«Животное сцены» Памяти Елены Образцовой. Критик Алексей Парин — о великой русской оперной певице
В Германии 12 января после тяжелой болезни умерла выдающаяся оперная певица Елена Образцова. Ей было 75 лет. Прощание с народной артисткой СССР состоится 14 января в Большом театре, на сцене которого она дебютировала в 1963 году. За 50 лет творческой деятельности Образцова покорила все ведущие оперные театры мира — от Ла Скала до Ковент-Гардена, спела более 90 партий из мирового оперного репертуара и открыла дорогу многим молодым звездам. По просьбе «Медузы» легенду оперной сцены, меццо-сопрано Елену Образцову вспоминает музыкальный критик Алексей Парин.
Елена Васильевна Образцова, конечно, была выдающейся, великой певицей — так можно сказать без всяких сомнений — и совершенно феноменальной личностью. Личностью, которая себя реализует в искусстве. В ней был настоящий романтический порыв, полет, какое-то ощущение искусства внутри себя, которое человека разворачивает — в ней это очень чувствовалось.
Я моложе Елены Васильевны всего на пять лет, поэтому вся ее творческая жизнь прошла у меня на глазах. Я прекрасно помню, как появилась Елена Образцова в Большом театре, как все говорили про ее дебют в роли Марины Мнишек. И мне самому было очень интересно увидеть и понять, что это за новая певица. Я пришел на «Царскую невесту», где она пела Любашу, довольно быстро после ее появления в Большом театре. И, конечно, был потрясен ее голосом, огромным, очень красивым, который сразу запоминался и говорил тебе очень многое, но и удивлен ее некоторой беспомощностью как актрисы. Это был старый спектакль, в который ее вводили помощники режиссера — и ничего особенного с актерской точки зрения там не было. Однако потом ее развитие как «животного сцены» — так однажды ее назвал Франко Дзеффирелли — оказалось просто фантастическим. Очень жаль, что в те времена в Москве мы могли видеть только результаты этого развития — в Большом театре спектакли специально на нее не ставились, только за границей.
Образцова была певицей единственной и уникальной в своем поколении, неслучайно именно она пела вердиевские партии на сцене Ла Скала в год юбилея театра. Хорошо, что нам показывали в прямой трансляции «Дона Карлоса», где участвовало целое созвездие певцов. Невозможно забыть, как Елена Васильевна, с одной стороны, пела песенку о фате в «Доне Карлосе», которая требует невероятной белькантовой точности и этого самого порыва (песенка о фате — история, которую Эболи рассказывает о самой себе), а с другой стороны — O don fatale, последнюю арию принцессы Эболи, где нужен совершенно другой голос, полный драматизма и уже другого порыва, скорее позднеромантического. Это абсолютно незабываемо. Я с тех пор смотрел живьем и слушал много записей «Дона Карлоса» — но такого совершенного исполнения этих двух контрастных фрагментов партии Эболи я не слышал и боюсь, что не услышу уже. Многие зарубежные спектакли Образцовой были прекрасны. И ее Далила в Париже с Баренбоймом, и «Сельская честь» в Милане, по которой Дзеффирелли потом снял фильм. Там она уже предстает совершенно феноменальной актрисой, которая держит очень трудную для меццо-сопрано высокую тесситуру и при этом столь естественно существует в такой простонародной среде.
Мы воспринимали ее спектакли в Большом театре в 1970-х и 80-х годах, когда она пела на языке оригинала — в той же «Кармен», как царские подарки. Все до сих пор помнят и ее концерты в большом зале Консерватории, которые доводили публику до умопомешательства. После них зрители поднимали Елену Васильевну на руки и несли на руках до машины. Ни про одну певицу такого больше я не слышал, поэтому можно с уверенностью говорить, что Образцова в своем поколении была совершенно уникальной. И хотя в этом поколении достаточно русских певцов, выступавших на западных сценах, такого размаха и самоотдачи в искусстве не знал из них никто.
Конечно, ее отличала феноменальная энергия существования в искусстве — она сама рассказывала, как в один день могла петь три концерта — утром, днем и вечером. У Образцовой был огромный репертуар, в конце своей карьеры она пела еще и старинную итальянскую музыку, многое из ораториального жанра, например, потрясающе записала Рапсодию для альта Брамса.
Будучи таким «животным сцены», Образцова чувствовала в ней потребность до конца. То, что она до последнего выходила как Графиня в «Пиковой даме» в Большом театре и в Михайловском, — большое счастье. Расстаться со сценой человеку, отдававшему ей всю свою энергию, невозможно. Есть пиратские записи из Метрополитен-опера, когда Образоцова пела Адальжизу в «Норме» — там особенно видна ее сумасшедшая энергетика на сцене. Или во время ее дебюта в Метрополитен-опера: она пела Амнерис в «Аиде», и после сцены судилища зал выл и кричал. Когда она посылала проклятия жрицам, не простившим Радамеса, хотелось самим сквозь землю провалиться.
Образцова была человеком непростым, с элементами сумасшествия, такого артистического сумасшествия. Важа Чачава, долго работавший с Еленой Васильевной, про себя говорил: «Я недостаточно сумасшедший, чтобы стать гениальным в искусстве». И отчасти его высказывание связано с шалой природой Елены Васильевны, которая во время выступлений забывала сама себя.
Важа Чачава рассказывал замечательную историю о том, как приехал сопровождать Образцову на ее сольный концерт в Ла Скала. Она хотела отменить концерт, потому что у нее не работала одна связка, но Клаудио Аббадо заставил ее выйти на сцену, и Важа думал, что будет крах и скандал. Однако Елена Васильевна взяла себя в руки и на сцене просто превзошла себя, и публика буквально с ума сошла от восторга по окончании концерта. Вот так она умела собираться на сцене в полубольном состоянии.
Я сам тоже знаю эту двойственную природу Образцовой, которая при этом излучала какое-то невероятное человеческое обаяние. Помню, когда мы писали беседы для книги, которую я издал («Елена Образцова: голос и судьба». М., 2009 — прим. «Медузы»), мы сидели с ней на лужайке у нее на даче, на двух стульчиках, и она почти шепотом рассказывала мне какие-то очень важные, сокровенные моменты своей жизни. Потом, когда она получила от меня расшифровку, то не поверила, что все это говорила. Считала, что, может быть, я нафантазировал. Именно в этом и заключалась ее артистически-человеческая природа: когда она отдавалась искусству или разговору, она сама себя не помнила, не оценивала. И это, наверное, свойство настоящего большого артиста.
Будучи учителем и ценителем искусства, Елена Васильевна совершала очень важные поступки. На одном из своих конкурсов она дала гран-при Юлии Лежневой, которой тогда было 18 лет. Я беседовал с членами жюри, где сидели маститые дамы, скажем, первые дамы вокального королевства, и они говорили, что это переоценка, из Лежневой ничего не выйдет. Прошло шесть лет — и Юлия Лежнева стоит в первом ряду вокала.
Елена Васильевна обладала сильным внутренним зрением: она видела не только вокальные достоинства певца, но и человеческую суть, умела смотреть «на пять этажей внутрь». Такое погружение в человека характеризует ее, если говорить в возвышенном смысле, как положительно заряженную ведьму. Во всяком случае, это было очень мощное проникновение в личность, которое не позволяло ей ошибаться. У Образцовой не только в партнерах, но и в друзьях были люди высоких моральных оценок. Пласидо Доминго. Или Франко Дзеффирелли и Герберт фон Караян, которые ее очень ценили.
Образцова была человеком, много определявшим в самом искусстве. Ее гала-концерты, заключительные концерты после конкурсов, «Оперный бал» в Большом театре, «Большая опера» на канале «Культура», где она обращалась к нам с экранов, — все это говорило о том, что мы имеем дело с личностью невероятного масштаба, живущей с нами в одно время. Для искусства существование таких положительно заряженных людей необходимо. Это невероятная утрата для русской культуры, потому что Елена Васильевна могла сделать еще очень многое.
Записала Татьяна Ершова