истории

«Я могу с ходу пошутить 25 смешных шуток про горло» Интервью заместителя главного редактора «Эха Москвы» Татьяны Фельгенгауэр

Источник: Meduza

В понедельник, 6 ноября, заместитель главного редактора радиостанции «Эхо Москвы» Татьяна Фельгенгауэр вернулась в эфир на один день — сейчас она проходит реабилитацию после покушения. 23 октября 48-летний Борис Гриц ударил Фельгенгауэр ножом в шею в гостевой комнате радиостанции. Он заявил, что журналистка, используя телепатию, «сексуально изводила» его. Фельгенгауэр прооперировали в НИИ Склифосовского и выписали 3 ноября. Журналист «Медузы» Евгений Берг поговорил с Татьяной Фельгенгауэр о том, как она живет после нападения.

— Как ваше самочувствие?

— Две недели прошло, чувствую я себя нормально, вроде все заживает хорошо и правильно. Я в контакте с хирургом, сегодня [7 ноября] к нему ездила, он сказал, что все в порядке. Мне еще долго предстоит ездить в больницу и выздоравливать, потому что ранения были очень серьезными.

— Какие именно?

— У меня две серьезные раны на шее, в том числе была задета яремная вена, — все серьезно, в общем. Поэтому я так много раз говорила и говорю спасибо хирургам, которые меня спасли, это настоящее чудо — с такими ранениями остаться живой. У меня был порез на лице, еще зашивали палец, потому что я, видимо, отбивалась [и задела лезвие ножа]. Хирурги потрудились на славу, работы у них было много. Сейчас потихоньку заживает, надо набраться терпения и соблюдать рекомендации врачей — покой, минимальные нагрузки на ту зону, где была операция.

— Врачи ругались, что вы 6 ноября вышли в эфир «Эха Москвы»?

— (Смеется.) Вы знаете, они обратили внимание, что я приехала на работу, но я оправдалась тем, что мне нужно было предупредить своих слушателей — чтобы до Нового года меня не ждали. Я постаралась покороче, буквально на 25 минут. И это в том числе психотерапевтическая вещь. Для меня было важно вернуться в мою родную редакцию, в эфир, зайти в комнату, где меня пытались убить, понять, страшно мне или нет. Я была рада, что в понедельник все прошло как-то спокойно. Я была рада увидеть коллег, побыть в эфире. Это как в одном фильме было: «Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть».

— Какие ощущения были, когда вы зашли в комнату, где на вас напали?

— Знаете, не могу сказать, что была паника. Я зашла, посмотрела. Там передвинули мебель. Я не испытала ничего такого, давление или температура не подскакивали. У меня как-то ровно прошло, и поэтому я собой очень горжусь. Я еще в целях сохранения здоровья стараюсь не читать новости, интернет, не открывать твиттер. Ну если только чуть-чуть. В основном читаю фейсбук, у меня закрытый аккаунт, стараюсь отвечать на сообщения, которых очень много. Я понимаю, что мне предстоит и психологическая реабилитация, потому что знать, что кто-то воткнул тебе нож в горло, попытался его перерезать, — это серьезная травма для психики, и нельзя делать вид, что ничего не случилось.

— Насколько хорошо вы помните события 23 октября?

— Помню, что я сидела; кто-то схватил меня за шею. Я помню этот удар в горло. Это очень больно. Видимо, дальше была борьба, это помню не очень хорошо. Мне удалось убежать, а человека повалили на пол. Дальше я была занята тем, чтобы остаться живой. Основательно насмотревшись медицинских сериалов, я помнила, что надо очень крепко пережать место, откуда идет кровь, — я двумя руками сжимала шею, моя коллега Ида Шарапова повела меня вниз. Ко мне подошла женщина с предложением помочь — я потом уже через фейсбук узнала, что это Наталья Уварова из театра [«Эрмитаж», который расположен в том же здании]. Я сказала ей крепко зажимать мне шею и не давать терять сознание. Очень сложно было говорить, я в этот момент захлебывалась собственной кровью, был глубокий порез.

Довольно быстро, кажется, приехала скорая, врач наложил повязку, и повезли. Я не теряла сознание, потому что мне это почему-то казалось очень важным. Ну и адреналин, наверное, сделал свое дело. В Склифе меня встретил хирург, мой прекрасный Карен Рубенович Джаграев, которому я теперь обязана, по-моему, всем и которого я нежно люблю. Привезли в операционную. Дальше я уже знаю по рассказам от других людей. В себя пришла в отделении шоковой терапии, трое суток я там провела, а потом [до выписки 3 ноября] — в обычной палате.

— Много людей приходило?

— Хотели прийти, конечно, все. Но у меня была очень тяжелая операция, я потеряла много крови, и совершенно не было сил, так что я ограничила список посещений родными и близкими.

— Но написали письмо всем остальным.

— Написала еще в реанимации. Когда ко мне пустили родственников, они рассказали, что все совершенно сходят с ума, ужас и кошмар. Я была с трубкой, не говорила, говорили родственники, а я им писала бумажечки. Они передали большую записку от друзей и коллег. Я написала им ответ, а на другой стороне — письмо всем, кто за меня беспокоится. И, мне кажется, все немножко успокоились.

— Вы еще пошутили, мол, «дышать через трубочку даже прикольно».

— Будем откровенны: если не шутить, будет прям совсем тяжко. Поэтому у меня сейчас режим иронии и самоиронии выведен на максимум. И поверьте, я могу с ходу пошутить 25 смешных шуток про горло.

— Можно хотя бы парочку?

— Ну, из популярных: когда кто-нибудь спрашивает, когда мы встретимся и пойдем гулять, я обычно отвечаю, что у меня дел по горло! Или из диалога с подругой, которая пожаловалась, что у ее мужа болит горло: я спросила, как болит — колет или режет?

— Довольно смешно!

— Мне кажется, что в этой ситуации нормально [так шутить]!

— Следователи к вам приходили в больнице?

— Следователь пришел, когда перевели в обычную палату, я попросила перенести допрос на более позднее время. Вот на этой неделе пойду, заодно узнаю, что из того, что я вам рассказала [про покушение], можно было рассказывать.

— Когда вы узнали про нападавшего — Бориса Грица?

— В больнице. До того как я себе поставила запрет на чтение новостей, я упросила найти какую-нибудь газету. И там была заметка, я прочитала, что меня пытался убить человек по имени Борис Гриц. И мне это имя ни о чем не говорит. Я не знаю этого человека и даже не помню, чтобы на меня кто-то в соцсетях выходил с таким именем.

— Вы, конечно, знаете, что он заявил, будто состоял с вами в телепатическом контакте с 2012 года, а вы его «сексуально изводили».

— Слушайте, можно косить под сумасшедшего сколько угодно, но, поверьте, рука, которая била меня ножом, была очень уверенной и твердой. Человек прекрасно знал, куда меня бить.

— Вы думаете, он притворяется?

— Я не думаю, что он сумасшедший. Думаю, он притворяется.

— А какие у него могли быть мотивы, по-вашему?

— Вообще никаких предположений.

— Вы даже гипотетически об этом не думали?

— Нет, и не собираюсь копаться в этом сейчас. Мне выздоравливать нужно, а не думать, почему какой-то человек так тщательно спланировал покушение на меня.

— За судом над Грицем будете следить?

— У меня есть адвокат Сергей Бадамшин, которому я безмерно доверяю; все, что нужно и важно, он мне рассказывает. В суд я точно схожу, потому что надо дать показания. Дневать и ночевать я там не собираюсь.

— Вам вообще есть дело, что будет с этим человеком дальше?

— Мне бы хотелось, чтобы его наказали, потому что покушение на убийство — серьезное преступление, а этот человек однозначно пришел меня убивать.

— Поквитаться вам не хочется?

— Нет. Знаете, если вы ждете, что я скажу: «Ах, как жаль, что нет смертной казни, мне бы хотелось, чтобы его расстреляли», — нет, я этого не скажу.

— С трудом представляю, какие у меня были бы ощущения после покушения, — но, думаю, я по крайней мере был бы очень зол.

— Нет, я не могу сказать, что я злюсь или что-то такое; возможно, это какие-то правильные защитные механизмы, потому что негативные эмоции мне сейчас совершенно точно не нужны. Никакой особой кровожадности во мне нет. Мне не хочется, чтобы с ним произошли какие-то несчастья, не надо. Пусть его по-честному судят, с соблюдением состязательности сторон. Мне бы просто не хотелось, чтобы кто-то сказал: «Ой, ну это какой-то сумасшедший». Мне кажется, повторю, что он не сумасшедший, а человек, который очень тщательно спланировал покушение.

Над делом работают следователи, со стороны моего адвоката никаких претензий к ним нет, поэтому пусть работают, а мне нужно выздороветь.

— Покушение на вас сотрудники разных изданий назвали атакой на журналистику. Были и те, кто посчитал это частной историей. Вы считаете покушение на вас атакой на журналистику?

— Я под этим углом вообще не рассматриваю всю эту историю. Простите мне мой эгоизм, но есть я — и есть человек, который пришел меня убить. Это к вопросам о мотивах — я не хочу об этом думать. Мне нужно, чтобы у меня температура была нормальной, а не о судьбе журналистики думать. У меня сейчас просто другие приоритеты.

— Вы чувствуете, что покушение вас каким-либо образом изменило?

— Никто не может выйти из такой истории прежним, это слишком серьезная травма для психики. Мне еще предстоит с этим ужиться, я пока вообще не понимаю масштабов этой травмы. Я не случайно сказала про приоритеты — прямо сейчас я хочу заниматься своим физическим здоровьем. Параллельно я буду со своим врачом разбираться со своим психическим здоровьем. И, видимо, в процессе работы я начну понимать, как я изменилась — и изменилась ли.

Сейчас я просто ужасно рада, что жива. Рада, что мы говорим с вами по телефону, а в это время мне пришло минимум 15 сообщений. Я рада, что периодически смотрю в окошко и там начинает идти то дождь, то снег. Меня радуют очень простые вещи: мой доктор сегодня разрешил помыть мне шею, это очень круто, поверьте! Да, наверное, месяц назад я бы этому не радовалась, а сейчас радуюсь… И хорошо, и здорово, правильно.

Как я была рада видеть коллег или [журналистку «Эха Москвы»] Иру Меркулову, которая была рядом, когда меня забирала машина скорой. Я помню, какими глазами она смотрела на меня тогда, истекающую кровью, а сейчас мы опять видим друг друга, и это совершенно непередаваемое счастье.