«Как все-таки классно, что у меня есть жизнь» Год назад студент в Керчи пришел в колледж с оружием и убил 20 человек. Мы поговорили с теми, кому удалось пережить это нападение

17 октября 2018 года 18-летний студент Керченского политехнического колледжа Владислав Росляков принес в свое учебное заведение несколько самодельных бомб, а также легально купленное помповое ружье и патроны с картечью. Взорвав одну из бомб, он начал стрелять в людей. В результате нападения погибли 20 человек (студенты и сотрудники колледжа), еще 67 человек пострадали — это один из самых крупных шутингов последних лет. По просьбе «Медузы» журналист Андрей Яковлев поговорил со студентами, которые были в здании год назад, о том, как после этого изменился колледж — и как в Керчи хранят память о событиях 17 октября. Фотографии Екатерины Балабан.

«Медуза» не называет фамилии и имена некоторых собеседников по их просьбе.

Николай Крутько

19 лет

Я проснулся ко второй паре, потому что не хотел идти на первую. Был обычный день, хорошее настроение. Я пришел, положил портфель и на перемене пошел с другом во двор покурить. Стоим, разговариваем про учебу, про каникулы — и как бабахнет. Везде вылетели стекла. Мы подошли ближе, чтобы посмотреть, и тут он начал стрелять со второго этажа. Выбил стекла и целился. Я видел человека, но не помню, кто именно это был. Я как-то не обратил внимания, думал, что это шутка. Я не предполагал, что кто-то будет стрелять по людям.

Я отвернулся, и мне прилетело в голову, в шею и еще много куда — всего шесть или семь ранений: голова, шея, левая рука, два раза в плечо, в обе ноги. В друга попали осколки — в обе ноги. Мы с ним побежали, а потом я заметил, что у меня струится кровь. 

Я не успел испугаться и достаточно адекватно себя вел. Было не страшно и не больно, но я не мог понять, откуда у меня все льется. В итоге я потерял полтора литра крови. Помню, что дошел до клумбы во дворе и начал терять сознание, упал. Понял, что кровь идет из шеи. Начал кричать: «Помогите!» Подбежала учительница или просто какая-то работница колледжа, которая заткнула мне большим пальцем дырку в шее, прямо туда его засунула, чтобы кровь не бежала. Потом подошла еще одна учительница, и они отвели меня на лавку на аллее за территорией колледжа. Там они позвонили в скорую. Потом вторая учительница побежала помогать другим ученикам, а мою артерию держал однокурсник, но не тот, которого зацепило. 

Подходило много человек, все разговаривали со мной, говорили не засыпать, но я спать и не хотел, пытался с ними общаться. А друга, которого ранило, какая-то девочка увела в старую мастерскую. Говорят, скорая приехала минут через 15, но мне казалось, что она ехала очень долго, минут 40.

У меня не было паники, но у многих была. Был один учитель-паникер. Его не ранило, но он кричал, что нас всех поубивают, и в итоге другой учитель вырубил его кулаком. 

Оказалось, что пуля зашла [мне] в сонную артерию через скулу и вышла возле глаза. Она прошла навылет. В больнице было очень страшно. Я думал, что я уже все, того. Меня положили в палату, потому что больница была переполнена и в операционную была очередь: всюду крики, все в крови. Я считался тяжело раненным, и мне сначала хотели делать трепанацию черепа в Керчи, но врач из Симферополя сказал: «Вы идиоты? Я его с собой забираю». Тогда я понял, что мне ничего не угрожает. Меня на вертолете доставили в Симферополь. Летел минут 30-40. Я лежал на полу, потому что каталка была занята девочкой, у которой ноги в обратные стороны были вывернуты. Было неудобно.

Мое лицо было неплохо перекошено. Я сначала думал, что у меня сломана челюсть, но потом узнал, что сломан череп, хотя я этого не чувствовал. Только нога болела. Через правое колено пуля прошла навылет, а в левой ноге осталась под кожей. 

После операции меня перевели на два дня в реанимацию, а потом в палату. И еще день или два я был без телефона, потому что отходил от операции. А потом мама приехала, дала мне телефон, и я увидел списки погибших. Сначала был в шоке, потом привык. Я не переживал, потому что морально сильный. Я занимаюсь спортом — у меня первый разряд по кикбоксингу, — может быть, поэтому [не переживал].  

В Симферополь ко мне приехало нереально много друзей, которые веселили и поддерживали меня. И мама раз в неделю приезжала. Незнакомые люди писали со всей России слова поддержки, одна девочка даже в Москву звала. Это было очень приятно. Благодаря поддержке людей я стал добрее. Раньше на многое не обращал внимания, а сейчас вижу каждую мелочь и ищу подход. На учебу тоже стал обращать внимание, на дела по дому. Компенсацию 500 тысяч рублей, которую дают всем пострадавшим, я по большей части потратил на то, чтобы провести газ в наш дом. 

В больнице я пробыл две недели. Полностью восстановился за год и начал снова заниматься спортом. Сейчас меня физически ничего не беспокоит, только коленку на погоду крутит, как у пенсионеров. Еще остались шрамы, в том числе на лице, но врачи сделали так, что их практически не видно.

В семье эту историю восприняли не так спокойно, как я. Мама чересчур близко к сердцу все воспринимает. Она до сих пор переживает. Если кто-то вспомнит тот случай, у нее начинаются слезы. Если я упаду и разобью коленку, она переживает — я ее успокаиваю. 

С Росляковым я проходил практику на втором курсе. Обычный адекватный пацан, мы друг другу помогали листья убирать. Я, честно говоря, даже представить не могу, что на него могло так повлиять. Но точно не компьютерные игры. Может, он в секту какую-то ходил. Травли совершенно точно в колледже не было, а учился он на четыре-пять.

Мне [как и многим в Керчи] кажется, что он был не один в тот день, потому что я слышал и другие выстрелы. Когда следователь брал у меня данные, я ему говорил, что кроме дробовика я слышал что-то еще. Он сказал, что мне показалось.

Лиза

16 лет, имя изменено

Эта перемена должна была длиться 20 минут. После второй пары я хотела как обычно пойти в буфет, но передумала, потому что мы с мамой сели на диету. Она сказала, чтобы я не ела булки втихаря. Тогда я решила посидеть в классе, но он был закрыт. Коридор был заполнен людьми, я стояла ровно над местом, где был взрыв. Подошли мои одногруппницы и предложили пойти в туалет. У нас компания, девочек шесть, с которыми мы вместе везде ходим. Рядом было два туалета — один около места, где был взрыв, а второй в другом корпусе. Мы хотели сначала идти в первый, но наша подруга не захотела, потому что этот туалет старый и некрасивый.

Я стояла около туалета и заметила, что в коридоре начался какой-то движ. Не обычный шум, а какая-то суматоха. На самом деле взрыв уже произошел, просто я его не услышала. Началась эвакуация, автоматический голос сигнализации сказал: «В здании пожар, срочно покинуть помещение». Я подумала, что это учебная тревога. Туалет был недалеко от аварийного выхода, и мы вышли на улицу. 

На улице было много людей — все ждали объявления об учебной тревоге и просьбы зайти обратно. И в этот момент раздался сильнейший хлопок. Я не знаю, был это взрыв или выстрел, но сразу за ним раздался второй такой же. Мне кажется, таких мощных взрывов четыре было. Сравнить можно с баханьем пушки во время салюта. Все начали орать и убегать. Я помню, что я в тот момент стояла в пофиге. То есть мне было, конечно, не по себе, но паники не было. Потом меня кто-то потянул вперед. 

Мы побежали к забору через маленькое бетонное футбольное поле с разбитыми стеклами, и по нам начали стрелять. Очередью, без перезарядки. Люди начали лезть через забор высотой два с половиной метра. Нас было много, но давки не было, все помогали друг другу. Пока я ждала очереди, по нам опять начали стрелять. Вокруг падали листья и ветки. Мне стало очень страшно, я закричала, села на корточки и закрыла голову. Меня поднял какой-то мальчик и пытался успокоить. Подошла моя очередь перелезать через ограду. Я была в платье и на каблуках, которые скользили. Камень в заборе сверху надо мной начал шататься. Тогда я подумала, что будет глупо умереть от того, что на меня упадет камень. В итоге я не смогла залезть и отошла. 

Все это время у меня в сумке разрывался телефон. Звонили знакомые и друзья. Парню я сказала только: «У нас тут стреляют, я могу умереть. Если что, я тебя люблю». А маме я даже не думала звонить, потому что думала, что она будет ругаться. 

Перелезть не смогли в основном девочки и несколько взрослых учителей. Кто-то сказал, что открыли ворота из внутреннего двора на улицу. Два мальчика сбегали туда посмотреть и сказали, что ворота все же закрыты. В тот момент у меня вообще все рухнуло, потому что я подумала, что все. Дальше я почти ничего не помню. Помню только, как бегу по кустам. Они были колючие, и я почему-то думала, как бы мне не порвать колготки. 

Нас было человек 50, мы прибежали к старым заброшенным мастерским. Их открыл завхоз. Я бежала где-то в середине толпы. Мы зашли внутрь, и нам сказали: «Идите в самый конец, там выход». Мы пришли туда, а там нет выхода, просто тупик. Я подумала, что нас сюда загнали, чтобы расстрелять. Рядом со мной под руки держали мальчика, у которого были прострелены ноги. Он не мог пошевелиться и сильно кричал. Мне было очень страшно. 

И тогда наконец в одном из окон мальчики вынесли стекло и решетку. Мы вылезли через окно, и моя одногруппница сказала, что в столовой четыре трупа. Я не поверила. Я, конечно, понимала, что происходит что-то ненормальное и теракт, но что именно произошло, не понимала. И сколько времени все это длилось, я до сих пор не могу понять. Мне казалось, что прошла вечность. От колледжа меня забрал на машине брат. 

У меня погибли четверо знакомых — и все в разных местах. Как мог один человек стрелять во двор, убивать людей внутри и взрывать бомбу? Все до единого студента уверены, что он был не один. Моя одногруппница, которая была в другой части внутреннего двора, говорила, что по ним тоже стреляли. Сначала по листьям, а потом по ногам.

Вечером я погуляла с собакой, с друзьями, понятно, мы обсуждали только это. После прогулки я пришла домой, и мне стало страшно. Я начала плакать. Помню, звонила бабушке в Мурманск и просила ее поговорить со мной. Я начала все это вспоминать и думать, что было бы, если бы меня убили. Еще у меня начались слуховые галлюцинации: мне казалось, что кто-то ломает замок в квартиру. Я была в этом абсолютно уверена. Мне казалось, что сейчас кто-то зайдет и опять надо будет бежать. Позвонила маме, она попросила нашу соседку сходить проверить. Та постучала мне в дверь и сказала, что там никого. Я рыдала около шести часов, а потом уснула. 

В первые три дня город как будто вымер. Люди боялись выходить на улицу. Дома я лежала в апатии и строила предположения: что было бы, если бы я пошла тогда туда или туда, если бы сломали забор, если бы открыли ворота. После трагедии я стала бояться кустов и подъездов. Не могла даже выйти из дома и просила маму меня проводить. Также боялась лифта и других замкнутых пространств. И громких звуков я до сих пор шугаюсь. А страх темноты после теракта ушел.

Через пару месяцев мне начали сниться сны. Они мучили меня каждую ночь в течение двух месяцев. Снилось либо повторение того дня, либо какой-то другой теракт. В одном из снов мы с подругами стояли в туалете, а в коридоре у библиотеки произошел взрыв и мы все стояли в крови. Снился и этот мальчик [Росляков]: как будто я стою в холле, а он ходит и закладывает бомбы. Потом происходит взрыв, вокруг меня все в крови, а я просто смотрю на это и не могу даже пошевелиться. 

Когда мы первый раз зашли в тот корпус, мне было не по себе. Раньше обстановка казалась домашней, но после теракта здание стало холодным. Плюс не везде отмыли полы, и до сих пор кое-где есть кровь. Там, где раньше был буфет и взрыв, сейчас ничего нет, недавно мы там репетировали вальс. Там до сих пор разводы крови. Мы говорили об этом администрации, но нам сказали, что разводы не отмываются. 

С друзьями мы пытались тот день засмеять. Психологи объяснили, что это защитная реакция. Мы шутим на тему «взрывного настроения», говорим «одна нога здесь, другая там» и так далее. В какой-то момент это было нашим спасением, потому что мы не могли нормально воспринимать трагедию. 

Больше всего пережить трагедию мне помог мой парень, потому что ему я рассказывала все обо всех своих переживаниях. С родителями отношения у меня все же не очень открытые. Но раньше у нас с мамой были напряженные отношения, а после теракта стали намного лучше. Теперь мы с ней можем общаться на кухне до ночи или вместе пойти гулять с собакой. Раньше такого не было. Первый раз за 15 лет мама сказала мне, что любит меня. 

После теракта я начала любить жизнь. Раньше мне казалось, что из-за жизни в маленьком городе у меня нет перспектив, что отсюда невозможно выбраться. А сейчас я думаю: «Вау, у меня такая классная жизнь, такой классный возраст». Могу просто сесть на лавочку и наслаждаться. Или уток покормить. Раньше я не обращала внимания на такие мелкие вещи.

Мне всегда казалось, что смерть — это когда человек просто умирает и все. А на самом деле — это когда по тебе стреляют, когда думаешь, что вместо этого листика на дереве будет твоя башка.

Раньше у меня проскакивали мысли в духе: «Лучше бы меня не было», — но сейчас я никогда так не подумаю. Как все-таки классно, что у меня жизнь. 

Ирина

17 лет, имя изменено

[В тот день] я умылась, посмотрела на время и поняла, что еще чуть-чуть и я опоздаю. Перед учебой мы с подругой Лизой (имеется в виду героиня предыдущего монолога — прим. «Медузы») всегда встречаемся на остановке и вместе садимся на маршрутку. Я надела любимую кофту, джинсы и белые кроссовки. Красиво накрасилась, у меня были ровные стрелки [макияжа]. Лиза была хмурая. Я сказала, что ненавижу среду, потому что это самый тяжелый день недели. В 8:17 я выложила историю в инстаграм, где мы с ребятами веселые стоим, улыбаемся. Подписала фото: «Веселые будни».

Первой парой был английский. Когда я выходила с пары, то встретила своего бывшего парня Вову, который потом погиб. Мы поговорили по-смешному и разошлись. По-дружески послали друг друга куда подальше. Во время второй пары мы с моим парнем вышли покурить за пять минут до звонка. Сели на лавочку напротив политеха. Я только хотела подкурить сигарету, и произошел взрыв. В здании около нас повыбивало стекла, я видела, как они летели. Было много пыли и дыма. Мне даже показалось, что вылетела стена. Я подумала, может, это газ в столовой, но потом догнала, что у нас нет столовой и нет газа. Потом я услышала маленькие хлопки и подумала, что где-то что-то взрывается — может, наши химики нахимичили. 

Мой парень сказал, что в колледже стреляют, я сказала: «Нет, не стреляют, ты мне врешь». Я испугалась, повернулась и увидела невысокого мальчика, метр пятьдесят, коротышку, у которого все лицо было в крови и изуродовано. За ним текла шлейфом кровь. Мой парень спросил меня, где мои вещи. Они были в учебном корпусе — мы забежали туда и схватили их. Я кричала ученикам: «Убегайте, кто может». 

Позже у меня щелкнуло в голове: «А где Лиза?» Я не могла ей дозвониться, и у меня началась истерика. Потом она взяла трубку, сказала, что в них стреляют, и сбросила. Во время второго звонка она сказала, что пытается перелезть через забор. В третий раз она не взяла. 

Мы с парнем пошли по аллее к выходу в парк. Там стояло человек пять, а все другие ребята бежали помогать туда, где произошел взрыв. Я увидела одногруппницу, которая билась в истерике на земле и кричала. Потом я увидела девочек в порванных джинсах с черными от копоти и крови ногами. Они тихо-тихо говорили, но не плакали. Рядом стояла управляющая из колледжа, которая позвонила кому-то и сказала, что у нас теракт. После ее слов мне стало по-настоящему страшно. 

Я не помню, как мы дошли до арок около парка. Рядом стояла девчонка, которая сняла кроссовку, а у нее вся нога тоже в крови и чем-то черном. Она ничего не говорила, просто кричала. Тут у меня что-то стукнуло в голову, и я решила бежать обратно к зданию. Я кричала: «Где Лиза? Где Лиза?» Молодой человек и его друг держали меня, говорили, что я дурочка. У меня не было плана, я хотела найти ее и как-то помочь. 

Я позвонила маме, дедушке и старшей сестре. Через 15 минут мне уже позвонила крестная из Сибири и спросила, что случилось. 

Потом мы встретили мальчика и девочку, которую трясло. Она сказала, что была на втором этаже и там кто-то стрелял. Мне звонили однокурсники, а я им. Мы пошли в сторону моря через старую общагу. Я постоянно спотыкалась и падала. Потом парень поднял меня на руки, и мы сказали друг другу спасибо, что мы живы. Парня должен был забрать отец. Помню, я позвонила подружке, и она сказала, что ребят из колледжа выносят пачками. 

В тот день в интернете было огромное количество вбросов: писали, что террористы ходят по городу и что Украина организовала этот теракт. И постоянно скидывали странные фотки и видео. На одном фото мальчику втыкали нож в горло. На другом физрук с перерезанным горлом. Причем лица не было видно, но спортивные штаны такие же, как у нашего физрука. Из-за этих вбросов я спала всего лишь час. С однокурсниками мы обсуждали трагедию во «ВКонтакте». 

Знакомая девочка из Севастополя написала, что тех, кого сегодня не нашли живым, завтра найдут мертвым. От ее слов я не расстроилась, а разозлилась. Сказала, что это неправда и могу побить ее. В шесть утра позвонил мой парень и сказал, что Вову нашли. Он не был в реанимации, его нашли самым последним у выхода. У него было много огнестрельных ранений в спину. Он погиб от потери крови. 

Когда я сказала маме, что Вова умер, я впервые в жизни увидела, как она плачет. Вой сирен на улице в тот день не умолкал. Два дня по городу постоянно ездили полиция и скорая. Я ничего не ела, просто сидела в своей комнате и никуда не ходила, только покурить и обратно. Я кричала и плакала, просила друзей посидеть со мной, потому что маме всего же не расскажешь. Ночью я каждые полчаса кричала и плакала, хотя я этого не помню, мне рассказали. 

Когда на похоронах я увидела Вову в гробу, мне стало не то что плохо, а дурно. Вова был очень симпатичным мальчиком с ярко-синими глазами и вечно красными щеками. Неважно, холодно на улице или жарко, у него всегда были красные щеки. И когда я увидела его неживым, у него были не полностью закрыты глаза и он был очень бледным. Я дотронулась до его руки и сказала: «Прости». 

После трагедии я могла заплакать на пустом месте, без причины. Когда я начинаю плакать, то всегда пытаюсь себя успокоить. Мне бабушка всегда говорила: «Если мы плачем по погибшим, им там наверху плохо. У них идет сильный дождь, и им не хватает воздуха». 

Я не хотела снова возвращаться в здание политеха. Когда вошла, там воняло запекшейся кровью и краской. В библиотеке просто воняло трупами. Помню, одну из парт не успели отмыть и она была в крови. А на месте, где раньше висел огнетушитель, в который он [Росляков] стрелял, до сих пор видна дыра от пули.

Тот день мы часто вспоминаем с подругой. Буквально каждый день. Нас отпустило, и мы можем спокойно разговаривать на эту тему. Стыдно признаться, но мы по-черному шутим про трагедию. Еще часто обсуждаем: как бы все было, если бы этого не случилось. И что бы можно было сделать, чтобы этого не случилось и чтобы тот или иной человек выжил. Например, если бы я предложила Вове на перемене выйти с нами покурить, он был бы жив. 

Порой я пишу Вове во «ВКонтакте». «Знаю, что ты никогда не прочитаешь, у меня все хорошо, но с тобой было бы еще лучше». У меня осталась и переписка с того дня. Я ему написала: «Ух ты, какой важный курица». Больше он не отвечал.

Браслет, который он мне подарил [когда мы встречались], я спрятала глубоко в шкатулке. Там же — платок с похорон. Это память о нем, мой маленький уголок. А вещи, в которых я была в тот день, я ношу только по отдельности. Хотя моя знакомая постоянно носит рваные кроссовки, в которых была тогда. У нее в ноге был болт, а на кроссовках капельки крови остались.

Я до сих пор смотрю видео тех событий во «ВКонтакте», потому что мне никто не говорит правды. Что-то мне подсказывает, что мы ее узнаем не через один десяток лет или вообще ее не узнаем.

Нам поставили временный мемориал — просто небольшой камень. Мы носим к нему цветы, но мне очень обидно, что поставили просто камень. Если бы предложили скинуться на нормальный мемориал всем политехом, все бы скинулись. Я не понимаю, в чем проблема. Они боятся задеть наши чувства или что? Хотя они и так затронули чувства своим камнем. Все ученики злятся с этого камня. Алло, наши ребята погибли, а вы поставили камень и табличку. Моя одногруппница, у которой погиб брат, сказала, что если не поставят мемориал, она будет каждый день приносить цветы на место, где умер ее брат.

Я считаю, что на мемориале обязательно должны быть написаны все имена и фамилии погибших. Не надо фотографий или суперскульптур, просто сделайте обычную мемориальную плиту. Хотя бы небольшую. Хорошо хоть, что розы высадили. Их сами студенты высаживали, мы же за ними и ухаживаем. Роз 20 — по количеству погибших, без Рослякова.