«Пушкин XX века — поэт по фамилии Евто-Бродский» Интервью автора фильма «Бродский не поэт» Николая Картозии

К 75-летию со дня рождения Иосифа Бродского 24 мая в 22:30 на Первом канале покажут фильм «Бродский не поэт». Авторы фильма — генеральный директор телеканала «Пятница» Николай Картозия и журналист телеканала «Дождь» Антон Желнов. Специально для «Медузы» Елена Ванина посмотрела фильм заранее и обсудила с Картозией, почему все так любят Бродского, осталось ли о нем еще хоть что-то неизвестное и как авторам ленты удалось найти неудавшуюся фиктивную американскую жену поэта.

— Мне показалось, что для вас это очень личная история?

— Много лун тому назад, больше 25 с чем-то лет я писал первую работу по Бродскому в университете. О поэтике рождественских стихотворений. Потом писал работу, объясняющую, почему Бродский не вернулся на Родину, но не на основании его высказываний, а на основании его текстов. Конечно, Бродский — это многолетняя любовь.

— Как появилась идея этого фильма?

— Мы с [соавтором фильма Антоном] Желновым сидели за столом в прошлом году и говорили о том, что скоро юбилей Бродского. И нужно бы что-то сделать по этому поводу. Тогда и родилось название — «Бродский не поэт». И концепция — нужно снимать о том Бродском, из которого еще не сделали миф на Родине. О его собственном становлении на Западе, о том времени, когда он раскрылся на полную мощность. Ведь эти двадцать с лишним лет у нас в России практически не известны. Что входит в представление культурного человека о Бродском на Западе? Жил в Нью-Йорке, на Мортон-Стрит…

— Ходил в ресторан «Русский самовар».

— Да, получил «Нобелевскую премию», похоронен в Венеции, дружил с Барышниковым. Примерно так. И нам с Желновым пришла в голову довольно светлая идея. Возможно, самая светлая идея за всю нашу беспробудную жизнь — как отделить миф от реальности. Существует опасная близость людей, которые знали и общались с Бродским. Эта близость — она очень обманчива: вот ты знал поэта, помнишь, что было какое-то событие, но во вторник это было или в среду, в каком именно году — какая разница? Зачем тебе сверяться с датами? В результате даже самые близкие друзья рассказывают совершенно неописуемые легенды, никак не проверяемые фактами. 

Поэтому мы сговорились, что мы будем работать над фильмом как над диссертацией в начале. Мы пойдем в американский архив, куда ходило до нас примерно полтора филолога и уж точно ни одного телевизионного журналиста, и просто будем просматривать огромные не рассортированные коробки с его документами. И тут такое началось. Ой, неизвестные эссе! Смотри, какая фотография. А вот медицинская карта — он курил по 30 сигарет в день. А вот первый контракт с Мичиганским университетом: зарплата 12 тысяч долларов в год за вычетом налогов. Ой, а вот ранняя редакция стихотворения. Это был ни с чем несравнимый восторг.

Конечно, это история про смирение гордыни. Казалось бы, ну чего мы не знаем про нашего нового Пушкина? Оказалось, что мы не знаем практически ничего. Когда мы увидели документы, из которых следовало, что Бродского не хотели пускать в Америку американские власти, что он застрял в Вене, в этом эмигрантском хабе, и узнали, что вытаскивал его оттуда Строб Тэллбот, будущий куратор России в администрации [президента США Билла] Клинтона, а тогда просто 26-летний корреспондент журнала Time, мы решили — стоп, в основе каждого эпизода нашего фильма будет лежать документ.

— Очень многие рассказы и даже книги о Бродском грешат оценочностью — все бросаются рассуждать, насколько сложный он был человек. Как никого ни в грош не ставил. 

— Мы подумали — как бы сделал фичер о Бродском корреспондент журнала Forbes, если бы ему заказали. Чуть-чуть стихов, чуть жизни, но главное — факты, факты, факты. Бесконечные проверки данных — зарплата здесь такая, а вот здесь другая. С самого начала нам было очень важно не попасть под обаяние мифа о Бродском. Именно поэтому в этом фильме нет никого, кто лично не имел отношения к конкретно описываемым событиям. Выгонял Бобков — вот Бобков (Филипп Бобков, бывший зампред КГБ — прим. «Медузы»), вытаскивал из Вены в Америку Тэллбот, вот он. Власти ускорили эмиграцию, потому что Бродский хотел сочетаться фиктивным браком с гражданкой США, чтобы была возможность свободно выезжать из страны — вот конкретно та женщина.

— Я считала, что неплохо знаю биографию Бродского, но об этой девушке я не слышала никогда.

— Это — Кэрол Аншюц, дочка сотрудника госдепартамента США, политического советника послов Америки в Европе. По тем временам что-то невообразимое. Даже очень известные исследователи Бродского о ней не знали. Первым нам о ней рассказал Яков Гордин, затем, уже в Вашингтоне, все подтвердил Строб Тэллбот. Он очень удивился, что мы знаем, кто она такая. Ведь Кэрол 43 года никому не рассказывала о своей истории с Бродским. Мы ей позвонили, она спросила — как вы меня нашли? Мы ответили: «Ну, вы же известная славистка». «А о чем вы хотите поговорить?» — «Ну, вообще о поэзии 1970-х в Ленинграде». Когда мы пришли на встречу, она так посмотрела на нас и сказала: «Ну я же знаю, о чем вы пришли говорить. Вы пришли говорить о Бродском. Я долго думала и приняла решение: я сейчас вам все расскажу. Но больше не давайте мой телефон никому».

— Не знаю, случайно так вышло или намеренно, но центральными героями вашего фильма стали женщины.

— Я хочу обратить внимание, что ни в одном из эпизодов мы не спекулируем. Это очень важные спикеры. А уж зритель пусть сам додумывает все, что хочет. Но все эти женщины совершенно роскошные. Короче, я бы тоже не вернулся. 

Была еще одна важная вещь, которую мы, стиснув зубы, хотели сделать. Еще лет десять назад этот фильм смотрелся бы немного другими глазами. Тут вот три месяца назад депутаты Заксобрания Санкт-Петербурга предложили вернуть статью о тунеядстве, по которой и судили поэта Бродского. Так вот, очень хотелось, рассказывая о западном становлении Бродского, рассказать о человеке мира, о ленинградском мальчике, который мечтал стать мировым поэтом — и стал. Про человека, который навязал миру свою конституцию. Везде заставил себя слушать. Конечно, нам хотелось показать, что он был ярым антикоммунистом, в чем-то ястребом, но, на самом деле, он был поэтом. И это прежде всего. Либералы правы, когда записывают его в либералы. Державники тоже правы, потому что есть стихотворение «На смерть Жукова». В каком-то смысле Бродский был великорусским шовинистом. Естественно, он был имперским человеком. И в случае с Америкой — это была смена одной империи на другую. Очень точны слова Кушнера: «Прекрасно, что он пишет стихи, а не правит Римом». Хотя мы вот в фильме рассказали, что Римом он тоже немного поправил.

— Несмотря на то, что вы говорите, что Бродский — прежде всего, поэт, из вашего фильма явно следует, что амбиции его всегда были шире. 

— Мне страшно жалко, что в фильм вошла одна тридцатая часть того, что мы сняли. Только о Бродским-преподавателе можно сделать отдельный фильм. Он никогда не укладывался в академические пары, но ему страшно не хотелось прерывать занятия. Поэтому продолжались лекции чаще всего в соседнем баре. Мечта, да? Выпивая «маргариту», он продолжал рассказывать. Дальше все продолжалось у него дома.

— Стихотворения, которые у вас появляются, вы тоже используете как подтверждение того или иного факта, не пускаетесь в анализ.

— Ну, анализ стихов — это все-таки совсем не телевизионный жанр. И так фильм является художественным терроризмом по отношению к массовому зрителю. После слов «Ранние христиане изображали Иисуса в виде рыбы. Ихтис — по гречески «рыба», а также — зашифрованное «Иисус Христос — сын божий, спаситель» — я услышал, как одна моя подруга от перенапряжения упала на пол кинотеатра «Пионер», где проходила премьера. Слова вроде «метафизический бандит» не являются обычным вокабуляром фильмов на наших федеральных каналах. В этом смысле то, что делает [генеральный директор Первого канала Константин] Эрнст, ставя это в 22:30 — своего рода рыцарство.

— Вы сказали, что Бродский — это Пушкин ХХ века. Насколько это соответствует действительности?

— Я думаю, что Пушкиным ХХ века для советского и постсоветского человека является поэт по фамилии Бродско-Евтушенко или Евто-Бродский. У Бродского не было здесь возможности стать поэтом стадионов. Просто не дали — возможно, и стал бы. Но он отыгрался через Запад. Вся эта его гигантомания на посту поэта-лауреата библиотеки Конгресса, когда он решил сделать Америку самой читающей страной на свете — это же все отсюда. Это своеобразный реванш.

— Считается, что успех Бродского во многом связан с его биографией.

— Думаю, только отчасти. Биография сработала в качестве маркетинговой приманки. Но, думаю, в случае с Бродским важнее все-таки величие замысла, о котором он все время говорил. Он действительно неистово шел по этому пути. Как никто другой. Не сдаваясь.

— Когда Бродский узнал, что проблемы с сердцем стали совсем серьезными, он стал работать с удвоенной силой, потому что понимал, что время уходит.

— Все так. Еще одна вещь, которая сделала его таким большим поэтом: он последний поэт классической традиции, последний поэт Серебряного века. Он себя Римом проверил на вечность, вписал себя в этот пейзаж. У него довольно много шутки в стихе, но совсем нет этой всепрожигающей иронии. Он, конечно, поэт трагический, поэт потерь. А на нашу душу веселье-то ложится, но таких поэтов мы в классики не записываем. А что касается биографии — ну он, как Овидий, был выплюнут в совершенно незнакомый ему мир, толком не зная английского языка и при этом сделал такую головокружительную карьеру.

— Где вы искали видео? У вас много съемок, которых раньше не показывали нигде.

— Везде. После нас можно уже не ходить. У его американских друзей по большей части. Мы знаем еще около десяти мест, где владельцы пока не готовы расстаться со своей частной памятью. Но у их домов уже, естественно, установлены капканы, бывшие сотрудники программы «Максимум», переодевшись в интеллигентных людей, несут караул. 

Но, если серьезно, это по крупицам просто происходило. Я очень точно помню свои реакции на какие-то кадры. Первый раз, например, я если не заплакал, то очень расчувствовался, когда увидел запись, сделанную Львом Лосевым. Это самое раннее американское чтение Бродского. Он читает «Мать говорю Христу / ты мой сын или бог / ты прибит к кресту / как я пойду домой». Я столько читал в воспоминаниях его друзей, каким он был молодым, с каким напором читал. Но сам видел, естественно, только поздние чтения. Такого просто нет нигде, это как увидеть интервью Николая II. 

Мы почти никогда не задумываемся о совершенно очевидной вещи: в каком ежедневном безумном стрессе он жил на протяжении примерно 30 лет. У нас в фильме есть интервью с Мариной Темкиной. Она была очень близка Иосифу Александровичу, была его частой собеседницей. Ее даже называют литературным секретарем Бродского. Она была, например, составителем его самой личной книги «Новые стансы к Августе», где все стихи посвящены Марине Басмановой. Потом Темкина работала у Спилберга, опрашивая жертв Холокоста для фильма «Список Шиндлера», а по своей второй специальности она психотерапевт. Так вот, у нее на Бродского очень особый взгляд. Я бы выложил ее интервью в интернет целиком, сказав, что это отдельное частное мнение. Оно бы, безусловно, вызвало бурю ненависти. Поэтому даже небольшие куски в фильме мы цитируем очень аккуратно.

— Она его как будто рассматривает через призму его травм.

— Да. Например, Темкина рассказывает, что, несмотря на все свои проблемы в стране зубных врачей и психоаналитиков, к психоаналитику он так и не пошел. Он говорил: «Зачем идти в психотерапию? Ругать родителей, что ли?» Имея в виду, что там всегда вытаскивают детские травмы.

— В диалогах с Соломоном Волковым Бродский довольно четко проговаривает мысль о том, что поэт не может быть счастливым. 

— Безусловно, какой-нибудь психиатр с огромной радостью поставил бы Бродскому диагноз, как это уже сделали с Пушкиным, написав пару томов о том, что у него был МДП [маниакально-депрессивный психоз]. Но Иосифа Александровича как-то спросили в интервью: вы же были сумасшедшим, ну в хорошем смысле. А он ответил: «Я был как раз слишком нормальным». В нем просто был очень сильный стресс, но при этом бешеный заряд энергии и желание что-то доказать. И, что важно, очень раннее присутствие смерти, физическое, а вовсе не романтическое — с молодости у него случались ишемические атаки.

— И при этом он не прекращал курить по 30 сигарет в день. Я знала, что Бродский много курил. На фотографиях он часто с сигаретой. Но чтобы столько. У вас он, кажется, 80% экранного времени курит.

— Нет ни одного его интервью, где бы он не курил. У него всегда сигарета с фильтром, он его вынимает, а только потом курит. В раннее время, кстати, он курил LM, потому что LM курил Оден.

— У вас там восемь основных городов, верно?

— Да. Ленинград, Энн-Арбор, Саут-Хедли в Массачусетсе, Вашингтон, Венеция, Рим, Стокгольм, Нью-Йорк.

— У каждого же была своя, очень отдельная роль, в жизни Бродского?

— Конечно. Нью-Йорк — это «мой огород», город для жизни и, естественно, манхеттенская литературная тусовка. Энн-Арбор — первый дом. Это издательство «Ардис», это Карл и Эллендея Проффер, которые стали его ангелами-хранителями и самыми близкими в первое время людьми на том континенте; он часто ночевал у них в издательстве, а не дома, потому что это и был дом. Это первая кафедра и первые студенты. В Массачусетсе — это уже, безусловно, очень состоявшийся профессор в женском колледже. Я видел несколько фотографий Иосифа Александровича со студентками, фотографии эти в фильм не вошли, но, мне кажется, Иосифу Александровичу нравилось там преподавать. 

В Америке же есть «Лига плюща» — как НХЛ в хоккее, такая высшая лига университетов. Туда входят Принстон, Йель, Гарвард, Браун. И Бродского в Браун переманивали, даже присылали за ним лимузин. Но он отказался. Единственное, что склоняло его к Брауну — он очень хотел жить у океана. Ему не хватало воды. Швеция — это тайна, своеобразная дача. Там климат очень похож на Питер.

— Вы много лет работали телевизионным начальником и продюсером. Почему вы вдруг решили войти в кадр?

— Я уже лет 20 на телевидении чем-то руковожу. И если бы я хотел, я бы уже давно что-то вел, но я шел в кадр только по большой необходимости. Здесь совсем за кадром было остаться нельзя. Мы взяли такой формат «гранд-репортажа», когда автор рассказывает, что это за крыльцо в кадре, что за дверь, документы показывает. А раз мы решили, что мы авторы, другого выхода не было. Не могу сказать, что я от себя в восторге в кадре. Нет, я, конечно, собой не доволен. Желнов про это может много рассказать. Но мне безумно интересна эта работа. Я ведь продюсер, но даже как продюсер я занимаюсь в последнее время только теми вещами, которые мне интересны. Хотя я вот теперь и не в российской телевизионной «Лиге плюща», но и слава богу. Новости делать сейчас не очень-то просто. И, как бы пошло это ни звучало, этот фильм — не просто работа, это мое художественное высказывание.

— Это видно. Особенно, когда вы стихотворение в самолете читаете!

— Ну а вы представьте! Вы летите там же. Этот же пилот везет вас над долиной Коннектикута. Это «Осенний крик ястреба», вот он. Какой это кайф! Конечно, ты в этом купаешься!