истории

В России хотят запустить «систему по предотвращению массовых убийств в школах и вузах». Но разве это вообще возможно? Отвечает психолог Питер Лангман, изучающий шутинги больше 20 лет

Источник: Meduza

Неделю назад, 20 сентября, 18-летний студент Тимур Бекмансуров напал на Пермский государственный университет: шесть человек погибли, больше 20 пострадали. После этого стало известно, что российские власти решили выделить 1,6 миллиарда рублей на создание системы по «выявлению социально опасных учащихся». О том, возможно ли вообще предотвратить массовые убийства в школах и вузах, «Медуза» поговорила с американским психологом Питером Лангманом — он занимается этой темой больше 20 лет. Среди прочего Лангман консультировал ФБР и министерство внутренней безопасности США и написал несколько книг о школьных шутингах.

 — Вы следите за случаями стрельбы в школах по всему миру или ваш предмет интересов — исключительно США?

— Не только Штаты, конечно. Я знаю, что на прошлой неделе вооруженный студент застрелил несколько человек в одном из российских университетов — на моем сайте есть об этом статья. Два года назад стреляли в Украине — этот случай я тоже изучал. Конечно, я не знаю всех деталей и не могу получить доступ к полицейским протоколам, но в общих чертах ситуация для меня понятна.

— После массового убийства в Пермском университете российские власти решили выделить 1,6 миллиарда рублей на систему, которая будет анализировать сочинения учеников и студентов — и искать в них потенциальные признаки склонности к насилию. Насколько такие системы могут быть эффективными?

— Я не знаю наверняка, работают ли такие технологии. Знаю, что полиция в США изучает дневники массовых убийц, смотрит их посты в социальных сетях и читает, например, студенческие работы. То же самое делается и если подросток склонен к массовым убийствам. Оценить, насколько эффективно читать все сочинения подряд, я не могу.  

— Почему вы решили заняться изучением психологии массовых убийц?

— 22 года назад, когда я работал в детской психиатрической клинике, два старшеклассника — Эд Харрис и Дилан Клиболд — убили тринадцать человек в школе «Колумбайн». К нам тут же стали обращаться люди, которые подозревали, что их знакомые подростки — дети, друзья, кто угодно — могли совершить то же самое. Стало понятно, что надо заниматься вопросом обнаружения потенциальных убийц — если так можно сказать.

— Вы общались с учениками, которые были свидетелями таких преступлений?

— Нет. Я разговаривал с матерью Дилана Клиболда, но в основном мои исследования базируются на открытых данных. 

— Можем ли мы определить некий паттерн, который позволит нам вычислить убийцу до того, как он нажмет на спусковой крючок?

— Да. В своей книге «Почему дети убивают: внутри сознания массового убийцы» я довольно подробно об этом пишу. Для начала нам нужно сконцентрироваться на том, что я называю «утечками». Когда подросток пишет странный пост в соцсетях, который видят его друзья, или как бы случайно начинает говорить друзьям что-то вроде «не приходи завтра в школу, хреново будет». Или: «Как меня все бесят, всех бы поубивал». Или: «Готов пострелять, ты со мной?»

С одной стороны, это может быть бравадой. Но может и значить, что человек готовится к убийству. И вот об этих «утечках» необходимо говорить всем, кто может помочь: учителю, школьному психологу, любому взрослому.

— И как в этом случае отличить идиотскую шутку от намерения идти и убивать?

— А не надо ничего отличать. Такие вещи однозначно должны рассматриваться как угроза. Если такая фраза произнесена, не надо разбираться, шутил ли ученик, злился ли он в этот момент. С этим уже должны работать психологи, и каждый такой случай должен разбираться вне зависимости от контекста. То есть нужно идти и просматривать соцсети этого ученика, дневники, сочинения, записи, ролики.

— Я правильно понимаю, что всегда должно быть что-то вербальное: «Мне хочется сдохнуть, и я хочу, чтобы остальные сдохли вместе со мной»?

— Не так прямо, но да, как правило. 

— В случае, если мы будем проверять такие случаи массово, нет ли риска, что потенциальный убийца изменит линию поведения? Все время будет молчать и вести себя настолько нормально, насколько возможно?

— Мы же говорим о подростках и старшеклассниках. Им несвойственно — в массе — держать все в себе. Всегда есть хотя бы один близкий друг, которого хочется предупредить, чтобы он не пришел завтра в школу, а то мало ли что случится. Всегда что-то есть.

— Почему подростки хотят убивать?

— С точки зрения психологии мы можем выделить три категории потенциальных массовых убийц.

Первая категория — психопатические убийцы. Это нарциссы, которые считают, что они главные в этом мире. Другие их не волнуют, эмпатия у них отсутствует. Они не чувствуют себя виноватыми, и в этом есть элемент садизма.

Это, скажем так, хладнокровные убийцы. Они уверены, что мир не понимает их уникальности, а значит, надо показать, кто тут главный. Может, в прошлом им девушка не ответила взаимностью или случилось еще что-то, на их взгляд, несправедливое.

— Такой вариант Теда Банди.

— Отчасти да. И они так же, как Тед Банди, могут быть очень харизматичными, обаятельными, обходительными. Поэтому такого убийцу вычислить сложнее всего.

— Вторая категория?

— Убийцы-психотики. Например, они страдают галлюцинациями или им кажется, что их хотят убить, изуродовать, похитить. Как правило, они страдают шизофренией или шизотипическим расстройством — но диагноз им поставить не успели и лечение вовремя не начали. 

И третья категория — подростки, которые пережили в детстве серьезную травму. Как правило, они из неблагополучных семей. Один родитель или оба — алкоголики, а подросток пережил насилие — физическое или сексуальное. 

— Вы говорили, что общались с матерью Дилана Клиболда. К какой психологической категории убийц его можно отнести?

— Ко второй. Уже после того, как он устроил расстрел в «Колумбайне», его близким стало понятно, что Дилан страдал шизотипическим расстройством.

Еще я переписывался с отцом Чарльза Эндрю Уильямса — в 15 лет он устроил стрельбу в калифорнийской школе [с двумя погибшими и более чем десятью ранеными]. И вот Уильямс, на мой взгляд, был убийцей из первой, психопатической категории. 

— Вопрос, может быть, глупый: ваши собственные дети спокойно относились к этим исследованиям? Не страшно ли им было в школе? 

— Они всегда мне помогали. Сын помог с дизайном моего сайта. Он фотограф, графический дизайнер, сделал обложку для моей последней книги. Которую моя дочь, к слову сказать, редактировала. 

— Приходилось ли вам общаться с подростками, которые настолько боятся массовых убийц, что сам вид школы вызывает у них приступ паники?

— Многие действительно боятся — и дети, и родители. Кто-то больше, кто-то меньше.

С другой стороны, до сих пор, по статистике, школы, по крайней мере американские, самое безопасное место для детей. Вероятность погибнуть в автомобильной аварии во много раз выше. Но люди, которые читают в новостях о массовых убийствах в школе, статистике верить не хотят.

— Вы дважды проводили тренинги сотрудникам ФБР. Чему вы их учили?

— В 2016 году я рассказывал о психологических типах школьных убийц. В 2019 году говорил о психологии массовых убийц в принципе. Несмотря на то, что я больше занимаюсь подростками, в последнее время я стал интересоваться, что движет теми, кто расстреливает толпу по соображениям идеологии — как в кинокомплексе «Аврора» в Колорадо, например. 

— Полицейские не говорили вам, удалось ли им предотвратить убийства?

— Насколько я понимаю, такие случаи были, но о них же не пишут в новостях.

— Насколько здесь может помочь тотальный запрет оружия?

— Давайте будем реалистами — этого никогда не случится. Когда я говорю с аудиторией на эту тему, то всегда напоминаю, что убийцы пришли в школу с оружием, которое хранилось у них дома. Это звучит банально, но надо действительно следить за тем, чтобы у подростка не было доступа к пистолету.

— Власти в России уверены, что основное зло — в Интернете. 

— Я думаю, нам стоит отделять причину и вторичные факторы. Ролики в ютьюбе и компьютерные игры не вызовут желание убивать у того, кто убивать не хочет. Если же человек намерен убивать, то триггером может стать все что угодно — как и любая новость о расстреле в школе или университете. Известно, что [некоторые] «школьные стрелки» до того, как взяться за оружие, сидели на форумах в сообществах поклонников «Колумбайна».

— Если мы говорим о новостях, то как, на ваш взгляд, стоит освещать массовые убийства?

— Есть четкие, не мной разработанные правила, как стоит об этом писать — сосредоточить внимание на жертвах, на их родственниках, но не на личности убийцы. Стараться не упоминать его имени, не публиковать его фотографий. 

— Почему?

— Когда вы пишете об убийце, вы делаете его известным. Это как культ убийц из «Колумбайна» — ими тоже вдохновлялись. Вы не должны забывать, что есть те, кому нужна такая слава. И да, это потенциально может увеличить количество убийств — то, что новости делают из «школьных стрелков» героев, пусть даже и отрицательных. 

— Сколько потенциальных убийц вам лично удалось найти?

— Человек двадцать. 

— Вы смогли им помочь? 

— Я лечил таких пациентов в психиатрической клинике: если вы обнаружили сбой вовремя и сумели подобрать правильную терапию, лечение поможет — некоторые мои бывшие пациенты уже завели собственных детей. Интенсивная терапия, по моим подсчетам, в их случае занимала от полугода до двух лет.

— Вы общаетесь с бывшими пациентами?

— Для этого нет особых причин. Если их фамилия не появляется в новостях (а пока такого ни разу не было), я считаю, что все в порядке. 

— Были ли девушки среди ваших пациентов — потенциальных массовых убийц?

—Да, две. Но вы правильно спросили — так сложилось, что девушки гораздо реже становятся массовыми убийцами. 

— В чем причина?

— Мне кажется, в том, что многие убийцы[-мужчины] считали себя ущербными — слабыми, никому не нужными, недооцененными. Им казалось, что, взяв в руки ружье, они вернут себе силу и власть. Насилие для них было возможностью компенсировать свою беспомощность и слабость.

— В России количество убийств в школах и университетах растет. Как вы думаете почему?

— У меня нет ответа на этот вопрос, если честно. Тут все может быть: недостаток внимания в семье, тяга к славе, недиагностированное психическое расстройство. Наконец, желание повторить то, что было в «Колумбайне».