истории

«Во сне я до сих пор хожу по местам, которых больше нет» Новые «власти» превратили Мариуполь в «большую стройку» — на глазах у тех, чьи дома разбомбили и снесли. «Верстка» записала их воспоминания о жизни в родном городе до войны

Источник: «Верстка»

В конце мая 2022 года российские войска оккупировали Мариуполь — практически полностью разрушенный за три месяца ожесточенных боев. В октябре стало известно о планах пророссийских властей города по его «восстановлению», которые можно описать одним предложением: «Реальная задача — быстро скрыть следы войны». Новая «администрация» сносит сотни зданий, пострадавших от российских бомбардировок, — свежие распоряжения о сносе выходят каждый месяц. Местное телевидение делает репортажи об этой «большой стройке», а некоторые россияне уже начинают переезжать в оккупированный украинский город. За происходящим наблюдают мариупольцы, которым удалось выехать в другие части страны и за границу (о том, что в их дворы уже заехали экскаваторы, они узнают от знакомых или из городских телеграм-каналов). Издание «Верстка» попросило покинувших Мариуполь украинцев вспомнить свою жизнь до полномасштабного вторжения, а также рассказать, как они встретили войну и что испытывают сейчас, потеряв родной город. С разрешения издания «Медуза» публикует этот текст полностью.

Александра

Металлургов, 133а

В доме № 133а по улице Металлургов я жила с самого рождения вместе со своими родителями и старшим братом. Наша квартира — трешка на первом этаже. Вся жизнь мамы и папы была в ней: они работали с утра до ночи 20 лет на одной и той же работе, чтобы сделать хороший ремонт и обустроить все комфортно, уютно.

Заходишь в квартиру — и сразу видишь детскую комнату, которую мы делили с братом, окна и плотные лиловые шторы. Наверное, брата не очень устраивали эти девичьи оттенки, но так уж выбрала мама.

У каждой комнаты в квартире был свой цвет. Коридор мама сделала леопардовым, ванную и туалет — зелеными, гостиную — синей, спальню — черно-белой, а балкон — бежевым. Еще мама мечтала о желто-черной кухне, как пчелка, и осуществила свою задумку.

Вся квартира была в маминых картинах — она рисовала людей, города, животных, это было ее хобби. А папе нравилось из разных стран привозить монетки, и он складывал свою коллекцию в книжечки. В комоде хранились альбомы с нашими фотографиями — наверное, за все годы их скопилось штук 30.

Мы не очень-то ладили с братом, но делили одно пространство. На полу у нас лежал белый пушистый ковер, а вдоль подоконника тянулась белая столешница — одна сторона принадлежала мне, а вторая — брату. И двухъярусная кровать.

Мое любимое место — у себя на кровати, наверху. Огромное белое одеяло накрахмаленное, холодненькое, и много подушек. Мне хотелось жить наверху, но потом я пожалела: в нашей комнате солнце нагревало кровать и было очень жарко.

Пять лет назад я сильно увлеклась чтением. Все началось с того, что в школе на уроке английского нам задали сочинение о любимом писателе. Мне нечего было в нем сказать, а моя одноклассница прямо подготовилась, еще и принесла книгу на урок — «Пятую волну»… Я взяла ее почитать, а потом купила вторую часть, третью…

С тех пор, когда мама давала мне деньги в школу, на мелкие расходы, я стала их откладывать, чтобы купить фантастику. В нашем районе не было книжных магазинов, и я делала заказы в инстаграме, а потом ждала, когда книги придут ко мне на почту в «Сiльпо» (украинская сеть магазинов) — это рядом, пару дворов пройти.

Вообще все было близко. Школа — в соседнем дворе: я выходила на уроки без пяти минут и добегала к звонку.

А сам наш двор — это четыре девятиэтажки. Между ними стояли советские старые качели и голубятник, вокруг бегали дети. Огромные железные сооружения, на которых выбивали ковры. Лавки с навесами, тоже на железных балках — мы с соседскими детьми крутились вокруг них. А рядом — старое футбольное поле, где тусили мальчики.

Солнце так освещало двор, что всегда была светлая половина и темная. Мы представляли себе, что в этом пространстве живут разные герои книг — на темной, конечно, оборотни и вампиры.

Мы звонили родителям с красной четырнадцатиэтажки рядом с домом, откуда ловила связь. Вскоре в нее попал снаряд — все балконы повисли.

В дом бабушки тоже попал снаряд. Они с дедушкой до сих пор без вести пропавшие. Наша машина, припаркованная возле их дома, повредилась так, что на ней было невозможно куда-то уезжать.

В одну из квартир нашего дома, которая пустовала, залетел осколок. Никто не смог открыть дверь, чтобы потушить огонь, — пламя пошло дальше по дому. Из 90 квартир не сгорели примерно пять. В соседних домах где-то вертикальной полоской шли сгоревшие квартиры, где-то горизонтальной. А у нас — весь дом целиком. Обидно.

Я уехала в Польшу. В квартире осталось все, кроме денег и документов.

В том числе фотоальбомы, которые хранились в комоде, — мама больше всего по ним ныла. А мне особенно жаль книги.

Недавно мама мне рассказала о сносе красной четырнадцатиэтажки. Она упомянула, что наш адрес следующий, — так я и узнала, что нашего дома больше не будет существовать.

Я не почувствовала в принципе ничего. Покидая нашу улицу, я оборачивалась и видела, как дом горит, как рядом стоят пять танков, а весь двор в осколках. Эти эмоции ничего теперь не переплюнет.

Папа иногда говорит: «Поедем в Мариуполь». А я думаю: «Куда? На сгоревшую коробку, чтобы я там и умерла на месте?» Теперь все обугленное, разбитое.

Владислава

Куинджи, 130

В квартире на Куинджи я когда-то жила со своей бабушкой, а потом поступила в вуз, уехала в Харьков и приезжала в гости уже во время каникул. Несколько лет назад к бабушке переехала моя мама, и квартира стала семейным гнездышком для нас.

Когда я приходила во двор, часто видела на лавочке соседку, и она говорила: «У меня есть ключ от подъезда, давай я тебе открою». Заходишь в подъезд, стены облицованы плиткой лавандового цвета. Наш этаж — седьмой. Как попадаешь в квартиру, слева видишь коридор, а справа — комнату, где в разное время жили то я, то мама, то моя сестра. Чтобы попасть туда, нужно было пройти сквозь шторку из деревянных висюлек. В комнате — журнальный столик, диван и рабочий стол, за которым я делала уроки, когда еще ходила в школу. Здесь я оставила часть своих вещей после переезда в Харьков. И когда уже мама поселилась в этой комнате, бабушка все ругалась: «Сделайте что-то со своими вещами, уже некуда складывать».

Балкон тоже был доверху забит вещами, а его достопримечательностью были немецкие сани. Еще две вещи из Германии дома — это белый сундук, где бабушка хранила свою одежду, и большой шкаф.

Бабушка учила детей в младших классах русскому языку, а дедушка был военным, поэтому они много путешествовали в советское время — не только по Германии, но еще по Туркмении, например. А в какой-то момент они приехали в Мариуполь, где у бабушки жили родные, и она не захотела больше никуда уезжать. Так и остались.

Потом дедушка умер. Мы собирались в бабушкиной квартире все вместе, и ей уже не было скучно или одиноко. В такие дни жизнь кипела.

Бабушка говорила: «Я как наседка. Я бы своими крыльями вас всех обняла и приголубила». На свой день рождения бабушка любила накрывать большой стол, достать свой сервиз… В маленькой гостиной оказывались одни женщины: мы с сестрой и мама с бабушкой. Стоял галдеж и это было похоже на шабаш!

На кухне у бабушки на шкафу стояли необычные стеклянные сосуды с разными рисунками. Но самое интересное — бутылка шампанского, внутри которой стоит фигурка балерины. Если ее завести, она будет танцевать. Бабушка часто доставала эту бутылку с верхней полки и показывала нам.

Во дворе у нас была местная достопримечательность — Пизанская башня, или Пизанка, как мы ее называли. Это заброшенный четырнадцатиэтажный дом. У нас с друзьями была традиция залезать на самый верх, потому что оттуда открывался красивый вид на город, особенно на закате. Видно было все: и море, и «Азовсталь».

Но всех интересовал вопрос, когда наконец снесут эту Пизанку: с нее часто прыгали дети, и это было небезопасно.

Во дворе я обычно играла на совковой детской площадке и, бывало, лазала по железной перекладине, на которой выбивали подушки. Лет в шесть я упала с нее и сильно ударилась подбородком. Было много крови. Помню, как прибежала домой и спряталась под стол. Уже была вторая половина дня, сумерки, и в гостиной работал телевизор. Бабушка заметила меня и не поняла, что произошло, удивилась: «Ты уже пришла? А чего молчишь?» Я так и не призналась, что упала, — чем-то вытерла подбородок и закрыла его ладошкой. А потом побежала в ванную умываться.

Кстати, стол, под которым я пряталась, тоже немецкий — на нем была очень красивая скатерть, черно-оранжевая, с рюшечками. Но бабушка эту скатерть все время накрывала клеенкой. Это портило всю красоту.

Тот март выдался холодным, коммуникации перестали работать из-за обстрелов, и бабушка мерзла в квартире. Я просила ее всегда держать документы при себе, соблюдать правило двух стен — прятаться в ванной или в коридоре, иметь рядом запас воды. Но вода не помогала: готовить было не на чем и негде. Иногда соседи приносили еду с костра. Лекарства, которые бабушка должна была принимать каждый день, закончились.

Бабушка была дома, когда в нашу девятиэтажку прилетел снаряд. После авиаудара она упала и сломала ключицу. Она долго звала на помощь, пока соседи ее не услышали. Выломали дверь, чтобы принести ей еду. Когда бабушку потом эвакуировали из дома, выносили ее на одеяле. Дома горели.

От обстрелов бабушку удалось вывезти в Мангуш, к сестре. В ту же ночь бабушка умерла. Точную причину мы не знаем. Но по симптомам похоже на инфаркт.

Нашу Пизанскую башню во дворе снесли. Домов вокруг тоже нет.

В последний раз я разговаривала с бабушкой по телефону 3 марта, и она сказала мне: «Вот я родилась во время войны и во время войны умру». А я ее пыталась успокоить и отвечала: «Ну что ты такое говоришь! Скоро все закончится».

Дмитрий

Бульвар Шевченко, 87

В 1998 году родителям удалось поменять свою двухкомнатную квартиру на трехкомнатную, и мы вместе въехали в новую девятиэтажку на улице Металлургов. Для мамы это событие было очень символичным: раньше на месте девятиэтажек были частные дома и мама провела детство как раз там. По соседству до сих пор стояли две акации, которые росли еще во дворе моего деда.

Наша квартира на третьем этаже. Часть окон выходят на транспортную развязку, на пересечение проспектов — Металлургов и Шевченко, а часть — во двор. Мне всегда это место нравилось тем, что возле дома много взрослых деревьев, много тени — это тебе не голые новостройки.

Нам стоило больших усилий переделать балкон, расширить, но мне всегда так нравилось, что он выходит во двор и упирается прямо в деревья! То есть ветки буквально в полуметре от окон. Родители вынесли на балкон холодильник, поставили раскладывающийся столик. Но в основном мы выходили туда просто свежим воздухом подышать — хотя для Мариуполя это, конечно, очень условное выражение, потому что «Азовсталь» совсем рядом.

Конец 1990-х — не очень хлебное время, и я старался помогать отцу обустроить нашу квартиру после переезда. Хотелось создать уют.

Места для всех наших книг не хватало, и мы с отцом сделали большие стеллажи в коридоре. Родители всегда гордились библиотекой, и если честно, я мечтал часть книг перевести к себе домой, из меркантильности. У меня были любимые и нелюбимые книги. Все любимые нужно было обязательно перетрогать, перещупать. По мальчишеству я очень любил Роберта Хайнлайна, а еще серию «История городов и сел УССР» — большие советские фолианты с картами. Нелюбимые — классика, Пушкин, Лермонтов.

Когда мы переехали в квартиру, мы с моей младшей сестрой жили в одной комнате. У нас разница шесть лет, и когда сестра стала подрастать, я уже начинал работать и приходил домой разве что ночевать. Мечту о личном пространстве мне пришлось уже самостоятельно воплощать позже. Свою собственную квартиру я купил в соседнем дворе, а потом и сестра уехала в девятиэтажку поблизости. А родители остались жить с бабушкой.

Я частенько приходил к родителям в гости, когда нужно было поменять кран или почистить бак в водонагревателе — просто никто другой не знал, как это все было собрано во время ремонта. Когда возвращался домой, мама собирала мне с собой какую-нибудь еду.

Каждый раз, когда я приходил во двор к родителям, видел на одном и том же месте «Победу» — старый автомобиль кофейно-коричневого цвета, как точка константы, такой броненосец «Потемкин». Машина давно была не на ходу и стояла как недвижимость — ее там же во дворе разрезали потом на металлолом.

Еще ценное — фарфоровый сервиз из Бельгии и набор вилок и ложек. Родную сестру моей бабушки во время ВОВ угнали на работу в Германию. Она вышла замуж и осталась жить в Бельгии. Когда была возможность, сестры навещали друг друга. Бабушка очень гордилась этой посудой. Для нас тарелки, которые просвечиваются на свет, были в диковинку. Пастельные тона, розовые и голубые цветы. Бабушка доставала сервиз по особым поводам — на день рождения или на Новый год.

В 2021 году я поехал работать в Киев, и мама дала мне с собой вилку и ложку из нашего семейного набора — самое необходимое на новом месте.

Пару лет назад какое-то внутреннее чувство у меня появилось. Не могу сказать, что меня сподвигло, какое-то шестое чувство… но я стал оцифровывать семейный архив. Сначала обычным сканером, а потом приобрел специальный сканер для фотопленки. Мне говорили: «Чего ты возишься с ними? Время есть». И весь наш архив я оцифровал к концу 2021 года. Вернул родителям последнюю партию альбомов — и началась война.

Мама выехала из Мариуполя в Киев в апреле прошлого [2022] года — успела до того, как в доме начался пожар. Отец остался в городе: не захотел бросать дом своих родителей и их хозяйство в пригороде.

О том, что наш дом сносят, я узнал из пабликов о Мариуполе, на которые подписался, чтобы сохранять в личный архив изображения старого города. Девятиэтажку, где жила сестра, тоже снесли.

Сожженный Мариуполь я видел только на фотографиях, а во сне я до сих пор хожу по местам, которых больше нет. Продолжаю жить в прежней реальности. Я не могу смириться, что нет домов, где жили мои друзья. И друзей уже нет.

Я смотрю на снимки и пытаюсь найти тот ракурс, откуда видны акации. Но судя по тому, что экскаваторы превратили наши кварталы в пустырь, акации не пожалели. Это было бы слишком…

Наталья

Митрополитская, 56

Дом, в котором жили мои бабушка с дедушкой, был построен еще до времен Второй мировой. Знаю, что он попадал под бомбежки тогда, в 1940-е, но потом его восстановили.

А через три года после окончания войны в этом доме родился мой папа — и жил там всю жизнь.

Я приезжала на Митрополитскую в гости к бабушке с дедушкой и гуляла там с соседскими детьми, лазила по деревьям, ела шелковицу. Бабушка жарила сырники на завтрак, и мы выходили все вместе во двор и завтракали на лавочках под большим тополем. Всем двором ели, кто был не занят.

Когда мне было девять лет, бабушка умерла, дедушка остался один в квартире. Мы с родителями навещали его. Потом и дедушка умер, но квартира все равно не опустела.

В студенческие годы мы проводили там молодежные тусовки. Собирались с друзьями, веселились, танцевали, играли, пили пиво и дурачились. В этой компании был молодой человек, с которым мы начали встречаться. Я вышла за него замуж — и в этой квартире позже родился наш сын.

Пока ребенок рос, мы обновили ремонт, но бабушкину антикварную мебель не меняли: остались два шкафа, два комода и тумбочка под телевизор.

После 2014 года мы выехали в Казахстан, а в квартире стали жить то папа, то мама. В последний раз я была там два года назад — как раз когда приезжала к папе на день рождения. В тот день мы поехали всей семьей на море. Я, мама и папа. Купались и загорали, а потом обедали втроем на берегу моря. Вот так прошел день.

После смерти папы мама еще месяц просидела в подвале соседнего дома.

Она говорит, что в нашем дворе было 11 воронок, когда она покидала город. Сначала она оказалась в Таганроге, а потом приехала к нам в Казахстан.

И игрушки сына, и техника, и мебель — все жалко, но все восполнимо. Самое дорогое — картины папы. Он писал на холсте — пейзажи, портреты. Ужас как жалко. До последнего надеялась, что смогу их забрать, но теперь уже все. Остались только фотографии.

О том, что дом будут сносить, мы узнали от знакомых знакомых. Больно и горько понимать, что ты туда больше не приедешь. Я бы очень хотела вернуться в город, когда его освободят, и попасть к папе на кладбище. В доме на Митрополитской он родился — дом его и забрал.

Ирина

Бульвар Шевченко, 81

В доме на Шевченко я жила с самого рождения. Знаю, что родители отстояли очередь, чтобы получить там квартиру — в одной из девятиэтажек, которые стоят буквой П.

Мне кажется, наши дома были самыми лучшими. Машины вокруг не ездят, и нет ощущения проходного двора.

Помню, как мама выглядывала в окно и звала соседей: «Люба, зайди, дам чебуреков». И обязательно запах на весь двор. В нашей семье всегда любили чаепития и готовить что-нибудь вместе — например, лепить пельмени и разговаривать.

Пока росли, мы с сестрой жили в одной комнате, у каждой был свой уголок. На моем черном раскладном диване жил мишка — реально большой, желтого цвета. Его голова внутри почему-то была деревянной и тяжелой. Бывает, играешь с ним — и ударишься о него случайно. Довольно больно!

Пока росли с сестрой, чуть не спалили квартиру вдвоем. Остались одни на кухне, начали играть со спичками и подожгли коврик. Мама вовремя пришла с работы — увидела, как мы сидим и наблюдаем за костром.

Я провела в этой квартире все детство. Потом съехала, вышла замуж… Вернулась, когда развелась с мужем. Отец умер, и мы жили в квартире с мамой.

В комнате, где когда-то росли мы с сестрой, теперь уже подрастали мои дети. Мы заменили всю мебель, чтобы им было комфортно, на новую. Кстати, у моего сына появился свой любимый мишка — белый. Вообще с ним играла еще старшая, но сыну он особенно полюбился.

Пожалуй, единственное, что не менялось, — сервант, стенка. Родители почему-то не хотели его выбрасывать, хотя он занимал много места. Но в него много всего помещалось: тарелки и разные красивые чашечки.

Двор тоже преобразился с годами. Отстроили новую детскую площадку года два назад и вокруг все засадили цветами. И именно в нашем дворе собиралось много детей. Лавочек много, а сесть и негде. Очень удобно было с первого этажа следить за сыном, пока он играет. Я без страха отпускала его одного — знала, что ему безопасно.

20 марта мама поднялась из подвала, чтобы приготовить покушать на нашей буржуйке. Но зашла к соседям узнать, как у них дела. Был прилет. Осколок отрикошетил от решетки окон соседей и попал маме в ногу. Ранение не было смертельным, но у мамы тромбы, и она истекла кровью за несколько минут и умерла.

Две недели мама лежала в квартире. Потом мой бывший муж, который был с нами от начала и до конца, и муж моей сестры закопали маму под домом.

Мы с детьми покинули дом 21 марта. Начались пожары — весь двор пылал. Перебежали в соседнюю четырнадцатиэтажку. Потом две ночи переночевали уже в частном доме моей сестры и уехали из Мариуполя через Володарское. Сейчас мы в Финляндии.

Может быть, работа помогла бы отвлекаться, но без знания языка устроиться тяжело, поэтому пока настроение депрессивные и у меня, и у дочери.

Сыну было тяжело выстроить контакт со сверстниками в местной школе, и я его оттуда забрала. Он и так натерпелся: когда выбегали из нашего двора, перескакивал через мертвых людей. Я не захотела лишних травм, и теперь сын учится онлайн в украинской школе. Часто спрашивает, когда мы вернемся домой.

Бывший муж забрал из квартиры белого медведя сына и передал нам. Медведь был грязным, черным, весь в саже. Мы его стирали-стирали — и он пожелтел. Так что теперь у моего сына желтый медведь, как когда-то был у меня.

Денис

Латышева, 41, и Новороссийская, 16

В доме на Латышево мы жили всей семьей — с женой, дочкой и сыном. А на улице Новороссийской я не так давно купил трешку на шестом этаже, которую продавал мой знакомый, — и она ждала своего часа. Планировали сделать там ремонт и сдавать, пока малой растет. А вырастет — переехать туда, чтобы нашу квартиру на Латышево отдать старшей дочке.

Малому сейчас четыре с половиной года, а старшей — 13 лет. Сына назвали Артур, а дочь — Виктория. У нас вообще королевская семья… Жена — Екатерина.

Самый счастливый момент, который у меня связан с квартирой на Латышево, — это когда малого с роддома принесли. Вообще я был первым, кто его на руки взял, тепленького! А когда их с женой выписали, я подготовился: шарики, плакатики. Жена ни о чем не подозревала, я все натихаря сделал. Купил разноцветных шариков с разными аппликациями, с бабочками, цветочками, зверюшками. А еще плакат — правда, уже не помню, что там было написано, но что-то с рождением ребенка связанное. Сам надувал шары.

Когда жена зашла в квартиру и все увидела, она разулыбалась, и даже слезы на глазах у нее были.

Мы сынуле купили дорогущую кровать, в виде боевой машины — тысяч восемь гривен за нее отдали. А ему то с мамой нужно спать, то с папой. Там, где устал, там и уснул.

У дочери отдельная комната была — она там на укулеле бренчала. Дочка училась в музыкальной школе по классу фортепиано, но инструмент стоял у бабушки, и она ходила к ней в гости, чтобы позаниматься.

Мое любимое место в квартире, как у любого мужика, — диван перед телевизором. Но на самом деле там то мультики крутились для малого, то Discovery.

Я моряк, и примерно по 4–5 месяцев я проводил в рейсах, а потом столько же в Мариуполе. Всегда к концу рейса хотелось поскорее оказаться дома — обнять родных, выдохнуть весь негатив, который бывает на работе, сесть всей семьей за стол, рюмашку опрокинуть, не без этого. Жена спрашивала, что приготовить к приезду. То утку запечет в духовке, то оливьешку. Вкусняшки в общем — то, что не едим каждый день.

Мне было важно, чтобы в квартире было комфортно. У нас был огромный зеркальный шкаф-купе, диван — как целый полигон, столик жены для макияжа, который я ей собирал сам. Сундучок малого с игрушками. Не так давно мы поставили новую технику — бойлеры, кондиционеры, печки, холодильники.

В зал нашей квартиры на Латышево попали снаряды. А на 8 Марта жене прилетел «подарок» — ее машину разбомбило.

Я отвез жену на границу с Польшей, а сам отправился в Одессу: моряков из Украины не выпускали долгое время. В августе я оказался проездом в Мариуполе и прошелся по местам, где стояли наши дома, пофотографировал. Обеим квартирам пришел кирдык и вещам, которые не удалось вывезти. Квартирам родителей тоже. Все, хана.

Тряпки — дело наживное. Но жалко детские фотоальбомы. Или, например, подарок жены — махровый халат с вышивкой «царь» на спине…

На Новороссийской стояк трехкомнатных квартир обвалился с девятого по пятый этаж. Соседке снизу Ирке я написал: «У тебя теперь две квартиры: своя и моя, которая сверху тебе прилетела».

Когда я нашел в чатах списки на снос и увидел в них наши дома, я просто признал, что другого выхода не было. Там уже лестничные пролеты держались на арматуре.

Я уезжал в рейс прошлой осенью, а после него сразу приехал за семьей. Купил дешевую машину в Польше, чтобы добраться до Болгарии. Теперь мы здесь.

Я поражаюсь своей психике — не знаю, как еще с ума не сошел после всего пережитого и в запой не рухнул. Ну а что делать? Придется с нуля начинать, поменьше дома сидеть, вкалывать и вкалывать. Но назад не хочу возвращаться. С переобувшимися людьми в одном городе я жить не смогу.

В Мариуполе у меня уцелело два гаража. Продам их на фиг.

Мария

Латышева, 35

В дом на Латышева мы переехали вместе с родителями, как только его построили в 1980 году, — он был первым из шести домов в том районе, которые стояли коробкой. Мы въехали в нашу двушку на 8 марта, когда мне было пять лет.

Самое яркое воспоминание из детства о нашей квартире — как отмечала день рождения, 13 лет. Торт, ситро, подружки. И вот папа заносит домой щенка колли, малюсенького. Белая буханка хлеба стоила 22 копейки, а щенок с родословной — 140 рублей, то есть баснословная сумма.

Я давно мечтала о щенке, но отец считал, что собака не игрушка и ребенок должен подойти к этому со всей ответственностью. Так что еще за пять лет до этого дорогого подарка папа поручил мне тщательно изучать породы. Я писала в редакцию журнала «Юный натуралист» и спрашивала у них советов, они мне отвечали на серых листочках А4, с текстом на печатной машинке. Когда я остановилась на колли, помню, папа мне сказал: «А теперь напиши „Юному натуралисту“ и попроси рекомендации, как воспитывать щенка именно этой породы». В общем, папа думал, что мое желание пройдет, но я продолжала изучать тему и мечтать.

После того как мне наконец подарили щенка, мою Джину, я стала с ней очень серьезно заниматься — подолгу выгуливала ее по району, водила на дрессировку. Это время было моим самым счастливым. У меня даже был альбом, в котором я рисовала свою собаку.

Когда я выросла, мы с родителями сдавали нашу квартиру какое-то время. Но я всегда знала, что могу вернуться туда в любой момент. Так и получилось. Я вернулась туда уже со своим мужем и с кошкой, Масей. Ее мы выбрали очень спонтанно, совсем не так, как я когда-то заводила щенка, — просто увидели котят на сайте объявлений. Но Мася мне стала как ребенок. Помню такой эпизод: стою на кухне в халате тигровой расцветки и варю ей кашу на молоке, а она сидит в моем кармане и ждет, когда я ее накормлю.

Из окон нашей квартиры на первом этаже были видны дома напротив — такие югославские коттеджи и новое здание почты. Если заглянуть в окна, было видно, что ее пока только обустраивают — даже полок не было.

Чтобы ухаживать за клумбой, мы через окно нашей квартиры вытаскивали шланг. В начале февраля 2022 года на подоконниках посадила помидоры на рассаду, чтобы потом отвезти их к маме — у нее есть участок.

Возможно, я с таким интересом сажала растения еще потому, что работала в садовом центре. «Азалия Нова» — такое место под открытым небом в пешей доступности от нашей квартиры, я там продавала саженцы цветов, декоративных деревьев, хвои.

У меня торговое образование, но я всегда выбирала работу, ориентируясь на то, что мне по душе. 15 лет назад, например, я продавала машинки и вязальное оборудование в Санкт-Петербурге в магазине «Мир шитья». Это был не просто магазин, а салон — и сотрудники очень хорошо разбирались в том, что продают. Это захватило меня.

У нас была скидка на продукцию, и я приобрела хорошую швейную машинку, которая и тогда, и сейчас стоит в рознице 1000 долларов. Взяла вышивальную машинку, вязальную. Я могла связать пару носков легко за два часа.

В общем, так в нашей гостиной появилась моя мини-мастерская. Я сшила мужу три вышиванки, себе — две. Давнему другу по фейсбуку, который с 2014 года в «Азове» и сейчас в украинской армии воюет, сделала узоры рунами. И двухлетнему мальчику в Чернигов отправляла черную вышиванку. Но я шитьем не зарабатывала, это хобби.

Дома я мастерила за старым дубовым столом, немецким — его еще моя мама покупала. Полированный, коричневый. На нем все помещалось и было очень удобно делать выкройки.

Мы с мужем часто проводили время вдвоем, и в нашей квартире даже как-то не было особого места, где обычно бы собирались друзья. Мы с ним вегетарианцы, мы не пьем — и это уже как образ жизни, который как будто не располагает к шумным встречам, застольям. Тем более что я в свободные минуты шью, а муж часто на работе, на СТО в трех минутах ходьбы от дома, через балку.

Лет пять мы собирались сделать ремонт в квартире и вот наконец решились. Целый год своими силами прокладывали теплый пол, подключали умные розетки. Муж так тщательно подбирал все стройматериалы… В прихожей стояли пока не распакованные мойка, зеркало с подсветкой. А потом нас пришли «освобождать».

В ванной, где уже успели сделали ремонт, мы месяц прятались от обстрелов вместе с кошкой и сидели на коробках.

Во дворе, возле клумб и детской площадки с безопасным покрытием, стоял танк с надписью «ДНР», крутил башней и стрелял то по одному дому, то по другому. 2 марта было первое попадание в наш подъезд.

Кошка в один день стала вырываться из ванной наружу — мы восприняли это как сигнал и спустились в подвал. Протиснулись туда в зимней одежде, в щелочку между трубами — хорошо похудели. Я сбросила 23 кг, муж — 22. И Мася совсем легкая стала.

Пока я сидела в подвале, я молилась: «Если что, хай лучше насмерть, без мучений». Я понимала, что, если нас ранит, никто не окажет помощь. Нам сильно повезло выбраться оттуда на своих ногах.

Я уходила и видела брошенных собак на привязи в частных домах, мне было их очень жаль, но было страшно лезть к ним.

Через месяц мы вернулись во двор, чтобы понять, что уцелело. На месте наших домов, которые стояли коробкой, ничего не осталось, пустырь. На мои клумбы с балконов попадали старые вещи.

Фотографий квартиры в телефоне не сохранилось. Перед фильтрацией мы без разбора удаляли все — чтобы не нашли, например, контакты моего друга, служащего в «Азове», которому я шила вышиванку. Нам удалось пересечь границу, сделать документы для кошки, а потом уехать в Венгрию.

Из здания «Новой почты», которое виднелось из нашего окна, весной прошлого года устроили морг — туда стаскивали тела. Когда могли хоронить, хоронили прямо под окнами. Лопаты не у всех были — ковыряли как могли, чтобы хоть присыпать чуть-чуть могилу.

Недавно я узнала, что сейчас в этом здании — магазин с мясным отделом, с вывеской «Колбаскино». Не знаю, о чем думают мои бывшие соседи, когда теперь приходят туда за едой.