Были ли они «вежливыми»? Как россияне обошлись с украинскими военными: монологи очевидцев

По данным телеканала ICTV, из 22 тысяч крымских военнослужащих на Украину решили вернуться четыре тысячи человек (не считая членов семей). Остальные продолжили военную службу в силовых структурах России. Всего на территории Крыма по состоянию на март 2014-го находились 193 воинских подразделения и учреждения Вооруженных сил Украины. К 26 марта над всеми подняли российские флаги. «Медуза» поговорила с украинскими военными, которым довелось встретиться с «вежливыми людьми».

Сергей Пидкопайло

Служил офицером управления связи командования Военно-морских сил Украины (Севастополь). Теперь — начальник отдела управления связи ВМС в другом городе на материковой Украине.

Поначалу, в конце февраля, к нам в штаб Военно-морских сил приходили представители новых крымских властей, офицеры Черноморского флота и какие-то невнятные казаки. А ближе к марту появились неместные вежливые «зеленые человечки» в масках и с автоматами. Они через КПП предъявили нам документы о том, что являются военнослужащими Российской Федерации и начали вести переговоры с командованием. На этих переговорах я не присутствовал лично, но знаю, что они требовали сдать оружие и передать часть под их охрану.

Я с ними контактировал, как правило, когда пытался пройти в штаб, либо по причальной стенке к кораблям «Славутич» и «Тернополь», которые оказались заблокированы в севастопольской бухте. «Зеленые человечки» останавливали меня и препятствовали входу в штаб. Когда я спрашивал, кто они такие, они отвечали, что «Самооборона Крыма». Хотя было невооруженным глазом видно, что это никакая не «самооборона». На вопрос, почему они не пускают меня на рабочее место, они отвечали, что у них приказ и что подробнее отвечать не могут, поскольку охраняют часть от «Правого сектора». Однажды я начал их активно расспрашивать и пытался сфотографировать, но тогда ко мне подошли люди в штатском, стали представляться службой безопасности Крыма и пытались утащить куда-то в толпу. Доходило даже до рукоприкладства, но каждый раз удавалось отбиться.

Когда я пытался пройти к заблокированным кораблям, выходили люди в гражданском — явно из органов, и говор у них был точно не украинский. Они объясняли ситуацию тем, что в бухте якобы проходят учения. Но мы-то знали, что происходит: они ставили штурм-машины, чтобы никто не мог подъехать к кораблям, а баркасы не давали им маневрировать. Кто-то бросал гранаты в воду, пытались испугать моряков.

В целом, эти ребята были вежливыми: через слово — «извините» и «пожалуйста», но когда мы начинали задавать им конкретные вопросы о том, почему мы не можем попасть с свою воинскую часть, либо к кораблям, они начинали угрожать применением оружия. Точно знаю, что это были не «срочники». Со «срочниками» мы столкнулись однажды возле полка связи: они были потерянные, все время ждали приказа, как действовать. А эти — «вежливые» в масках — вели себя уверенно, знали, что говорить, отслеживали периметр оцепления и четко держали оружие. Да и одеты они были либо в стандартную форму российского спецназа — «горки», — либо в новые «пиксели» от Юдашкина, и форма была подогнана под каждого; ну явно не в ближайшем магазине купили.

Алексей Никифоров

Служил заместителем командира по работе с личным составом отдельного батальона морской пехотой Вооруженных сил Украины (Керчь). Теперь — учащийся Национального университета обороны Украины.

Первые «вежливые люди» появились у нас в части в ночь на 1 марта. Насколько я знаю, сначала они вышли на переправе, а потом погнали на Кировское и аэродром. Мы их знали: это были военные из Темрюкского батальона морской пехоты (Краснодарский край), которые относились к Черноморскому флоту РФ. Так что когда Путин говорил, что в Крыму присутствуют только военные из ЧФ, это было недалеко от правды. Правда, потом темрюкцев сменила отдельная бригада морской пехоты Каспийской флотилии (Каспийск, Астраханская область). Ротацию произвели специально, потому что «черноморцы» были адаптированы к нашему населению, сочувствовали — они не стали бы делать по отношению к нам резких движений. Их потом отправили охранять Чонгар.

Первых переговорщиков мы тоже знали лично: там был командир батальона и замкомбандира бригады, с которыми мы раньше общались на полигонах. А уже к 5 или 7 марта их заменили ребята из Дагестана, которые пригнали БТРы и другую технику, окопались вокруг нашей части. Тогда мы услышали первые фразы о том, что они приехали защищать нас от «правых радикалов», которые якобы едут в Крым с материка. Сказали, что собираются охранять наше оружие. Но мы жестко ответили, что сам можем себя защитить. Помимо них возле части постоянно находились группы казачков, приехавших из Ростовской области, и люди в гражданском — сотрудники ФСБ. Они, кстати, держали контроль над переправой — и по всем точкам, где надо было, оказывали силовое влияние. И вот как раз они были не вежливые. Но больше всех от них досталось не нам, а морпехам в Феодосии, поскольку у них была гораздо более серьезная подготовленность.

Каспийцы поначалу рассказывали нам, что тут якобы татары собираются вырезать русских, боялись, что на них тут сразу нападать начнут. А замполит от дагестанцев, историк по образованию, мне говорил, что у него больше поводов ненавидеть русских, потому что это два разных мира. Но при этом приговаривал: да ты приходи к нам в армию, уже через год будешь кричать, что Путин — чемпион мира.

С «вежливыми людьми» приходилось общаться довольно часто. Генерал-майор Александр Остриков (начальник Береговых войск Черноморского флота) и генерал-майор Игорь Турченюк (замкомандующий войсками Южного военного округа) приезжали регулярно и прощупывали почву, задавали разные вопросы. «Вот посмотрите, там сдаются, тут сдаются, а вы чего ждете?» — спрашивали они. Показывали нам штатное расписание, обещали, что часть останется, что нам поднимут зарплаты. Мы им объясняли, что с украинской присягой с 1997 года в российскую армию не принимают, и они как-то странно кивали, а уже 21 марта Путин подписал указ о том, что все регалии и звания украинских военных приравняют к российским.

Работали они оперативно: на все наши контраргументы быстро принимали какие-то решения. Другой вопрос, исполнялись ли эти решения потом. Кстати, раньше в Севастополе у наших ходила пословица: плох тот украинский офицер, который не мечтает стать российским контрактником. Прапорщик ЧФ получал больше, чем наш командующий ВМС — 15-16 тысяч гривен. Командир крейсера «Москва» получал 126 тысяч гривен в месяц, а у нас даже президент такую зарплату официально не получает. Украинцы в Севастополе чувствовали себя не в своей тарелке, потому что иногда им даже в жилье отказывали из-за маленьких зарплат, они считались неплатежеспособными.

В итоге командир нашей части сдался и остался служить в российских войсках. По пальцам можно пересчитать командиров, которые вышли на материк. Дело в том, что информационная работа велась россиянами очень тонко. Командиров запугивали, что когда они выйдут из Крыма, на них заведут уголовные дела за то, что те бросили технику и людей. А со стороны государства они не чувствовали поддержки. Поддержка народа — особенно волонтеров, которые привозили нам вещи, разное оборудование и письма — это одно, но власти должны были что-то делать все-таки. И в итоге многие из наших решили запрыгнуть в паровоз к россиянам, пока тот не убежал вперед.

Ростислав Ломтев

Служил заместителем командира по воспитательной работе 1-го отдельного батальона морской пехоты Вооруженных сил Украины. Продолжает службу на той же должности в том же батальоне в Николаеве.

Первые «вежливые человечки» начали появляться в Крыму после 20 февраля, и поначалу это были российские бригады из Севастополя. Началось все без меня: я был в отпуске и наблюдал за происходившим по телевизору. А в конце февраля мне позвонили и сказали, что в сторону Феодосии движется техника с российскими военными — около десяти БТРов. Вскоре они заблокировали техникой нашу часть, объяснив это служебной необходимостью — учениями. Все это происходило на фоне революционных событий в Киеве, поэтому строгих реакций со стороны большого украинского руководства не было. А уже 27 февраля наш командир Дмитрий Делятицкий говорил о том, что происходит вторжение и что возможна война с Россией.

Для нас это не были «зеленые» или «вежливые» человечки, потому что мы их знали — проводили раньше многочисленные совместные учения, были на парадах в Севастополе. Возле нас они находились без балаклав и не прятались. Первым «визитом вежливости» стало объявление штурма в начале марта. Прибыл генерал-майор Остриков и генерал-майор Турченюк. Они сообщили нам, что судьба Крыма решена и что мы должны сдаться. Это были не угрозы, а уговоры, мягкие просьбы принять сторону мятежных крымских властей и присоединиться к сторонникам дружбы с Россией. В противном случае нас ожидал захват части силовым методом. Но в назначенное время никто не пришел нас штурмовать, потому что все-таки это не 1940-е годы, когда можно было ставить подобные ультиматумы. России все-таки хотелось бескровно, по-хитрому захватить власть.

Нашу часть постоянно блокировали. Возле нее солдаты — было видно, что срочники — разбили небольшой лагерь, где стояла палатка, в которой мирному населению наливали чай и водку, в другой палатке раздавали агитацию, а возле КПП стояла машина с мегафоном, где женщина зазывала людей участвовать в митингах. Она рассказывала людям, что на территории части находятся фашисты, которые собираются убивать простой народ. Народ подтягивался, напивался и устраивал «концерты». Однажды у нас под частью скопилось около 500 человек, и если бы им дали приказ, то они смогли бы вынести ворота. Как и говорил Путин: «Наши военные будут стоять за спинами женщин и детей». Но мы, конечно, вышли к людям и объявили, что стрелять не собираемся.

Командиру Делятицкому угрожали постоянно. «Вежливые люди» вели комплексную работу: они и давили на него, и обещали золотые горы, и предлагали ему и нам высокие зарплаты, зная, сколько мы зарабатываем. В таком напряжении мы находились целый месяц, изо дня в день. Командира каждый день вызывали на разговор генералы, и мы ходили вместе с ним, чтобы поддержать морально. Ведь победа живет в сердце командира, а если позволить впустить в него инфекцию, то можно проиграть.

У генералов была легенда, которой они постоянно нас уговаривали: мы, мол, боимся, что оружие может быть захвачено крымскими татарами, поэтому давайте-ка вы сдадите оружие на склад. Если бы мы сдали оружие, то с частью можно было бы делать что угодно. В итоге нас додавили. В ночь на 24 марта мы сдали оружие в комнату для хранения. Начала работать контактная группа о возможности вывода морпехов, которые не желают оставаться в Крыму. Сам Остриков убедился в том, что оружие сдано. Однако около четырех утра началась стрельба. Над Феодосией появились военные вертолеты, высадилась группа спецназа с камерами. Они обстреляли часть, выпустили слезоточивый газ — сделали все как по учебнику штурмовиков. Нас всех уложили на пол. Те, кто отказался подчиняться, получили серьезные ранения. Потом некоторых из нас, в том числе меня и Делятицкого, отвели на соседний стадион, погрузили в вертолет и отправили в Севастополь, где мы провели три тяжелых дня. Уже потом я узнал из прессы, что нас с командиром якобы обвинили в пособничестве терроризму, но вскоре обвинения сняли. После этого нас передали на Чонгар, откуда мы уехали на материковую Украину.

Сейчас я думаю, что тот штурм устроили по нескольким причинам. Во-первых, к тому времени по всем официальным российским каналам объявили, что в Крыму частей с украинскими флагами не осталось — то есть нас как будто бы не было. От нас нужно было красиво избавиться. Во-вторых, это был один из способов запугать командира: ведь считалось позорным вернуться на территорию Украины после плена. А в-третьих, это был отличный шанс провести учения на самой подготовленной в Украине части. Кроме того, мы не собирались ни в кого стрелять, но и не собирались сдаваться. Целый месяц мы не давали россиянам выполнить программу, на которую у них обычно отводилось не более пяти дней.