Азбука Милоша, «В диких условиях» и Лев Толстой-младший Галина Юзефович — о трех странных биографиях
Еженедельно по просьбе «Медузы» литературный критик Галина Юзефович рассказывает о самых интересных книжных новинках, изданных в России. Новый обзор посвящен необычным биографиям — «Азбуке» Чеслава Милоша, «В диких условиях» Джона Кракауэра, «Льву в тени Льва» Павла Басинского.
Биография (и автобиография) сегодня уже не тот консервативный жанр, каким он был изначально. Честный, линейный рассказ про конкретную личность в ее последовательном развитии еще, конечно, встречается, но постепенно переходит в разряд маргиналий и анахронизмов. Сто лет назад Редьярд Киплинг смеялся над карикатурным лондонским интеллектуалом Томлинсоном, который у райских (а потом и у адских) врат вместо рассказа о своих земных делах бормотал «О, это читал я, — он сказал, — а это был голос молвы, //А это я думал, что думал другой про графа из Москвы // <…> Я так ощущал, я так заключил, а это слышал потом, // А так писали, что кто-то писал о грубом норвежце одном». Сегодня посмеялись бы как раз над Киплингом, а Томлинсон попал бы «в тренд», поскольку современные биографии и автобиографии пишутся по большей части в соответствии с его методом. Человек (строго по Марксу) все чаще описывается как «точка пересечения общественных отношений», его вкусы и круг знакомств оказываются важнее простой последовательности событий его жизни. Чем дальше, тем больше главный герой — что в авто-, что в просто биографии — становится лишь призмой, сквозь которую автор глядит на что-то большее. Вот и в нынешнем обзоре речь пойдет о трех странных биографиях, выстроенных вопреки каноническим принципам и в соответствии с новыми правилами.
«Азбука», Чеслав Милош, Издательство Ивана Лимбаха, 2014
Автобиография нобелевского лауреата, великого польского поэта ХХ века Чеслава Милоша выстроена по принципу словаря. Все как положено: от «А» до «Э» (на «Я» статей не нашлось), абстрактные понятия чередуются с именами собственными и научными терминами, статьи разного размера, но никогда не больше трех-четырех страниц. Однако все это имеет ценность не абстрактную, а сугубо конкретную: «Азбука» Милоша не компендиум знаний, но, если угодно, энциклопедия самого себя, субъективная, неполная и вместе с тем создающая очень убедительную карту авторского внутреннего мира.
Внутренний мир этот, надо сказать, вызывает много вопросов. Кажется, что невозможно быть одновременно таким злопамятным и сварливым, когда речь заходит о других людях, таким сентиментальным в отношении мест и вещей, и таким мудрым в том, что касается абстракций. Невозможно — но Милош справляется. То выливает ушат дистиллированного яда на Симону де Бовуар (с которой даже не был знаком), то внезапно делится с читателем настолько тончайшими прозрениями о русском языке (его Милош знал со времен русской гимназии в дореволюционном имперском Вильно), что даже носителя языка поражает совершенной точностью и парадоксальностью наблюдений. Иногда зачем-то сводит мелочные счеты с другом юности (давно умершим и прочно забытым), то вдруг решает высказаться о жестокости — и одним коротким пронзительным эссе закрывает тему.
Разрозненные, никак не выстроенные хронологически, очень разные и по тону, и по содержанию, статьи «Азбуки» страниц через триста начинают складываться в некую нейронную сеть. Вот про первую жену, опять про нее, и вот еще — и понятно, что больше не будет. Вот про Бродского вскользь — ясно, что дальше автор к нему вернется и подробнее. Вот упоминается важное для Милоша место в Италии, а через несколько десятков страниц всплывет и человек, с которым он там побывал. Вот про «Замутненное сознание» — а вот и пример на ту же тему, но совсем из другой статьи. Как при великих географических открытиях — карта мира заполняется постепенно, какие-то фрагменты так и остаются пустыми, а некоторые выглядят плотно обжитыми и освоенными. И хотя даже от последней статьи — «Эфемерности» — ощущения исчерпывающей полноты не возникает (что неудивительно), многое про Чеслава Милоша из его «Азбуки» понять все же можно.
Для русского читателя автобиография по алфавитному признаку — не совсем новость (достаточно вспомнить «Записи и выписки» Гаспарова), поэтому некоторый навык чтения подобных книг у нас имеется. Если вас интересует сам Милош, читайте его «Азбуку» подряд, ничего не пропуская и по возможности запоминая детали — они обязательно «сыграют» позже. Если же вас интересуют мысли умного и тонкого человека по конкретным поводам — ознакомьтесь со списком статей (он приведен в конце книги) и выберите те, которые покажутся вам наиболее занятными. А можно проделать сначала второе, а потом первое, и получить две книги вместо одной. Словом, отличная интеллектуальная игрушка — как ни крути, и лишнее доказательство, что словарь как форма организации текста по-прежнему изрядно недооценен.
«В диких условиях», Джон Кракауэр, Эксмо, 2015
В октябре 1992 года в богом забытом месте на Аляске, к северу от пика Мак-Кинли, в заброшенном автобусе было найдено тело молодого человека, умершего там, судя по всему, от голода. Обнаруженные возле тела дневник и фотокамера с пятью отснятыми пленками, а главное, прибитая к двери автобуса записка с мольбой о помощи позволили определить личность погибшего: это был 24-летний Крис Маккэндлесс, сын преуспевающих инженеров из Вирджинии и блестящий выпускник университета Эмори в Атланте.
История Криса попала в газеты и разбила сердце его родителям, но ей (как и многим другим подобным историям) безусловно суждено было бы забыться, не зацепи она за живое репортера журнала Outside Джона Кракауэра. Мертвый парнишка тронул в его душе какие-то тайные струны, заставив Кракауэра отправиться по следам Криса Маккэндлесса. И хотя формально родившаяся в результате этого паломничества книга представляет собой попытку докопаться до сути произошедшего, в действительности «В диких условиях» — не биография, но скорее опыт исследования некого психологического феномена, жертвой (или, напротив, гордым провозвестником) которого и стал Маккэндлесс.
Стараясь понять, что же погнало Криса прочь от цивилизованного мира, Кракауэр отбрасывает одну гипотезу за другой. Нет, он не был сумасшедшим. Да, у него были непростые отношения с родителями, но в пределах нормы. Нет, он не был отталкивающим аутичным неудачником — он был очень хорош собой, нравился девушкам и легко находил общий язык с людьми. И все же в один прекрасный день он перевел все свои деньги на счет благотворительной организации, сжег остававшуюся у него наличность, бросил машину и с легким рюкзаком отправился в долгий путь, в конце которого его ожидал разбитый автобус. Как, почему, что случилось с этим красивым и умным юношей?
Кракауэр с истинно американской журналистской добросовестностью расспрашивает о Крисе тех, кто знал его в детстве, юности, а главное — в последние два года скитаний. Он сидит в архивах и изучает другие похожие случаи. И хотя он внимательно читает и еще более внимательно слушает своих собеседников, трудно отделаться от впечатления, что ответ на вопрос «Что же случилось с Крисом?» известен Кракауэру заранее. По некоторым обмолвкам в его выверенном и будто бы бесстрастном нарративе можно понять, что важнейшая для европейской цивилизации тема великого побега — The Great Escape — когда-то манила и его самого (автор проговаривается, что в молодости тоже болтался по Северу и вообще вел жизнь профессионального аутсайдера). Но Кракауэр вернулся, сделал карьеру и выстроил «нормальную жизнь», а Крис — убежал навсегда. Таким образом вопрос «почему он не вернулся?» по сути оборачивается для биографа вопросом прямо противоположным — «почему возвращаются другие?» или даже «почему вернулся я?».
Из этой дихотомии, из этого восторга, страха и зависти (слегка, впрочем, подретушированной сочувствием к близким Маккэндлесса) вырастает книга о несбыточной американской мечте — мечте об абсолютной, ничем и никем не связанной свободе со всеми ее восхитительными и гибельными последствиями. И, конечно же, странный, романтичный и невыразимо притягательный Крис Маккэндлесс для подобной книги — идеальный герой.
«Лев в тени Льва», Павел Басинский, АСТ, 2015
Критик, прозаик и филолог Павел Басинский так обжился в Ясной Поляне времен Льва Толстого, что уже может претендовать на звание почетного тамошнего домочадца. Впрочем, нынешнее — третье по счету — его сочинение о Льве Толстом (за первое — «Лев Толстой: Бегство из рая» Басинский был удостоен премии «Большая книга») не похоже на предыдущие. И в первую очередь тем, что в центре его на сей раз оказывается не сам яснополянский старец, но его третий сын — Лев Львович.
Рассказы про «детей знаменитостей» всегда пользуются спросом у публики, но редко кто умеет говорить об этом, с одной стороны, не впадая в слащавый тон журнала «Караван историй», а с другой — удерживаясь от избыточной сухости и наукообразности. Басинский — как раз такой автор: в его книге много эмоций, жизни и, как сказала бы кэрролловская Алиса, «картинок и разговоров», но при всем том «Лев в тени Льва» — не бульварный ширпотреб, но серьезное исследование, основанное на огромном количестве материалов.
«Младший из старших» детей Льва Николаевича и Софьи Андреевны, Лев Львович был внешне похож на мать, но на протяжении первой части своей жизни мучительно пытался походить на отца. Нежный, чувствительный, немного барчук, красивый и ловкий, подвижный физически и ментально, литературно одаренный, он, пожалуй, из всех толстовских детей более всего дорожил связью с родителями — и он же в результате горше всех пострадал и разочаровался. Басинский подробно и обстоятельно рассказывает о попытках Льва Львовича сначала процветать в тени отца (он первым из детей всерьез воспринял «толстовство», едва не испортив тем самым отношения с горячо любимой матерью), потом отделиться от него, а после — растоптать и ниспровергнуть.
Начав свою книгу как честную биографию Льва Толстого-младшего, Басинский понемногу меняет ракурс: за частным проступает общее, авторская камера поднимается выше, и история одного мальчика-юноши-мужчины превращается в историю семьи — одновременно предельно конкретную и предельно обобщенную для своей эпохи и социальной страты. Воспитание детей, отношения между супругами, хозяйство, распределение обязанностей в типичном дворянском доме конца XIX века, конфликты и способы их разрешения — все это в какой-то момент становится куда важнее фигуры главного героя (к слову сказать, не особо симпатичной и располагающей к себе). В итоге Басинский в точности реализует точку зрения, сформулированную Милошем в соответствующей статье его «Азбуки»: «Ценность биографий лишь в том, что они позволяют хоть как-то воссоздать эпоху, на которую пришлась та или иная жизнь».
Необычные биографии прошлых лет:
Людмила Улицкая. Священный мусор. — Автобиографическое собрание очерков о прочитанных книгах, близких людях, увиденных местах и подуманных мыслях.
Петр Вайль. Стихи обо мне. — Отражение писателя в зеркале его любимой поэзии.
Михаил Гаспаров. Записи и выписки. — Жизнеописание интеллектуала, составленное по принципу центона — из фрагментов собственных и чужих текстов, иногда в алфавитном порядке.
Скоро:
Уолтер Айзексон. Эйнштейн. — Биография великого ученого от лучшего биографа современности, автора жизнеописаний Стива Джобса и Бенджамина Франклина.
Валерий Шубинский. Даниил Хармс: Жизнь человека на ветру. — Долгожданная биография одного из самых странных и завораживающих персонажей русского XX века.