истории

Фонд «Трансгендер» 22 года помогал транслюдям в России. Ему принадлежала самая прогрессивная клиника в стране Теперь проект ликвидируют. Его историю «Медузе» рассказали основатели

Источник: Meduza

В 2002 году в России появился сайт transgender.ru — поначалу с его помощью координировали встречи групп поддержки российских транслюдей. Через шесть лет проект вырос до фонда «Трансгендер», при нем в Москве также работали магазин одежды и салон красоты для трансгендерных людей. А еще через несколько лет открылась клиника, в которой помогали, если при трансгендерном переходе человеку требовалась медицинская помощь. Она стала популярной у транслюдей со всей страны. В 2017 году основатели проекта, Яэль и Андрей Демедецкие, были вынуждены покинуть Россию, так как ими заинтересовались силовики. А в 2024-м деятельность фонда «Трансгендер» объявили «противоречащей стратегии национальной безопасности». Журналист Милослав Чемоданов встретился с Яэль и Андреем в Нью-Йорке и поговорил об истории их фонда и жизни транс-сообщества в России.

В проект «Трансгендер» входили группы поддержки, салон красоты, магазин и клиника. Каждая из этих инициатив была революционной для России

Яэль: В 2002 году мы с Андреем сами были в процессе перехода. Мне было 26 лет, ему 19. Тогда мы и решили организовать группу поддержки для трансгендерных людей в квартире у нашего знакомого — собираться и делиться своим опытом. У нас был приглашенный психолог, но в первую очередь это были дружеские группы, которые давали возможность пообщаться в своем кругу. На них собирались по 30–40 человек. 

Потом мы зарегистрировали сайт transgender.ru, поначалу просто чтобы координировать наши группы. Уже тогда мы тратили немало [собственных] денег на эти встречи — около тысячи долларов в месяц. В том числе платили врачам, которые приходили и консультировали. Я тогда работала начальником финанализа в банке, Андрей — менеджером в большом интернет-магазине. Где-то четверть семейного бюджета у нас уходила на поддержку трансгендерного сообщества. 

Году в 2008-м или 2009-м мы решили открыть [в Москве] магазин с товарами для транссексуалов [которые мы заказывали за границей]: там можно было купить женскую обувь большого размера, накладную грудь, утягивающие майки, девайсы для того, чтобы писать стоя. Магазин быстро стал популярным. А потом появился и салон красоты. Чтобы сделать, например, перманентную эпиляцию лица, трансгендерные люди часто стесняются идти в обычный салон. Там ведь можно и на хамство нарваться.

Наш салон, как и магазин, тоже стал популярен. А мы смогли уйти со своих работ, запустили фонд «Трансгендер», объединивший все наши начинания, — и полностью посвятили себя этому проекту. Оценку прибыльности как критерий работы мы не использовали. Небольшие гранты на проекты исследовательского характера давали фонды, работающие с ВИЧ/СПИД.

В 2011 году мы узнали об одной клинике в районе метро «Войковская». Владелец переехал и хотел сдать ее — причем так, чтобы она продолжила работать [со всеми лицензиями]. Это была хирургия с операционной и палатами, где пациенты могли провести несколько дней после операции. Мы сняли эту клинику и сделали ее специализацией смену пола. В какой-то момент я подумала: почему бы нам не проводить там также и комиссию? 

Но оказалось, что найти для этого докторов очень сложно. Мы начали со знакомых врачей, потом стали обзванивать всех подряд по справочнику — никто не хотел этим заниматься. Причин был миллион: у кого-то религиозные, кто-то боялся государства — это был 2012 год и уже были намеки на давление. Пара человек согласились, но выкатили такие цены, что я понимала: люди не будут платить. Две тысячи, пять тысяч долларов. Мне даже стыдно было бы произносить эти цифры в нашем комьюнити. 

В конце концов нам повезло: нашелся контакт некоей «очень прогрессивной» женщины-врача в Москве. Она работала в частной психиатрической клинике, и им не хватало клиентов. Мы договорились о партнерстве и о том, что не будет никаких двух лет наблюдений: человек приходит, платит за прием три тысячи рублей — и ему сразу говорят, прошел он [комиссию] или нет. Минюст тогда еще не разработал правила смены пола, так что с точки зрения закона это была «серая зона».

Вообще комиссия — важная вещь. Ведь не каждому желающему на самом деле нужно менять пол. Особенно молодым. Во-первых, до 18 лет [было] нельзя менять пол. Во-вторых, бывает даже, что родители поддерживают и сам подросток хочет — а потом передумывает. Надо понять мотивацию — а она может быть самая разная. К нам приходили и люди с явной шизофренией, но это были единицы из десяти тысяч прошедших через нас за историю клиники — мы даже удивились, насколько мало. Звонили они много, но чтобы дойти — таких почти не было. 

Если на первом приеме человеку говорили, что ему стоит продолжать [трансгендерный переход], то его наблюдали около двух недель — и после этого проходила комиссия. Потом они могли делать операцию (необязательно у нас). То есть процесс [прохождения комиссии] укладывался в две недели. Это был самый быстрый способ — даже для Европы (например, в Германии требуется полгода наблюдений, — прим. «Медузы»). Для сравнения, в США надо наблюдаться от полугода до года.

Когда мы открыли двухнедельную комиссию, во многих других учреждениях тоже сократили время наблюдения. Резко упростился процесс, и хамства стало меньше. Ведь если человеку в одном месте хамят, а он знает, что у нас не хамят, — конечно, он едет к нам.

Та врач-психиатр была настоящим профессионалом. И она до последнего проводила комиссии — пока [в июле 2023 года] не вышел закон, запрещающий смену пола в России. Что важно, из десяти тысяч человек, получивших у нас направление на операцию по смене пола, не было ни одного, кто пожалел бы об этом. По крайней мере, они нам об этом не сообщали.

Наша организация росла. [В 2011-м] у нас уже было два офиса: один — там же, где клиника, а другой — в одном здании с магазином, салоном и группами поддержки. Причем работали там именно трансгендерные люди — в том числе потому, что им зачастую сложно найти работу. Кто-то работал с самого основания фонда. [Побочным эффектом популярности фонда стало то, что] наши контакты сливали, нам даже угрожали убийством [неизвестные]. Мы обращались в полицию, но никаких результатов не было.

Давление на фонд усиливалось, и основателям пришлось уехать в США. Пока они осваивались в новой стране, «Трансгендер» продолжал работать

Яэль: Проблемы с властями начались году в 2015-м. В магазин пришел участковый с нарядом и приказал «сворачиваться» — иначе обещал оформить нас за «оказание интимных услуг» и арестовать всех сотрудников. Он не ссылался ни на какой закон — просто поставил перед фактом. Нам пришлось закрыть [физический] магазин и оставить только онлайн-продажи, а группы мы стали проводить в маленьком помещении в другом районе — в надежде, что так выиграем время, прежде чем к нам заявится новый участковый. 

Летом 2017 года на моего мужа [Андрея] и его отца напали какие-то незнакомые мужики. Избили и в грубой форме потребовали, чтобы мы прекратили свою деятельность. Это, наверное, и стало последней каплей — было страшно за наших пожилых родителей. 

Уже во второй половине осени мы улетели в Америку и подали [документы] на убежище. Мы выбрали США как наиболее близкую к либертарианству страну. Даже когда свобода повсюду коллапсирует, кажется, что Америка будет последней, где это произойдет.

В Штатах мы поначалу еле сводили концы с концами. Приехали с четырьмя тысячами долларов — это было очень немного даже шесть лет назад. Потом устроились на совершенно новые для себя работы: муж пек круассаны, я давала телефонные консультации по страховкам. Естественно, нелегально. А примерно через год мы официально получили убежище и разрешения на работу. Это очень быстро [по местным меркам].

Легализовавшись, мы зажили обычной жизнью. Оба делаем карьеру в разных областях: я работаю аналитиком данных в Колумбийском университете, Андрей — финансовым аналитиком в MTA. Кроме того, мы участвуем в жизни местного транссоообщества — в основном помогаем беженцам.

В России у нас остались друзья и бывшие сотрудники. Многим мы настойчиво советовали переехать, но массово все встрепенулись, только когда началась война. И теперь мы, как можем, им помогаем. Кому-то покупаем билеты, для кого-то выступаем поручителями (по требованиям иммиграционной службы, у просителя убежища в США был поручитель, — прим. «Медузы»). Я поручилась, наверное, человек за сто. Для кого-то мы выступаем спонсорами — гарантируем [в документах], что будем содержать человека в течение года. 

Разорительно ли все это? Конечно. Мы не богачи. Сейчас уже поспокойнее, а прошлой зимой был наплыв иммигрантов — тогда я тратила на это [билеты, проживание, продукты для друзей и знакомых, приезжающих в США] больше, чем зарабатывала. Сняла все деньги со счета, взяла кредит под пенсионные. 

После отъезда нам пришлось свернуть всю коммерческую активность фонда — управлять им отсюда [из США] было просто нереально. Практически сразу закрылось хирургическое отделение клиники, им было особенно сложно управлять. Магазин закрылся вскоре после начала войны: мы продавали импортные товары — [из-за санкций] это стало сложно. Психиатрическое отделение проработало [до лета 2023 года, то есть] до тех пор, пока не приняли закон, запрещающий транспереходы и любую помощь в этом. Салон красоты, надеемся, будет работать до последнего — помещение мы уже не снимаем, но сотрудники продолжают обслуживать людей как частники. 

Мы с трудом продолжаем проводить встречи групп поддержки — по три раза в месяц. Они разные: одни для транссексуалов, другие для гендерквиров, третьи для кроссдрессеров. Мы их разделили, когда поняли, что у них [этих людей] совершенно разные интересы (а некоторые еще и недолюбливают друг друга). После отъезда мы [вместе с оставшимися в России сотрудниками] продолжали искать помещения для этих встреч (это непросто — многие боятся сдавать свои площадки под подобные мероприятия) и оповещать потенциальных участников. Еще мы устраивали в разных городах России тренинги для активистов и психологов, на которых [опытные специалисты] им рассказывали, какие специфические проблемы есть у трансгендерных людей и как им лучше помогать.

Еще одним важным направлением нашей работы были ежегодные ярмарки вакансий для трансгендерного комьюнити — мы начали ими заниматься еще до отъезда из России; на сегодняшний день провели четыре. Многие [транслюди] вообще не понимают как устраиваться на работу, как себя вести на собеседовании. Там [на ярмарках] были самые разные тренинги — от психологических до таких, где учили составлять резюме. В них участвовали крупнейшие мировые технологические компании. Наша роль заключалась в том, чтобы договориться с ними, снять подходящее помещение, купить необходимые материалы, накормить всех участников. 

Мы тратили примерно восемь тысяч долларов на каждую такую ярмарку — сами компании не вкладывали ничего. Более того, они избегали любого афиширования — прямо говорили: «Ну да, у нас есть программа поддержки меньшинств — но это на Западе. Здесь [в России] такое может обернуться проблемами для нашей работы». 

Сейчас, после принятия закона об «экстремистской ЛГБТ-организации», организовывать любые встречи [для квир-сообщества] стало сложнее. Люди боятся участвовать.

Запрет на транспереход поставил точку в 22-летней работе «Трансгендера». Власти заявили, что фонд «подрывает национальную безопасность» — и потребовали его ликвидации

Яэль: Говорят, что этот закон обрекает людей на гибель — по большому счету так и есть. Минздрав заговорил про какую-то терапию, лечение, но все это [так называемая конверсионная терапия] лженаука. Никаких доказательств того, что это [сделать из квир-человека цисгендерного и гетеросексуального] возможно, нет. А так называемую конверсионную терапию многие специалисты уже приравняли к пыткам.

Геи и лесбиянки еще могут как-то скрываться, хотя жить в таком закрытом мире крайне тяжело. Но для людей, которым нужно менять пол и документы, нынешняя российская ситуация — тупик. Суициды и так не были редкостью среди трансперсон. Например, когда отказывала комиссия. И бывало, что люди сами себя кастрировали от отчаяния. 

Кроме того, нужно до конца жизни принимать гормоны, иначе начнется «откат». После удаления соответствующих органов у тебя не вырабатываются свои гормоны, и если ты не получаешь гормоны снаружи, это приводит к ускоренному старению, проблемам с эндокринной системой. 

Что теперь будет с транссексуальными и трансгендерными россиянами, абсолютно непонятно. Я советую при любой возможности уезжать. Очевидно, что ситуация в России будет меняться только к худшему.

Андрей: Раньше [у трансгендерных людей] могли быть проблемы со сменой дипломов, медицинских полисов — все зависело от того, насколько гомофобны люди, принимающие решения. Некоторые меняли из-за этого прописку: не могли сделать в одном месте — шли пробовать в другом. А сейчас идут разговоры о том, что логичным продолжением нового закона станет «откат» старых документов. 

Яэль: Что касается нас и нашего фонда, сейчас назначен суд, который должен признать, что наша работа «экстремистская». Уже нашлись какие-то эксперты, которые об этом говорят. Мне прислали много листов их заключений. Там утверждается, что мы «противоречим традиционным ценностям». Смешно, ведь эти «традиционные ценности» можно как угодно трактовать. Дата самого суда пока неизвестна. Наверное, узнаем ее, когда придет повестка. Надежд мы не питаем. Поборемся, чисто чтобы показать, что мы не мямли.

Андрей: Теперь с транслюдьми официально можно, считай, делать все что хочешь — раз это «не люди». Уже был случай, когда актер расчленил транссексуалку и вышел из суда на свободу. Это [по сути] официальное заявление для всех: так делать можно.