Как чужие идеи незаметно проникают в нашу жизнь По просьбе «Медузы» историк и автор книги «Храм войны» Илья Венявкин рассказывает о пяти книгах, посвященных исследованию идеологий
«Храм войны» — новая книга историка и сооснователя Russian Independent Media Archive (RIMA) Ильи Венявкина. Она вышла в издательстве «Медузы» при участии StraightForward Foundation. На примере биографий девяти публичных фигур — от сатирика Михаила Задорнова до медиаменеджера Маргариты Симоньян — автор показывает, как своеобразная «религия войны» постепенно формировалась и захватывала самые разные публичные сферы — образование, развлекательную индустрию, активизм и так далее. По просьбе «Медузы» Илья Венявкин делится списком книг о том, как идеи и идеологии незаметно проникают в нашу жизнь.
Купить бумажную книгу Ильи Венявкина «Храм войны» или заказать epub можно в нашем «Магазе».
Юрий Лотман, «Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века)»
Наверное, с этой книги для меня, как и для многих моих ровесников, началось увлечение историей, филологией и культурой. Лотман поразил меня, показав, что даже самые обычные человеческие поступки могут требовать многослойного культурного анализа. За жестом, интонацией или манерой держаться он умел увидеть целый мир идей и идеологически обусловленных выборов.
В самой яркой, на мой взгляд, главе «Декабрист в повседневной жизни» Лотман объясняет, как молодые дворянские революционеры 1820-х годов — декабристы — создавали не только политические программы, но и новый тип человека, противопоставленный привычным придворным нормам. Их убеждения проявлялись не столько в манифестах, сколько в повседневных жестах — в том, как они говорили и как отказывались «быть как все» на балах и в гостиных Петербурга.
Когда Чацкий из «Горя от ума» отказывается следовать ритуалам светского дома — не зевает в потолок, не жмется в углу, не говорит банальностей, — его позиция оказывается не просто особенностью характера, а жестом идейного сопротивления. Для декабристов, замечает Лотман, любой поступок становился знаком революции, символическим действием. Поведение превращалось в литературу, а стиль жизни — в выражение убеждений.
Этот подход делает идеологию живой и осязаемой: она проявляется не в лозунгах, а в телесных привычках, ритуалах, интонациях. Лотман учит читать повседневность как текст, где жест или отказ от него значат не меньше, чем слово. Он показал мне, что для того, чтобы понять идеологию, нужно читать жизнь как литературу.
Андрей Зорин, «Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века»
В книге «Кормя двуглавого орла» Зорин пишет, что государственная идеология России рождалась не в кабинетах, а в стихах, одах, мифах и театрализованных жестах власти. Особенно захватывает его рассказ о «греческом проекте» Екатерины: императрица вместе с Потемкиным мечтала о создании новой Византии — с Константинополем как «восточным троном» для ее внука Константина. Зорин показывает, что за блеском медалей, триумфальных арок, салютов скрывалась попытка написать историю заново, вернуть Россию к истокам христианства через Крым и таким образом утвердить ее как наследницу античного и византийского мира.
«Таврический Херсон — источник нашего христианства, а потому и людскости, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое», — в 1783 году писал Екатерине Потемкин. Читая это сегодня, трудно не услышать зловещее эхо: те же символы — Крым, Византия, православие, имперская миссия — вновь ожили в идеологии Путина.
Зорин писал о XVIII веке, но его анализ звучит пугающе современно, потому что он вскрывает механизм, позволяющий превратить утопию в насилие. Зорин объясняет, как поэтический и религиозный язык подменяет реальность, превращая агрессию в восстановление справедливости, а экспансию — в исполнение исторического долга. Его книга наглядно демонстрирует, что идеологические мифы способны переживать столетия, лишь меняя декорации и имена, но сохраняя ту же структуру соблазна — соблазна видеть в завоевании акт духовного спасения.
Йохен Хелльбек, «Революция от первого лица: дневники сталинской эпохи»
Книга Хелльбека — поразительное исследование того, как советская идеология проникала в человеческие души. Она показывает, что сталинская эпоха не только подавляла, но и порождала новые формы самосознания: миллионы людей учились смотреть на себя глазами государства. Русский заголовок книги не сохранил драму английского названия «Revolution on my mind» — герои книги и думают о революции, и сами производят революцию в своем сознании. Для них язык советской власти становится языком души, а понятия вроде «перевоспитания» и «самокритики» превращаются в формы интимной работы над собой.
Особенно сильны истории Степана Подлубного и Зинаиды Денисьевской. Подлубный, простой советский служащий, вел дневник в 1930-е годы, стараясь быть «новым человеком». Его записи полны страстных признаний в любви к партии, отчетов о собственных сомнениях, попыток «исправить себя». В его дневнике видно, как он буквально редактирует свою душу, стирая «неверные» мысли и переписывая фразы, чтобы звучать более «по-советски». Денисьевская — сельская учительница, которая столь глубоко впустила в себя идеологию, что ее личные чувства, привязанности, ревность и боль стали восприниматься ею самой как политические ошибки. Их обоих объединяет трагическая честность: они не лицемерят, а искренне хотят соответствовать идеалу, который их же и разрушает.
Эти истории пугающе конкретны: идеология здесь не абстракция, а режим внутренней речи, способ думать, любить и страдать. Подлубный и Денисьевская — это герои, которые пытались жить по сценарию государства, превратив собственное сознание в поле революции. И в этом — главный ужас и сила книги Хелльбека: она показывает, как тоталитаризм не просто правит людьми, а заставляет их переписывать самих себя от первого лица.
Arlie Russell Hochschild, «Stolen Pride: Loss, Shame, and the Rise of the Right»
Эта книга — история о том, как один маленький город в Кентукки стал метафорой большой американской иллюзии. Когда я читал эту книгу, то с интересом следил за тем, как идеи и чувства — стыд, гордость, вера в справедливость — формируют поведение людей в обществе совершенно отличном от российского и советского. Хохшильд, известная социолог из Калифорнии, отправляется в Пайквилл, маленький шахтерский городок в Кентукки, чтобы понять, почему его жители, потерявшие работу и стабильность, с такой страстью поддерживают политику Трампа, которая, кажется, делает их еще беднее.
В разговорах с десятками жителей Пайквилла Хохшильд услышала, что они описывают свою жизнь как ожидание в длинной очереди за Великой американской мечтой. Они терпеливо ждут своей очереди, чтобы получить шанс на достойную жизнь. Но очередь не двигается. А тут еще кто-то — мигранты, афроамериканцы, городские либералы — будто бы «пролезает вперед», и люди из Пайквилла чувствуют себя обманутыми, униженными, забытыми.
Хохшильд пишет без злобы, но с поразительной эмпатией. Ее герои не «жертвы пропаганды», а люди, для которых вера в американскую мечту стала частью их идентичности. Они не просто поддерживают правых политиков — они защищают свое чувство морального достоинства, потерянное в мире, где экономические и культурные ориентиры исчезли. Автор показывает, как обида превращается в идеологию, а идеология — в повседневное поведение: как люди начинают говорить, шутить, воспитывать детей и голосовать, стараясь вернуть себе утраченное достоинство.
Дуглас Стоун, Шейла Хин, Брюс Паттон, «Неудобные разговоры. Как общаться на невыносимо трудные темы»
Эта книга выделяется среди остальных не только содержанием, но и жанром: это практическое руководство, написанное ведущими экспертами Гарвардского проекта по переговорам. После Лотмана, Зорина, Хелльбека и Хохшильд книга Хин, Стоуна и Паттона кажется почти утилитарной — она не о больших идеях, мифах и идеологиях, а о том, как вести разговор с живым человеком, когда все идет наперекосяк. Но именно в этой практичности скрыта ее глубина.
Авторы показывают, что каждый трудный разговор состоит из трех уровней: фактов («что произошло»), эмоций («что я чувствую») и идентичности («что это говорит обо мне»). И если два первых уровня можно обсудить, то третий — самый сложный: он затрагивает представление человека о себе, о своей порядочности, справедливости, умении быть хорошим. Стоит задеть эти струны — и разговор превращается в поединок. Поэтому, чтобы разрешить конфликт, авторы советуют научиться видеть не только свои доводы, но и ценности, страхи и самоощущение другого человека.
Для меня эта книга встала в один ряд с предыдущими именно поэтому: она показывает, что понимание идей, идентичности и ценностей необходимо даже в самой бытовой ситуации. Хотим ли мы примириться с близким, договориться с коллегой или понять политического оппонента — все начинается с одного вопроса: что для него самое важное? Без ответа на этот вопрос не бывает ни взаимопонимания, ни выхода из конфликта. И в этом смысле «Неудобные разговоры» — это тот же разговор о человеческих идеях, только переведенный на язык повседневной практики.