. Это же не какая-то там директива американского правительства. Мы знаем, что их нет — такого рода указаний.

— Я спрашиваю потому, что напрямую геополитика в качестве причины падения рынка на первый взгляд не просматривается, об этом мне говорил и Александр Аузан несколько месяцев назад. 

— Напрямую — нет. Мы видели падение ВВП еще до украинских событий, до падения нефти. Тогда уже фактор бизнес-климата сработал: это и избыточное госрегулирование, и власть силовиков, которые по-своему видят любой экономический вопрос.

— Это и на иностранцах сказывается?

— Это сказывается на всем бизнес-климате. Потому что иностранец так же приходит за разрешениями к массе контролирующих организаций, так же с трудом увольняет неэффективных людей, потому что такой закон о труде. Так же страдает от госмонополии в области энергетики, нефти, бензина. Когда в Европе цена на бензин падает, у нас она почему-то растет. И так далее.

Для иностранцев иногда хуже, иногда лучше. Если это крупный проект, которому благоволит правительство, тогда, конечно, может какой-то губернатор лично наорать на регуляторов — и то результат неочевиден.

Столько принято избыточных регулирующих мер, и они усугубляются геополитическим фактором. А потом еще и нефть рухнула. Сейчас мы собрали максимум негатива. И вот сидим, дожевываем свой овес, свои резервные фонды национального благосостояния. Пытаемся их экономить, снижая сейчас уровень жизни. Пенсии сейчас будем индексировать процента на четыре.

— Известно, что деньги, полученные за счет огромнейшей сделки — продажи ТНК-BP «Роснефти», — не остались в России. По крайней мере, мы не видим ни одного крупного нового проекта, на который решились бывшие владельцы «ТНК-ВР». Лично у вас есть желание инвестировать и развивать бизнес в России?

— Я сейчас не занимаюсь бизнесом.

— У вас же семейный бизнес — холдинг «Рольф». Он официально принадлежит вашему сыну. Можно называть его семейным?

— Дети считают инвестиции в России очень высоким риском. Насколько я знаю, это происходит, потому что бизнес имеет такую необходимость — расти. Он никогда не стоит. Он либо растет, либо деградирует.

— То есть надо либо закрываться, либо расти? Вы все равно будете развивать и инвестировать в развитие бизнеса?

— Да. Другое дело, что возможные темпы снижаются, нет желания сильно рисковать.

— Но на «Рольфе» не отразился кризис, вы выросли втрое по прибыли. 

— Это совсем не значит, что по нам кризис не ударил. Кризис бьет по бюджету, в итоге регуляторы приходят к бизнесу. То, что еще год назад разрешали, сегодня под запретом. Вроде бы есть благая цель — собрать бюджет. Но, с одной стороны, мы имеем увеличение поступлений в бюджет на 17%, а с другой — отток капитала в 100 миллиардов, как следствие этих же действий регуляторов и налоговиков.

Эту ситуацию должен видеть не чиновник налоговой службы, ему сказали — он выполняет, а чиновники выше — президент, премьер. Сегодня вы выигрываете бой, но проигрываете войну. И никакой инвестор сюда не придет, если уходит бизнес. Разве что какие-нибудь люди с Кавказа, которые привыкли решать все вопросы не законом, а деньгами.

— Мне кажется, что многие представители западного бизнеса тоже иногда так решают проблемы. Не все работают в белых перчатках.

— Там это всегда исключение. А здесь — норма. Там за подобное такие штрафы берут, что желание повторять не возникает. Тут важен не случай, а тренд, процесс, реакция на него для построения каких-то долгосрочных планов. В девяностые все было гораздо хуже, но мы все инвестировали и верили, что будет лучше и лучше. Весь бизнес был тут — и иностранцы шли сюда. Сейчас картина обратная. Сейчас нужны более реальные действия. Все, что делается правительством, характеризуется формулой «слишком мало» или «слишком поздно».

Наши политические менеджеры оказались неспособны противостоять новому вызову. Они почему-то готовили себя к стабильно высоким ценам на нефть.

— Что же делать?

— Когда люди признаются себе, что идут самым легким и неправильным путем, надо сразу отвечать на следующий вопрос: «Куда же мы идем тогда?»

— Принята антикризисная программа, правительство заявляет, что делает все для преодоления кризиса. Как вы оцениваете антикризисные меры?

— Чиновники бегают за своим хвостом и показывают активность. Сначала нагородят законов; потом дадут послабление на два года, избавят от проверок малый бизнес.

Нужно отменять вообще эти бюрократические препоны, закрывать целые структуры, как это делали, например, в Грузии или Сингапуре. Только такие меры могут сейчас вернуть бизнесу спокойствие. Что это — пожарная инспекция? Их распустить — вообще ничего страшного не случится. Будут гореть — нагрузим страховые компании. Санитарные службы. Тараканы в ресторане? Люди просто перестанут ходить, и никакого СЭС не надо. Таможня, антимонопольная служба. В Грузии в первую очередь закрыли ФАС, потому что это абсолютно ненужная структура. Но на такие действия еще никто не готов.

Все готовы изображать активность: вот сейчас мы дадим послабления бизнесу на два года, если, например, год будет високосный, и для бизнесменов, которые носят красные носки. Какие-то бессмысленные оговорки, фразы — вот это рассматриваем, вот это принимаем, и тут же начинаем поправки вносить. Почему? Потому что за всем этим стоит силовик и говорит: «А как так? А как мы теперь проверим?» Ну, и у силовика огромная поддержка аудитории. Спросите сейчас людей многих, они скажут: «А как это? Вообще без контроля там будет все?» Среди своих друзей поспрашивайте, вы увидите, какое общество еще не «бизнесовое», какое еще оно чиновничье, служивое.

— Такое же общество прогнало Михаила Саакашвили с поста президента Грузии после всех этих прекраснейших мер.

— Да, потому что общество так быстро не меняется. И 75 тысяч уволенных полицейских на улице — это сила. А представьте, если закрыть все министерства? Нужно быть самоубийцей, ведь завтра все эти люди окажутся на улицах и пойдут на выборы. Понятно, за кого они проголосуют.

Но это то, для чего существует лидер. Потому что если лидер будет следовать только желанию народа, он будет сегодня популярен.

— Вы, наверное, слышали послание Владимира Путина к Федеральному Собранию. Казалось бы, политика по отношению к бизнесу изменилась, были предложены амнистия капиталов и другие вполне конкретные меры.

— Владимир Владимирович всегда говорит вещи, нужные для аудитории, приятные для уха, только их потом не выполняет никто. Вы посмотрите на общество. Если оно готово к чему-то — да оно потребует этого. Наш президент внимательно слушает, что общество хочет. Вернее, часть этого общества. Но рано или поздно за это надо будет платить — когда лидер не жертвует своим рейтингом ради необходимых реформ, происходит накопление диспропорций.

— А антикризисные меры?

— Это бегство за хвостом только для того, чтобы оправдать свое положение. Нужны гораздо более радикальные шаги.

— Есть то, что предлагает, например, экономист Сергей Глазьев.

— Ну, это вообще уже экзотика. Кстати, социализм и госплан тоже были экзотикой, однако, захватили наше население.

— Как вам его план в целом? Многим кажется, что вполне себе — в нынешней ситуации. 

— Многим — кому? Ведущие экономисты говорят, что он просто малограмотный человек, ставший академиком только потому, что там сидят такие же социалистические академики. Понятно, что это легче продать населению простодушному, не умеющему отличать причину от следствия.

Население говорит: «Начальство виновато. Потому что не приказало контролировать цены». А то, что нужно конкуренцию повысить и требуется больше игроков, многим в голову не приходит. Соответственно, легко продать таким людям идею «отнять и поделить», запретить тем, кто в бизнесе, уходить в доллар, поставить на границе капканы и людей с сачком, чтобы не давали уйти. Этот путь, который всем понятен, привычен, он простой.

— Это ответ на запрос общества.

— Да. Это опасно даже не тем, что президент это слушает, не очень-то он его и слушает. Это опасно тем, что коррелируется с откликом у большинства простодушных, неразвитых людей. И когда вы как политик начнете говорить им правильные вещи, стоя перед огромной толпой людей — о конкуренции, об институте собственности, о независимом суде и СМИ, то почувствуете, что они вообще не понимают, о чем речь. Так что идеи Глазьева рискуют быть реализованными.

— Вы серьезно так думаете?

— Да, если только мы не сумеем сделать разворот на реформы, не сумеем объяснить обществу, как работает экономика. Процентов пятнадцать это понимают, есть процентов тридцать, которые это не хотят понимать — условно говоря, силовики. И есть огромное «болото», которое в принципе не очень вникает в то, что происходит, но оно прислушается, наверное, к тем ста тысячам, которые на митинги могут выйти, потому что будут уже недовольные своим положением — уровень жизни катастрофически падает.

Посмотрите, как ведет себя толпа, когда все что-то кричат, но один вдруг берет ответственность на себя: «Я знаю, что делать». Они начинают думать: «Говорит мудрено, но уверенно. Наверно, он знает, что делать». И «болото» всегда начинает следовать за ним.

Возможно, Глазьев победит. Я не исключаю. Я за то, чтобы был честный выбор между глазьевской идеологией и либеральной, европейской. Если он победит, то мы на четыре года обречены на закрытость экономики, а через восемь лет сможем всех убедить. В конце концов, если мы достаточно поголодаем, то сразу сможем их убедить: хватит Глазьева. Но очень важно, чтобы мы честно считали на выборах. Прекратили вот это вот — типа последнего результата — больше 90% у Амана Тулеева в Кемерово. Мой очень хороший знакомый говорит: это все потому, что он хороший менеджер. Мне было очень за него стыдно.

— Но оппозиция признает, что проиграла эти выборы.

— Столько примеров фальсификаций, нарушений. Почему они происходят? Они не происходят по приказу премьера, президента, ЦИК, они происходят от постоянной безнаказанности тех, кто это делает — просто ради того, чтобы показать хороший результат как сигнал абсолютной лояльности к власти. Мол, у нас-то в районе все в порядке. Когда вы не наказываете за преступление, вы должны быть готовы к тому, что это будет процветать и расширяться.

— Но есть люди, которые опустили руки, вообще перестали участвовать в политической жизни. И вот они и правда могут пойти за условным Глазьевым. 

— Сейчас это хорошо. Пусть идут, лишь бы через четыре года нам дали честные выборы. Проигрываешь бой — выигрываешь войну.