истории

После начала войны эксперты говорили, что санкции обрушат российскую экономику. Но этого не случилось. Почему? Мы задали этот вопрос экономистам, которым доверяем сами

Источник: Meduza

Уже полгода Россия возглавляет список государств, против которых ввели больше всего санкций. Сразу после начала войны многие известные экономисты говорили, что уже в ближайшие месяцы наложенные ограничения могут привести к глубочайшему кризису — и даже обрушению — российской экономики. По крайней мере пока этого не произошло. «Медуза» поговорила с экспертами о том, к чему уже привели санкции и что ждет россиян в будущем.

Рубен Ениколопов

экс-ректор и приглашенный профессор Российской экономической школы

Санкции ударили больнее, чем пытаются представить в администрации президента и правительстве. Многие из них имеют долгосрочный эффект. Думаю, процесс [более заметного влияния санкций] пойдет в начале следующего года и будет продолжаться на протяжении [нескольких] лет. 

[Сейчас в России происходит] большое упрощение экономики, и качество всего — услуг, товаров, производства — сильно падает. Не видно, как на горизонте [нескольких] лет это будет исправляться.

[Есть] надежда на то, что импорт пойдет через Китай, Индию и так далее — пойдет, конечно, но надо понимать, что по качеству это сильно отбрасывает нас назад. Ключевое — это импорт производственных товаров. Стоит завод, ему нужны запчасти, а их сложно купить. Сейчас, когда это не носит массовый характер, проблема решаема. Пока заводы работают, оборудование не ломается. Но когда ввиду износа — и это нормальная ситуация — [оборудование] начнет выходить из строя в больших объемах, скорее всего, компенсировать его будет нельзя. Это не компенсировать китайскими альтернативами, потому что это другие технологии.

Наверно, самая яркая вещь, которая обсуждается [в этом контексте], — это самолеты. Их пока еще не разбирают на запчасти, но готовятся. Это не так заметно, как пропажа айфонов, но эффект [будет] гораздо более сильным.

Какие-то производства [из-за этого] будут приостанавливаться, уменьшится выпуск [продукции]. Соответственно, будут некоторые проблемы с точки зрения предложения [товаров]. А если мы говорим о потребительских товарах, то уменьшение качества и выбора — это то, что уже происходит.

Я подозреваю, что большая часть населения даже не будет это понимать. Как в Советском Союзе: все жили с двумя-тремя видами колбасы и, только выезжая в зарубежные поездки, понимали, что их может быть 50. Все вроде нормально, но если посмотреть, что [есть] у других, то понимаешь, что лишен существенной части того, что для остальных стран является нормой.

Чем больше [кто-то] был интегрирован в мировую экономику, тем больше он [уже] пострадал из-за [санкций]. То есть, по сути, самые передовые отрасли и самые богатые граждане России. Если вы живете в российской глубинке, у вас этих импортных товаров, скорее всего, и не было, потому что вы не могли их себе позволить. Так что вы ничего не заметили — ну цены подросли. Если же вы жили в Москве или Питере, то вы привыкли к хорошему выбору, смартфонам, одежде, еде и так далее — там да, люди почувствовали это [эффект от санкций].

Перспективы серого импорта [в этом смысле] довольно ограниченные. Когда мы говорим о люксовых товарах, которых и так немного продавалось, [мы понимаем, что] их привезут, решат проблему. А когда речь о более массовых вещах — невозможно при сером импорте провести такие же объемы, как при нормальном.

Эффект санкций [похож на то], как лягушку подогревают: может казаться, что все нормально, но процесс длительный. Когда изменения [происходят] медленно, люди не так [остро] на них реагируют, хотя на более длинном горизонте планирования мы увидим, что изменения чудовищные — и насколько российская экономика безнадежно отстала от ведущих стран. 

[После начала войны] мы считали, что встретились с коброй и что российская экономика быстро умрет от яда, а попали в объятия удава — и он нас медленно сдавливает. Конец похожий, но процесс разный.

Понятно, что существовать в этом [состоянии] можно, даже Венесуэла как-то существует. Мы, конечно, не Венесуэла, мы ближе к Ирану. Да, средненько, совсем не так хорошо, как было раньше. Но существовать, конечно, можно — и достаточно долго. 

Александр Исаков

экономист Bloomberg Economics по России и Центральной и Восточной Европе

Эффект санкций оказался примерно таким же, как в первую большую волну ограничений — в 2014–2015 годах. И таким же, как в случаях финансовых санкций в других странах вроде Южной Африки или Ирана. Они замедляют структурный рост, но в принципе для государства, у которого здоровый баланс, низкий долг и положительный текущий счет, внезапного эффекта они не дают.

Большинство известных публике экономистов ожидали большого банковского кризиса, поскольку они профессионально сформировались в 1990-е — начало 2000-х. Они ожидали потери доверия между банками, остановки межбанковского рынка, остановки кредитования. Основная [их] гипотеза состояла в том, что остановится финансовый сектор — и на этом фоне вся остальная экономика заглохнет.

Оказалось, [что это предположение] неверное: расчистка банковского сектора и та вещь, которую ЦБ называет финансовой стабильностью — ограничение на кредитование под плавающую ставку для физических лиц, — привели к тому, что доверие не потерялось.

Мы сделали очень правильные вещи в 2013–2019 годах: в этот период слабые игроки ушли [с банковского рынка], как и их банковские бизнес-модели. Кроме того, в 2018 году мы перешли к системе счетов эскроу: поскольку финансирование строительной отрасли стало более стабильным, то, что сейчас происходит в Китае, мы исключили.

Для стабильности банковского сектора это очень большая вещь. Так что ему какое-то время предстоит восстанавливать капитал, но самое худшее время для банков позади.

Евгений Надоршин

главный экономист консалтинговой компании «ПФ Капитал», бывший советник министра экономического развития РФ

Санкции, которые касаются нефти и нефтепродуктов, возможно, дадут себя знать только на рубеже 2022–2023 годов. [Поэтому] я не разделяю оптимистичных комментариев властей о том, что и пик спада по потреблению пройден, и вообще спад [ВВП] в этом году составит три процента.

По моим ощущениям, 2023-й не будет годом роста ни при каком варианте развития событий. И спад скромным тоже не будет — если в этом году минус три процента [ВВП], то высока вероятность, что он в 2023-м [он будет] более глубоким, чем в 2022-м.

[На данный момент] большая часть рисков увольнений в связи с уходом [иностранного бизнеса из РФ] не реализовалась. [Например], Ericsson и Nokia планируют растягивать уход до конца года — и то не до конца понятно, насколько он будет полным. Видимо, и влияние этих уходов на рынок будет растянуто. Большинство [сотрудников уходящих компаний] пока либо в неполной занятости, либо в оплачиваемых отпусках.

Кроме того, часть нерастущей безработицы совершенно четко связана с добровольцами, которых набирают на «спецоперацию»: это люди, которые числятся занятыми, они заключают полноценный контракт [с Минобороны]. Смертность от ковида тоже никуда не исчезла. Часть этих людей — трудоспособное население, и это тоже сокращает безработицу, потому что вместо них нанимают в итоге кого-то другого.

Я вижу ухудшение ситуации с экспортом товаров, причем как по новостям, так и по индикаторам — например, из логистики с перевозками. Импорт восстанавливается хуже, чем от него ожидалось, а на внутреннем рынке есть проблемы с ассортиментом товаров. Неоправданно высоки локальные цены. 

Второй момент — если внутри [изделия] находятся компоненты, которые он [покупатель] сам не производит и не знает, как с ними обращаться, а гарантию никто не дал, могут быть проблемы. Что-то сбоит, но ты не понимаешь, что и по какой причине.

[Что же касается импортозамещения], в свое время, насколько я помню, прогресс в этой части описывал ЦБ. У них в одном из материалов в 2015 или 2016 году была такая фраза, это мой вольный пересказ: нельзя сказать, что импортозамещение не идет, но и нельзя сказать, что оно значимо влияет на деловую активность в российской экономике.

Учитывая, что большая часть проектов [по импортозамещению] двигались ни шатко ни валко, если они вообще были, ускориться настолько, чтобы за полгода что-то реально заместить, — мне кажется, было нереально. Мне не известно ни о каких успешных проектах импортозамещения за это время, и я сомневаюсь, что какой-то существенный объем локального производства можно было полноценно наладить.

Мы знаем кое-что — например, раструбили, что в Бауманском университете смогли наладить выработку газа неона, поставки которого прекратились в связи со «спецоперацией», просто разрушившей [логистические и производственные] цепочки. [В целом же] я не думаю, что для сложных решений, даже среднетехнологичных, за полгода можно что-то наладить. 

Даже если какое-то импортозамещение силами местных производителей и произошло, то без роста рынков — это просто сгладило падение.

Олег Ицхоки

профессор экономики Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе

Печально, но оказалось, что проще [оказывать] военную помощь [Украине], чем [вводить] настоящие экономические санкции. В США приняли решение сильно не давить на Европу, чтобы та [оперативно] отказалась от нефти и газа: опасались, что цена на нефть вырастет до 200 долларов за баррель, если единовременно отказаться от покупки российской нефти. Там не хотели, чтобы произошли какие-то катаклизмы с европейской экономикой.

С точки зрения экономистов, это большая ошибка. Среди в первую очередь французских и немецких экономистов было более или менее единое мнение, что нефтяные и газовые санкции должны были применяться прямо сразу — в марте. Это кардинально изменило бы экономическую ситуацию в России. 

[Введение энергетических санкций в марте] было бы сопряжено с издержками для европейских стран, но, как считают экономисты, эти издержки существенно меньше, чем издержки от войны, которая длится больше шести месяцев. Но промышленное лобби в Европе оказалось сильнее мнения экономистов. Поэтому получилось, что полноценных экономических санкций не было — наоборот, Россия получала рекордные доходы от экспорта нефти и газа в марте — апреле. Это то, что создало финансовую подушку для бюджета, несмотря на [то, что были заморожены] золотовалютные резервы. 

Смысл санкций на текущем этапе — чтобы для государственного бюджета [России] финансирование войны стало серьезной проблемой. Сейчас уже прогнозируется бюджетный дефицит по итогам года, который будет покрываться из Фонда национального благосостояния, но до конца не ясны масштабы этого дефицита и насколько ФНБ уже используется. 

Тем временем номинальные доходы [населения], можно сказать, стагнировали, упали на 1%. Это не так много, но стоимость жизни выросла на 14%. И в этом смысле даже с учетом того, что падение экономики по первому полугодию составило чуть менее 5%, падение уровня жизни составило существенно больше — порядка 14–15%.

То, насколько [российская] экономика выросла за последние 10 лет, было потеряно за шесть месяцев. Тут можно исходить из двух сценариев. [Первый] — что ресурсы в обозримом будущем [у России] есть, и тогда реализуется стагнационный сценарий. Второй вариант — что ресурсы существенно более ограничены, чем мы видели в первые полгода [войны]. И тогда возникает вопрос: если государство не поддерживает экономику, приводит ли это к какому-то кризисному росту безработицы?

Никто не ожидает, что в обозримом будущем будет одномоментный острый кризис — санкции сейчас работают по-другому. Даже если Европа отказывается от покупки российских нефти и газа, Россия будет их продавать в Индию, Китай и Индонезию. Наверное, это будет происходить с потерями в объемах поставок, но во многом замещение произойдет.

Цель министерства финансов США была в том, чтобы не возникло резкого снижения поставок на мировые рынки, а [энергоносители] покупались иными клиентами в других частях мира — но с большими скидками [, что было бы менее выгодно России]. Индия, например, покупает российскую нефть со скидкой, примерно 25–30 долларов за баррель. Основной вопрос — насколько существенными будут скидки относительно мировой цены. 

По оценкам экспертов, один день войны обходился в 500 миллионов долларов, и это примерно та же сумма, которую Россия получала от экспорта энергоносителей в Европу за этот период [в сутки]. Фактически получается, что Европа покрывала расходы России на войну. Такого больше явно не будет происходить: эти доходы снижаются и финансировать войну в том же масштабе будет просто невозможно.