истории

Война приведет к росту смертности в России? А что будет с продолжительностью жизни — и как на ней скажется экономический кризис? Пытаемся оценить 2022 год с точки зрения демографии

Источник: Meduza

Ожидаемая продолжительность жизни в России по итогам 2021 года составила 70 лет. Примерно такой же она была еще в начале 1960-х — на это недавно обратили внимание в проекте «Если быть точным». Согласно планам Кремля, к 2030 году этот показатель должен вырасти до 78 лет, но эти цели ставились до войны и вызванного ею экономического кризиса. Как сильно повлияют на смертность в России военные потери и экономический спад? Специальный корреспондент «Медузы» Маргарита Лютова поговорила об этом с демографом Дмитрием Закотянским.

— Для начала внесем ясность: что вообще означает показатель «ожидаемая продолжительность жизни» (ОПЖ)? О чем он может сказать, а о чем — нет?

— Прежде всего, ОПЖ — это не когда люди умирают. Люди обычно думают, что это возраст смерти: например, по данным Росстата, у мужчин в России ожидаемая продолжительность жизни — 65 с половиной лет, то есть будто бы мужчины живут на пенсии всего несколько лет. Это неправда. Потому что, например, мужчины у нас живут на пенсии 16 лет, а женщины — 27 лет.

В демографии мы называем ОПЖ гипотетическим показателем: по сути, это моделирование того, сколько проживут люди [, родившиеся в определенный год], если возрастные коэффициенты смертности не будут меняться. Но возрастные коэффициенты смертности всегда меняются, и, как правило, снижаются. Поэтому люди, рожденные в этом году, проживут дольше, чем показывает ОПЖ, потому что за их жизнь коэффициенты смертности снизятся. 

— И тем не менее этот гипотетический показатель активно используется на практике и часто упоминается — и в заявлениях чиновников, и в медиа, и много где еще. Как все-таки перевести его с демографического на русский? Например, в России по итогам 2021 года средняя ожидаемая продолжительность жизни — 70 с небольшим лет, у мужчин — 65,5 года, у женщин — 74,5 года. Что это означает?

— Это показатель, который точнее всего характеризует смертность населения в целом. Это означает, что на фоне других стран мира ситуация со смертностью в России не очень хорошая. В первую очередь среди мужчин. Россия отличается рекордным разрывом в продолжительности жизни между мужчинами и женщинами: в отдельные годы в начале нулевых он приближался к 14 годам, это абсолютный мировой рекорд.

Очень часто демографы рассматривают это как два разных показателя — ОПЖ у мужчин и у женщин. Потому что если брать в среднем по населению, то мы теряем большое различие, когда у женщин продолжительность жизни [в России] ближе к развитым странам, а в том, что касается мужчин, мы топчемся на уровне 1960-х годов.

— Мы сейчас вернемся к особенностям того, как менялась ожидаемая продолжительность жизни в Советском Союзе и России, но сначала еще один вопрос про сам показатель. К Росстату возникало и возникает немало вопросов. Насколько точен и релевантен показатель ОПЖ, который он публикует? Есть ли в этом случае пространство для манипуляций?

— Я бы сказал, что все-таки нет. Статистика смертности в целом, сбор данных о том, в каких возрастах люди умирают, сама регистрация смертей в России очень хорошо налажены. В последние несколько лет возникла проблема с данными о смертности по различным причинам смерти — этой статистике доверять больше нельзя. Эти показатели стали использоваться в качестве KPI для руководителей регионов, и в итоге они стали ею безбожно манипулировать. Но самим фактом того, сколько людей умерло в этих возрастах, практически невозможно манипулировать.

За исключением отдельных регионов, данным по смертности и ОПЖ по всей остальной стране можно доверять. В чем здесь гипотетически могут быть манипуляции? Показатель смертности рассчитывается так: у нас в числителе умершие, а в знаменателе — живущие. Регистрация умерших везде надежная, а вот число ныне живущих может завышаться — например, в регионах Кавказа. 

— Зачем завышать численность населения?

— У нас некоторые бюджетные дотации привязаны к численности населения в регионе. Из-за завышения численности населения возникает смешной парадокс: если мы делим то же [реальное] число умерших на большее [чем в действительности] число живущих, то у нас резко увеличивается продолжительность жизни. 

— А все думают: «Кавказское долголетие…»

— В регионах Кавказа ниже смертность в молодых возрастах. В России смертность очень сильно привязана к алкоголизму, и обычно мусульманские республики и некоторые среднеазиатские страны в этом плане более успешны, чем Россия, потому что в силу религиозных причин у них очень сильно ограничено потребление алкоголя.

Но в целом в случае с регионами Кавказа мы все-таки говорим об искажении, связанном с численностью населения. Причем раньше мы говорили только о нескольких республиках Кавказа, а теперь подобная приписка, судя по всему, возникла в Севастополе, где население резко увеличилось примерно на 60 тысяч человек. Теперь ко всем демографическим показателям по Севастополю следует относиться очень осторожно. Но поскольку эти регионы составляют маленькую долю населения, на показатель в целом по стране они влияют незначительно. В целом мы доверяем этим данным.

— От чего в первую очередь зависит ожидаемая продолжительность жизни в современном мире? И есть ли здесь у России своя специфика?

— Факторы меняются по ходу развития стран. У всех когда-то была очень высокая младенческая и детская смертность, и именно она была главной причиной того, почему ОПЖ была низкой. Если у вас треть родившихся умирает на первом году жизни, а половина умирает до совершеннолетия, то в целом получится, что люди живут мало. Хотя у людей, доживших до 10–20 лет, ОПЖ уже составляет 40 лет, но в целом ОПЖ с умершими в детстве — 26 лет.

На ранних этапах развития ключевую ключевую роль играет медицина. В демографии есть так называемая теория эпидемиологического перехода: на ранних этапах ОПЖ повышается за счет вложений в инфраструктуру, в медицину. То есть вы снижаете младенческую смертность, смертность от инфекционных заболеваний, от голода, от войн. Ведь исторически люди умирали, прежде всего, из-за этих факторов: как раз всадники апокалипсиса — это на самом деле реальные вещи в демографии. 

В Европе ОПЖ росла быстрее, чем в остальном мире, в том числе потому, что в Европе не только довольно рано наладили борьбу с антисанитарией, но и очень рано победили голод. В России голод регулярно случался и до революции, и после: в 1932–1933 годах, в 1936 году, даже в 1946 году в СССР голод забрал целый миллион человек. Это был последний крупный голод, но это середина ХХ века! Это немыслимо, тем более в стране, которая раньше экспортировала продовольствие.

Множество людей умирало из-за эпидемий. Эпидемии в мире продолжались еще в начале XX века, с отдельными вспышками в середине XX века. Но тогда начали применять пенициллин, который спас от преждевременной смерти сотни миллионов людей по всему миру. Это и другие достижения века внесли очень серьезный вклад в снижение смертности от инфекционных заболеваний. 

Со второй половины XX века люди стали чаще умирать уже не от инфекционных заболеваний, а от сердечно-сосудистых. А люди, которые жили достаточно долго, начали сталкиваться с онкологическими заболеваниями. То есть структура причин смертности сильно менялась на протяжении последних 100 лет и продолжит меняться в будущем.

Согласно теории эпидемиологического перехода, которую разработал Абдель Омран, на более ранних этапах ОПЖ действительно можно было повысить за счет вложений в инфраструктуру. Но позже исследователи обнаружили, что страны могут таким образом подняться до ОПЖ на уровне 65 лет. Дальше рост ОПЖ замедляется — во всем мире и даже во многих развитых странах был период стагнации. Чтобы она росла дальше, важно, чтобы люди сами меняли свое самосохранительное поведение. То есть инфраструктура может спасти детей и стариков, но она не влияет на смертность населения в трудоспособном возрасте.

Исторически у людей долго была очень низкая ценность жизни. Смерть была нормой, она постоянно была вокруг, умирали дети, люди умирали от голода, от войн. Люди привыкали к смерти. Но в последние века люди начали осознавать, что со смертью можно бороться, а жизнь имеет ценность.

— И в России тоже?

— Россия включилась в этот процесс несколько позже, потому что исторически отличалась своим фатализмом — в силу крепостного права, высокой смертности, периферийности и даже климата.

Тем не менее и в России начался рост индивидуальной ценности жизни, но с советской спецификой. В том, что касается женщин, идеология говорила: «Это матери, о них нужно заботиться». А в отношении мужчин идеология героизировала самопожертвование: мужчина должен не жалеть себя, идти в бой, рисковать своей жизнью.

Поэтому процесс обретения индивидуальной ценности жизни среди мужчин в России шел очень медленно. С одной стороны, он был замедлен идеологией, с другой — экономическими условиями. Люди осознают свою жизнь ценной, когда у них есть экономические возможности себя реализовать. СССР примерно сравнялся с западными странами по ОПЖ к середине 1960-х годов — это был уникальный период, когда после десятилетий и даже столетий огромного разрыва в ОПЖ мы смогли поравняться с этими странами.

— За счет вложений в инфраструктуру здравоохранения?

— Да, сначала советские власти прошли первый этап, на котором ОПЖ повышается за счет инфраструктуры и социально-экономического развития. Чтобы ОПЖ могла расти дальше, после этого нужно было идти на следующий этап — развития самосохранительного поведения. Но в Советском Союзе это не произошло.

У нас шел уникальный процесс, которого не было больше нигде в мире: ОПЖ стала снижаться и снижалась десятилетиями! Прежде всего, для мужчин. То есть с середины 1960-х годов, по совпадению — аккурат с приходом Брежнева, ОПЖ начала снижаться и непрерывно шла вниз вплоть до горбачевской антиалкогольной кампании.

Многолетнее снижение ОПЖ в Советском Союзе в первую очередь связано с алкогольной зависимостью. Был очень большой рост смертности от сердечно-сосудистых заболеваний. В западных странах в эти годы началась так называемая сердечно-сосудистая революция: люди стали заботиться о здоровье, интересоваться правильным питанием и так далее.  

А в Советском Союзе у мужчин и женщин происходили асимметричные процессы. С одной стороны, на женщинах была двойная нагрузка: они работали и занимались домашними делами. С другой стороны, у них все равно шла эмансипация: они получили возможность зарабатывать деньги, возможность развода, возможность аборта, что еще не было легализовано на Западе.

Мужчины же, наоборот, не эмансипировались: власть сохраняла у них так называемую гегемонную маскулинность — это концепция в социологии, которая говорит о комплексе патриархальных ценностей, характерных для мужчин, которые принуждают их к тому, чтобы сдерживать себя, не позволяют выражать эмоции, заставляют вести себя рискованно. Власти будто вешали на мужчин дополнительную психологическую нагрузку: мужчина должен быть добытчиком, хотя его супруга тоже зарабатывает, а сам он не может повлиять на уровень заработка, потому что в системе нет экономических свобод.

Одновременно было множество идеологических ограничений: крепло разочарование в политическом строе, которое началось в 1960-х годах, как показывают опросы — например, они описаны в книгах Бориса Грушина. Мужчины выгорали, не могли найти занятие, требования к ним сохранялись, а возможностей реализоваться было очень мало — в итоге они спивались, а алкоголизация населения тянула за собой смертность от всех причин.

Есть еще такой показатель в структуре причин смертности — «случайные отравления алкоголем». От них умирают в целом всего 2% населения. Но если построить для российского населения кривую по годам смертности от алкогольных отравлений и наложить на нее кривую смертности от убийств, кривую смертности от самоубийств, кривую смертности от ДТП, то динамика этих кривых полностью совпадает. А с кривой ОПЖ в целом кривая смертности от алкогольных отравлений полностью зеркальна вплоть до малейших колебаний.

— В России эта связь до сих пор сохраняется?

— В последние годы эта связь работает уже в позитивном ключе. То есть у нас росла ОПЖ, и у нас очень сильно менялось алкогольное поведение. Например, есть такое обследование населения РМЭЗ. В нем людям задают вопросы про употребление алкоголя и курение. Это обследование охватывает больше 20 лет, и по его результатам мы видим, что современная российская молодежь с каждым годом, с каждым поколением все меньше пьет. Она, во-первых, уже ушла от крепких алкогольных напитков в сторону более слабоалкогольных напитков, прежде всего пива. Это революционно для России, потому что алкогольная культура старшего поколения — это все еще крепкие алкогольные напитки. 

В России тектонические сдвиги — в снижении потребления алкоголя, в изменении структуры потребления алкоголя, в последние двадцать лет сокращается и доля курящих.  

— А что в последние годы происходило с этой гегемонной маскулинностью? Насколько, на ваш взгляд, эта проблема актуальна? Когда вы описывали проблемы мужчин в Советском Союзе, мне это показалось ужасающе современным.

— Многие ограничения, которые были в советское время, все-таки уже исчезли. Советское общество принуждало людей к единой модели жизни, не могло быть множественных вариантов жизненных путей. В последние двадцать лет мужчины все-таки могут выбирать различные жизненные пути, менять место работы, они понимают, что их продвижение по карьерной лестнице зависит от них самих, а не как раньше: «Вы делаете вид, что работаете, — мы делаем вид, что вам платим».

Современный мужчина может реализовать себя в отцовстве, например сидеть с ребенком. А может заняться бизнесом. Мужчины стали видеть больше альтернатив, в том числе и благодаря фильмам или сериалам. Они, кроме того, показывают, что мужчины могут быть разными, выражать эмоции, позволить себе мягкость, не быть «мужиком» и при этом остаться мужчиной. Глобализация, в которую Россия встроилась в 2000-е, также сильно эмансипирует мужчин.

— Все это, наверное, справедливо для современных мужчин в крупных российских городах. Но в регионах с низкими доходами, в малых городах и в сельской местности выбора до сих пор нет, и это отчетливо стало видно в этом году — прежде всего, если посмотреть на статистику потерь среди российских военных из разных регионов.  

— Да, неравенство — это огромная проблема. В Советском Союзе оно принудительно поддерживалось на низком уровне — в среднем все были почти одинаково бедными. Но за последние 30 лет неравенство выросло колоссально. 

Нижние 50% по уровню доходов стали беднее, чем были 30 лет назад, то есть для очень большой доли населения реальные располагаемые доходы за десятилетия снизились. В среднем Россия достигла среднедушевых доходов уровня 1990 года в районе 2010 года, но с учетом неравенства десятки процентов населения у нас живут в нищете, борются за выживание. Эти люди живут в другом мире. 

Мне очень нравится концепция [профессора географического факультета МГУ] Натальи Зубаревич «Четыре России». Одна Россия — это Москва, Петербург и города-миллионники. Вторая — города среднего размера, третья — сельская территория и малые города, четвертая — малые национальные республики. Это четыре абсолютно разных мира. 

— С разной ожидаемой продолжительностью жизни?

— Разница не столь высока. Очень сильно ушли вперед Москва и Санкт-Петербург, это фактически Европа. С одной стороны, это деньги, с другой — миграция: население Москвы каждое десятилетие устойчиво прирастает на миллион человек, и это миллион образованных, здоровых, молодых, способных. Люди богаче и могут позволить себе гораздо лучшее самосохранительное поведение, качественную частную медицину. Они понимают, почему нужно заботиться о здоровье.

Но прочие города-миллионники существенно беднее Москвы и совсем чуть богаче России в целом, так что не так сильно от России в целом отличаются и по демографическим показателям. Остальная Россия — это в принципе другой мир. Сельская местность и особенно этнические районы — это и вовсе территория крайней бедности, где из-за этого выше уровень алкоголизации. 

— Я правильно понимаю, что потери российских вооруженных сил не окажут значимого влияния на общую статистику смертности по стране и, соответственно, на уровень ожидаемой продолжительности жизни?  

— Какими бы они ни были, с точки зрения общего числа умирающих за год, а это больше полутора миллионов человек, это существенно меньше процента. Плюс есть последствия COVID-19. Одна волна обычно забирает сотни тысяч людей, так что коронавирус в статистике поглотит эти потери среди военных.

— А если бы коронавируса не было?

— В страновой статистике эти цифры, скорее всего, все равно бы затерялись. Но у нас есть и статистика по каждому региону. Числа погибших военных крайне неравномерно распределены по регионам: мы видим, что чаще всего погибают люди из бедных регионов, где у людей меньше всего возможностей, где для людей норма жизни — борьба за выживание. Они вынужденно становятся перед таким выбором [идти ли на военную службу ради повышенных выплат], а для них это огромные деньги. Тем более что информацию они преимущественно получают из телевизора, а не из интернета и независимых СМИ. 

В региональной статистике смертности мы все же, вероятно, увидим влияние потерь среди военных. Например, в Бурятии, которая стала печально известной из-за одних из самых больших потерь среди российских регионов. Есть статистика числа умерших по месяцам, по возрастам. И если сейчас суммировать даже официальные цифры, то получится, например, [текущий уровень смертности] в Бурятии значительно больше, чем обычный уровень смертности в регионе.

— Значит, следом снизится ожидаемая продолжительность жизни в регионе?

— Конечно. У мужчин в Бурятии она снизится очень заметно. Но в будущем: мы, конечно, увидим эти данные, но надо учитывать, что они всегда публикуются с задержкой в два месяца, некоторые регионы публикуют данные с большой задержкой, а отдельные регионы вообще перестали некоторые данные публиковать.

Мы, вероятно, уже в следующем году увидим, что в регионах, где ОПЖ и так была одной из самых низких в России, она снизится еще больше. Довольно грустно то, что страдают и так бедные, и так неблагополучные — по ним все эти шоки смертности проходятся сильнее всего.

— В какой мере рост ожидаемой продолжительности жизни, который наблюдался в России в последние 20 лет, был связан с усилиями государства? 

— Хотя государство у нас очень любит ставить себе в заслугу рост ОПЖ в эти 20 лет, я бы сказал, что его вклад незначителен. Младенческая смертность крайне низкая, и она уже не может значительно влиять на ОПЖ. Государство может это делать через расходы на здравоохранение, но если пересчитать их в процентах от ВВП, то они не менялись с 1990-х годов. В России расходы на здравоохранение двадцать лет устойчиво держатся на уровне 3–4% ВВП, а, например, во Франции это 7–8% ВВП. 

Если бы в России государство тратило больше на здравоохранение, мы бы увидели более динамичный рост ОПЖ, особенно в пожилых возрастах, где снизились бы коэффициенты смертности. Но рост ОПЖ в последние 20 лет во многом был связан с тем, что снижалась смертность в трудоспособных возрастах, особенно у мужчин. Год за годом люди стали меньше пить и, если так можно выразиться, стали лучше пить. Ведь важно не просто количество выпитого алкоголя, например, за год, важен паттерн в потреблении алкоголя — у нас это большие дозы за раз.

Например, в данных ВОЗ можно посмотреть, что такой паттерн потребления был характерен для России, Беларуси, в некоторой степени для Украины. И как раз этот паттерн менялся в последние 20 лет, а вместе с этим стала снижаться смертность от сердечно-сосудистых заболеваний, а также смертность от внешних причин. 

Как мне кажется, это заслуга того, что в эти 20 лет общество было более свободным. Менялись поколения, был экономический рост, ослабло идеологическое давление, у людей появился подлинный оптимизм. Хотя с 2013 года в России практически непрерывно снижаются реальные доходы, на ОПЖ это, как ни странно, до сих пор не отражалось. Сам факт свобод, возможностей встроиться в глобализацию — все это помогает людям, дает пространство для роста, чувство ценности собственной жизни. Я понимаю, что в нынешнее время сложно говорить о росте ценности жизни человека…

— Кроме того, сейчас и свободы, и возможности встроиться в глобализацию, мягко говоря, под большим вопросом. Если экономическая изоляция и деградация в России будут усугубляться, скажется ли это на ожидаемой продолжительности жизни?

— Вероятно, ключевым фактором может стать глубина падения доходов. И все же у нас есть структурные процессы — прежде всего смена поколений. То есть даже если доходы сильно сократятся, у нас продолжится замещение людей более консервативных, с более рискованным поведением на молодые поколения, которые выросли в другом уровне благополучия, — менее пьющие, менее курящие, менее рискованные. У нынешнего поколения первичная социализация прошла в куда более благополучных условиях, чем те, что были в девяностые и ранее. 

Если мы посмотрим на экономические кризисы 2008–2009 годов и 2014–2015, то увидим, что они не повлияли на ОПЖ. Да, в 2008-м смертность несколько замедлила снижение, но она все равно снижалась. Чтобы ОПЖ в России начала снижаться, должен начаться рост смертности. Из-за того, что люди начнут больше пить? Но это сложно себе представить с учетом изменений в алкогольной культуре. 

— А если сильно сократятся расходы государства на здравоохранение?

— Расходы на здравоохранение в предыдущие кризисы не сокращались — их не так просто сильно сократить. Со стороны государства все, вероятно, останется на том же уровне. Доходы людей снизятся, но спад в доходах скорее замедлит снижение смертности, которое шло в предыдущие годы, то есть и ожидаемая продолжительность жизни будет расти, но не так быстро. Такое же глубокое и резкое падение, как в начале девяностых, сейчас невозможно представить.

В девяностые в течение трех лет несколько десятков миллионов человек лишились работы. Сейчас такой крах невозможно представить: современное российское государство активно прикладывает усилия к тому, чтобы у людей была работа. Пусть они будут бедные, пусть у них не будут расти доходы, но чтобы какая-то занятость у них все равно была. Нынешний кризис, вероятно, приведет к потере работы примерно у двух миллионов человек, но это не десятки миллионов, как в девяностые, — это совершенно разные масштабы.

Кроме того, в девяностые реальные располагаемые доходы населения рухнули на 40–50% в течение нескольких лет. А сейчас, даже если за два года доходы совокупно сократятся на 15% или, предположим, на 20% за три года, — это все равно [будет] не такой шок, как в девяностые.

Конечно, очень многое будет зависеть от ситуации с российским экспортом, поступления от которого в значительной степени определяют уровень доходов населения. В России перераспределительная экономика, от двух третей до трех четвертей населения заняты на предприятиях с тем или иным участием государства. Люди, которые заняты в реально независимых от государства компаниях, составляют порядка четверти населения.

Государство распределяет свой пирог среди людей, которые от него зависят, а размер этого пирога сейчас будет определяться условиями для российского нефтегазового сектора: сократится ли он? Удастся ли его перенаправить? Точных ответов на эти вопросы мы еще не знаем. 

— Вот так получается, что доходы российского государства от экспорта нефти и газа связаны с уровнем смертности.  

— Безусловно, они связаны. В последние 20 лет рост благосостояния вносил вклад в рост ОПЖ, но опять же — через рост оптимизма, через расширение возможностей, через смену поколений, которые стали формировать другое самосохранительное поведение. Социологи Рональд Инглхарт и Кристиан Вельцель показали, что ценности людей, которые включают и то, насколько они дорожат собственной жизнью, во многом определяются тем, в каких условиях вырос человек.

У людей, которые выросли в нищете, в большинстве случаев на всю жизнь останется более рискованное самосохранительное поведение, большее пренебрежение жизнью, соответственно, вредные привычки и так далее. Но у людей, которые выросли в благополучии, на всю жизнь останется более адекватное самосохранительное поведение.

В России сейчас уходит поколение, чье детство прошло в бедности. Многие нынешние горожане — это люди, которые выросли в сельской местности. Но на смену им приходят поколения, которые выросли в городах. Накопленный уровень благополучия таков, что у молодежи все равно смена ценностей, я уверен, продолжится и общество будет развиваться.