«Другого способа лечения нет и сейчас» Русские жертвы Эболы: расследование Даниила Туровского

Эпидемия Эболы продолжается. К концу октября 2014 года зарегистрировано более 7,5 тысячи случаев заражения, более половины — с летальным исходом. Согласно «плохому сценарию», представленному центрами по контролю и профилактике заболеваний США, в начале следующего года почти полтора миллиона человек в мире будут больны вирусом.

Большая часть больных — жители Африки; единичные случаи заражения зафиксированы в США и Европе. В России периодически сообщают о госпитализации пациентов с подозрениями на Эболу, но информация об этом не подтверждается. 

Тем не менее в России от Эболы и ее «родственника» вируса Марбург люди уже умирали. Точно известно о двух смертях; еще один человек выжил. Все истории заражения — лабораторные; они связаны с исследованиями, проводившимися в научном центре «Вектор», где разрабатывалось биологическое оружие. 

Специальный корреспондент «Медузы» Даниил Туровский отправился в Новосибирскую область, чтобы выяснить, при каких обстоятельствах люди заражались опасными вирусами, и разыскал человека, выжившего после смертельной африканской лихорадки.

Выживший. 1990 год

«Ощущения странные: из кожи везде сочится кровь, но сама кожа не болит. Болит все остальное: голова, глаза, печень, спина, мышцы. В теле жутчайшая ломота. Сильнейшая чувствительность. Любое касание отдается болью. Не говоря уже о том, какую боль испытываешь, когда вводят шприцы. И еще — неспособность, а главное, нежелание вставать. Проходит час, день, неделя, больше, а вставать не хочешь», — рассказывает мне Сергей Визунов, заразившийся в 1990 году вирусом Марбург, «родственником» Эболы.

Апрель 1990-го. Верховный совет СССР принимает закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР». В «Московском комсомольце» выходит статья «К нам едет Пол Маккартни». В поселке Кольцово под Новосибирском младший научный сотрудник НПО «Вектор» Сергей Визунов начинает свой обычный день: выходит из своей однокомнатной квартиры, где он живет с женой и четырехлетней дочкой, направляется на работу; минует проходную и скоро оказывается в лабораторном корпусе. Визунов занимается разработкой вакцинного препарата против вируса Марбург.

Ничего особенного с Визуновым 11 апреля не произошло. Но через пару дней, во время домашнего праздника, он замечает, что подхватил простуду. Ближе к ночи у него резко повышается температура, появляется озноб, он принимает жаропонижающие. Рано утром 16 апреля замечает на теле ярко-красные точки и пятна — геморрагические высыпания.

«Я понял, что это не обычная болезнь, когда появились высыпания на коже по всему телу, — рассказывает мне Визунов. — Немедленно сообщил руководству [НПО]. Я уже в тот момент понимал, что это, скорее всего, Марбург. Меня отправили на срочное обследование и подтвердилось, что это Марбург». Следующие 123 дня Визунов провел в стационаре при «Векторе».

По официальной версии, исследователь заразился, «работая с нарушением правил техники безопасности с сывороткой крови лабораторного животного, зараженного вирусом, считая этот материал утратившим инфекционность». Визунов считает, что инфицирование произошло, когда он случайно потер пальцем глаза — уже в первые дни у него начался сильнейший конъюнктивит.

«При поступлении состояние больного было средней тяжести. Пациент вял, подавлен, явно испуган своим состоянием», — цитата из статьи «Случай лабораторного заражения лихорадкой Марбург» в «Журнале микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии», написанной сотрудниками «Вектора» (1994). «Я понимал, что могу не выжить. У Марбурга высочайшая смертность, но страх был не об этом, страх был за других — я за это время общался с очень многими людьми», — говорит Визунов. По данным, приведенным в той же статье, до госпитализации Визунов контактировал с 12 родственниками и 58 сотрудниками «Вектора». Родственников освободили от работы и изолировали дома, дважды в день их посещали врачи; сотрудников «Вектора» не изолировали, но тоже дважды в день осматривали.

После поступления в стационар Визунову провели гемосорбцию (пропускание крови через угольные фильтры) — состояние ухудшилось, вплоть до того, что он «впал в прострацию»; затем несколько сеансов плазмафереза — и, наконец, больному стало лучше. К 9 июня его состояние оценивалось как удовлетворительное. Выписали Визунова 14 августа 1990 года.

«Я думаю, если бы доктора, которые меня лечили, обобщили все это в рабочую лечебную методику, это можно было бы использовать в нынешней ситуации, — говорит он. — Это дорогостоящее лечение, все сотрудники «Вектора» сдавали кровь [для плазмафереза]». Один из авторов той научной статьи, многолетний сотрудник «Вектора» Сергей Нетесов добавляет: «Я сейчас удивляюсь тому, что больных Эболой выпускают. После него [вируса] есть серьезные осложнения, рецидив болезни, который возникает где-то через месяц. Этот рецидив выражается в виде орхита, воспаления яичек. Вот чего нужно бояться».

После завершения лечения Визунов бросил исследования Марбурга. Ненадолго вернулся в «Вектор»; потом, по его словам, «наступило коммерческое время» — и он переехал в Новосибирск. «Прошло уже сколько лет, а у меня до сих пор зашкаливает давление — потому что болезнь вызвала тотальное поражение всех сосудов, — рассказывает он. — Мыслями в то время стараюсь не возвращаться. Давно сработала защитная реакция».

«Вариант У». 1988 год

Научно-производственное объединение «Вектор» создавалось в первую очередь как лаборатория для разработки наступательного биологического вооружения, которая была замаскирована под гражданский институт, рассказывает в книге «Мертвая рука» бывший спецкор и руководитель московского бюро The Washington Post Дэвид Хоффман (за эту книгу, посвященную холодной войне, он получил Пулитцеровскую премию).

Здания «Вектора» начали строить в середине 1970-х, а вскоре приступили к набору исследователей. Позвали в том числе только окончившего факультет естественных наук Новосибирского государственного университета Сергея Попова. Попов стал младшим научным сотрудником «Вектора», а в 1978-м возглавил химическую лабораторию.

«Мы были совершенно наивны и не понимали, что происходит. Нас просто пригласили в новый институт, и все», — рассказывал Попов Хоффману. Позднее Попову сообщили: «Вы как заведующий лабораторией должны понимать, что помимо научных исследований нам нужно вести работу и по некоторым военным проектам, чтобы защитить страну». Ученому пришлось подписать документы о неразглашении — отказаться он уже не мог.

Сергей Попов изучал вирус оспы, а именно его применение в качестве бактериологического оружия; несмотря на то, что в 1972 году СССР подписал международную конвенцию о запрещении биологического и токсинного оружия (она прямо запрещала создание и производство средств бактериологической войны).

Лев Сандахчиев, руководивший «Вектором» с 1979-го по 2005-й, утверждал, что «Вектор» никогда не занимался разработкой биологического оружия. Хоффман описывал Сандахчиева как «ловкого дельца, готового на все ради своего предприятия». Сандахчиев умер в 2006 году. После него в «Векторе» сменились несколько директоров, ни один из них не задерживался дольше, чем на три года; сейчас обязанности директора исполняет бывший глава новосибирского Роспотребнадзора Валерий Михеев.

В 1999 году начальник управления по биологической защите минобороны России Валентин Евстигнеев подтвердил, что «Вектор» работал над созданием биологического оружия. В интервью специализированному журналу «Ядерный контроль» Евстигнеев заявлял, что в 1980-е — на основе данных, представленных КГБ и ГРУ, — был составлен список из 37 возбудителей различных заболеваний, по которым Союз должен разработать средства защиты. «Создавая средства защиты, нужно было создать какую-нибудь копию — подобие средства нападения. Поэтому нужно было научиться выращивать возбудители. <…> Следующим шагом было создание средств доставки и применения этого биологического веществ. Весь этот цикл работ и был так называемой наступательной частью, который создавал реальную адекватную угрозу, и в 1992 году был запрещен и ликвидирован». Евстигнеев добавляет, что в конце 1980-х «НПО «Вектор» рассматривали как «промышленную базу для производства наступательных биологических препаратов».

* * *

В апреле 1988 года в московском кабинете заместителя директора «Биопрепарата» Канатжана Алибекова раздался телефонный звонок (Алибеков сам рассказывал об этом журналу The New Yorker). «Биопрепарат» — объединение, которое курировало советские институты и НПО, занимавшиеся инфекциями и вирусами; в том числе — новосибирский «Вектор» и Загорск-6, вирусологический центр под Сергиевым Посадом (Московская область).

Директору «Биопрепарата» звонил руководитель «Вектора» Лев Сандахчиев — чтобы рассказать о неприятном происшествии в НПО. Алибеков прервал Сандахчиева — не телефонный разговор — и попросил прислать шифрограмму, то есть зашифрованную телеграмму.

В шифрограмме сообщалось: пострадал руководитель лаборатории по работе с вирусом Марбург Николай Устинов. В то время Устинов изучал возможность применения вируса в военных целях; в долгосрочной перспективе его собирались помещать в боеголовки — они должны были встать на вооружение вместе с другим биологическим оружием, использовавшим штаммы оспы, чумы и сибирской язвы.

Коллеги описывали Николая Устинова как человека общительного, остроумного и обожающего свою работу.

Как выяснилось позднее, в момент «аварии» (именно так «векторовцы» называют лабораторные случаи заражения) Устинов собирался ввести морской свинке инъекцию вируса, но промахнулся — игла проколола два слоя защитных перчаток. Устинов сообщил о происшедшем руководству; его поместили в стационар и изолировали. Алибеков рассказывал The New Yorker, что Устинов не боялся смерти, но сильно грустил из-за того, что не мог видеть родственников.

На четвертый день после заражения у него начались сильные головные боли, глаза покраснели, появилась геморрагическая сыпь. Устинов начал вести дневник — чтобы оставить коллегам информацию о том, что чувствует умирающий от Марбурга. Из его кожи сочилась кровь; последние страницы дневника заляпаны кровавыми кляксами. Вскоре он впал в прострацию, а 30 апреля умер.

«От одного воспоминания о том времени мне становится плохо», — признается вдова Устинова.

Из тела Устинова извлекли печень и селезенку; этот биоматериал позднее изучали в лаборатории. Штамм из его крови (оказавшийся более устойчивым, чем тот экспериментальный штамм, с которым работал сам исследователь) назвали «Вариант У» — в честь Устинова. Алибеков рассказывал журналу The New Yorker, что к концу 1991 года «Биопрепарат» планировал начать производство «Варианта У» для боеголовок. Он также заявлял, что в «Векторе» создали рекомбинант Эболы-оспы. «Как оружие Ebolapox будет давать геморрагические последствия; [рекомбинант] приводит к более высокой смертности по сравнению с Эболой, и обладает высокой заразностью оспы», — рассказывал он.

Исследователь Сергей Визунов, заразившийся Марбургом в 1990 году, уверяет, что его работа не была связана с производством биологического оружия: «Нужно было сначала создать вакцину. Я работал на своем участке поля». Бывший замдиректора «Вектора» Сергей Нетесов сказал мне, что информацию о случае Устинова «до сих пор официально запрещено публиковать».

Русская сыворотка. 1990-е

Маршрутка тормозит у остановки «Проходная № 1». За проходной — несколько зданий: главное административное недавно отремонтировали, оно поблескивает на солнце; рядом серые бетонные корпуса; в отдалении стоит «шестерка», как ее называют сотрудники — шестиэтажное строение, где хранятся наиболее опасные патогены: чума, сибирская язва, оспа, Эбола, Марбург и другие.

До «Вектора» можно дойти и пешком, он находится в нескольких километрах от жилых домов поселка Кольцово; до него тянется развалившаяся бетонная дорога, проросшая травой. В стороне от работающих корпусов — два недостроенных с 1990 года здания, в них планировали разместить новые лаборатории.

Ближайшее к «Вектору» строение — Сибирский ликеро-водочный завод. В Кольцово про «Вектор» ходят разные легенды: мол, там в подвалах хранят трупы инопланетян, а еще есть особая эскадрилья, которая в случае серьезной аварии забросает и «Вектор», и поселок вакуумными бомбами.

На сером заборе с колючей проволокой через каждые 50 метров выведена надпись «Запретная зона. Проход запрещен». За забором, как на государственных границах, песчаная насыпь — чтобы заметно было, если кто пробежит и оставит следы. По внутреннему периметру — еще один забор, с закрепленными на столбах видеокамерами и фонарями.

Для сотрудников «Вектора» работа связана и с другими ограничениями, связанными с правилами биологической безопасности. Все сотрудники, работающие с инфекциями, должны жить в Кольцово; они не имеют права выезжать за пределы поселка, не пройдя обсервации (карантина) длиной в 21 день. Обсервация — советский стандарт для учреждений, работающих с патогенами; это правило ввели после случая 1930-х годов, когда один из сотрудников саратовского противочумного института приехал в Москву, остановился в гостинице и через несколько дней заболел чумой, вызвав серьезный переполох в столице.

За тем, как на «Векторе» соблюдаются правила биологической безопасности, сейчас следит Федеральная служба по экологическому, технологическому и атомному надзору (Ростехнадзор); сотрудники ведомства периодически проверяют объект. Во время одной из ревизий, в 2008 году, ростехнадзоровцы нашли на «Векторе» многочисленные нарушения по сбору, обезвреживанию, транспортировке, утилизации опасных отходов класса А. Суд оштрафовал «Вектор» на 40 тысяч рублей.

* * *

На исследователе Эболы Александре Чепурнове — клетчатая фланелевая рубашка. Ему около 50-ти, он много улыбается и часто заглядывает в смартфон. Мы встречаемся с ним в кафе в центре новосибирского Академгородка. На территории городка среди сосен расположились десятки институтских корпусов, по тропинкам шустро бегают ученые с папочками в руках; в общем, даже и мне хочется скачать на «киндл» какой-нибудь из романов Стругацких.

Чепурнов занялся Эболой из-за любви — в буквальном смысле слова. Окончив аспирантуру Иркутского государственного университета по специальности ботаника, исследовал флору Восточного Саяна, а потом женился на девушке — санитарном враче. В Иркутске она работала в противочумном институте.

Вскоре тогдашнего начальника Чепурнова назначили директором ботанического сада в Академгородоке; он решил переехать вместе с ним. Жена Чепурнова пошла работать на «Вектор», Чепурнову ботаника наскучила — и он тоже устроился в «Вектор».

В 1983-м Чепурнова отправили на трехмесячные учебные курсы, посвященные работе с опасными инфекциями — в тот же самый противочумный институт в Иркутске, где всего несколько месяцев назад работала его жена. Он поехал туда вместе с таким же новичком-векторовцем Николаем Устиновым, изучавшим вирус Марбург. Чепурнов и Устинов подружились. Вернувшись в Кольцово, Чепурнов познакомился с его женой; оказалось, что они живут в соседних подъездах. Устинов занимался Марбургом, а Чепурнов — Эболой.

Через пять лет, в 1988-м, Устинов погибнет — и станет «вариантом У».

В начале 1990-х ученые бежали из «Вектора» кто куда; из лабораторий, занимавшихся Эболой и Марбургом, вспоминает Чепурнов, уходили работать в таможню, салоны массажа, ветеринарные клиники. Однако в его лаборатории особо опасных вирусных инфекций сложился постоянный коллектив, который продолжал изучать Эболу, регистрировал патенты, готовил статьи, ездил на конференции за рубеж. «Начали недоброжелатели писать в инстанции, вот так и сяк, занимается [лаборатория] важными вещами двойного назначения, а при этом общается с иностранцами, в Госдеп ходит, в общем, иностранный агент», — рассказывает Чепурнов.

По телевизору в новосибирском кафе показывают сюжет Euronews о том, как с Эболой справились в Нигерии. «Смотрите, мы нервничаем, а они уже», — говорит Чепурнов.

Я протягиваю Чепурнову распечатку одного из патентов, которые зарегистрированы на его лабораторию — в документе говорится о «русской вакцине» от Эболы и Марбурга. «А! — кивает он. — Это патент на иммунизацию. Мы после случая с Устиновым думали, что делать-то, если произошла травма? Думали вплоть до того, что, может, топорики с собой носить? Чтобы, если укололся, — раз, и палец сразу отрубить».

В начале 1990-х Чепурнов и его коллеги провели эксперимент. У кролика из вены рядом с ухом брали кровь; одновременно в заднюю лапу вводили вирус Эбола. Уже через минуту вирус высеивался в крови, взятой из уха; это значит, что он распространялся мгновенно. «Топорик, может, и не помог бы, — объясняет Чепурнов. — Но самая эффективная вещь для экстренной профилактики — это имунноглобулин».

После смерти Устинова команда Чепурнова разработала сыворотку, которая помогает, если ее ввести в первые часы после заражения. Лабораторным козам вкалывали гомогенат (измельченную ткань) печени зараженной Эболой обезьяны. Затем у животных забирали кровь с антителами. «От крови отделяешь сыворотку, из сыворотки выделяешь имунноглобулин, и это можно для лечения использовать», — объясняет Чепурнов. По его словам, имунноглобулин успешно применяли, как минимум минимум, в четырех происшествиях в лаборатории (вкалывали лаборанту Антонине Пресняковой, врачу Петру Калинину; имена двух других Чепурнов не помнит).

Эти случаи без упоминания имен описаны в статье, вышедшей в The Journal of Infections Diseases за 1999 год. Речь в ней идет о четырех пациентах с подозрениями на заражение Эболой. Двое поранились, когда мыли клетки, в которых умерли болевшие Эболой животные. Двое укололись иглами: одна использовалась для забора крови у зараженной обезьяны; другая — во время процедуры плазмафереза с зараженной обезьяной. Всех лечили препаратом с имунноглобулином; они выжили.

В Загорске-6 (НИИ Микробиологии в Сергиевом Посаде, он до сих пор подчиняется министерству обороны) велись параллельные разработки препарата с нейтрализующими вирус Эбола антителами; правда, там сыворотку высеивали из крови лошадей, а не коз.

По словам Чепурнова, в 1990-е препарат небольшими дозами производился в Новосибирске и Загорске-6. В 1995 году во время вспышки Эболы в Конго российские исследователи передали Всемирной организации здравоохранения 100 ампул с сывороткой. У самого Чепурнова до сих пор хранятся семь ампул.

Генерал-майор медицинской службы Александр Махлай, директор Загорска-6 с 1990-го по 1999-й, за эту разработку получил звание Героя России. «База, на которой прежде велись подобные исследования, в период необдуманных военных реформ изрядно пострадала, и сегодня не готова к масштабным работам, — заявлял Махлай в августе 2014 года «Российской газете», — Ясно, что высокий эффект сейчас дают карантинные мероприятия, но пока адекватных средств лечения, кроме нашего иммуноглобулина, нигде в мире не создано, насколько я знаю».

Чепурнов с ним согласен. «Другого способа лечения нет и сейчас. Тот же Zmapp, который ребята наработали — это то же самое, только искусственная конструкция. Ее так много не наработаешь. Это технологически сложно, поэтому они не могут обеспечить всех», — рассказывает он. Препарат Zmapp, о котором говорит Чепурнов, — американская разработка, которая сейчас находится на стадии тестирования; впрочем, ее уже применяли на людях. В августе 2014 года с помощью Zmapp вылечился гражданин США.

Чепурнов считает: сейчас нужно срочно начать «коллекционирование крови» переболевших Эболой для создания препаратов с человеческими иммуноглобулинами. Иммуноглобулин из человеческой крови будет гораздо эффективнее для лечения, нежели препарат из крови животных, который при введении может вызвать у пациента отрицательную реакцию на чужеродный белок.

«Брать хотя бы по 100 миллилитров и переправлять в «Вектор» и Сергиев Посад. Для них [переболевших] это деньги, для нас — это препарат», — заключает он.

Антонина. 2004 год

Каждый год в середине мая Чепурнов и другие бывшие сотрудники лаборатории особо опасных вирусных инфекций собираются на могиле старшей лаборантки «Вектора» Антонины Пресняковой.

В один из дней в перерыве между майскими праздниками 2004 года Преснякова работала в лаборатории с вирусом Эбола. В соответствии с правилами, Преснякова сперва отправилась в «чистую зону», где готовят посуду. Потом переместилась в «грязную зону»: разделась, зашла в гермодверь, надела пижаму, респиратор, перчатки, а также защитный костюм «Антибелок-5». В «грязной зоне» Антонина прошла мимо изолирующего бокса (сундука с отверстиями для рук; «векторовцы» называют его «крокодилом») и направилась в виварий, где стоят шкафы с животными.

После работ в виварии лаборантка начала уборку — и в этот момент обнаружила в контейнере с хлорамином шприц без колпачка, рассказывала Преснякова спустя пару часов. Она попыталась втянуть пролившийся раствор внутрь, но игла затромбировалась. Тогда Преснякова решила закрыть его колпачком, но промахнулась и укололась. Лаборантка позвонила по телефону дежурному по этажу, тот доложил начальнику отдела биологической безопасности.

Она прошла через трехкратный хлораминовый душ и отправилась на режимную комиссию.

«Мы первое время думали, что шприц, которым она укололась, побывал в хлорамине и беды никто не ждал, меня в первые дни к ней пускали, никто не ждал того, что произойдет дальше», — говорит Чепурнов. К тому же, рассказывает он, до этого происшествия Преснякова несколько раз принимала иммуноглобулин «на всякий случай» — и все было гладко.

В журнале «Инфекционные болезни» за 2005 год подробно описывается болезнь Пресняковой. Поступила в стационар спустя 3 часа 40 минут после аварии, жалоб не предъявляет. Проведена профилактика имунноглобулином. Персонал работает в противочумных костюмах. На седьмой день отмечен первый подъем температуры, появились высыпания, проводится плазмаферез. Состояние улучшилось. На девятый день появились слабость, рвота с кровью, температура 39,7. На лице и туловище появилась обильная сыпь. Отмечается отечность век, губ, носа. На 12-й день пациентка заторможена, отмечено увеличение печени. На 13-й день состояние крайне тяжелое, температура около 40, больная не может говорить. Появились боли в животе, сильная тошнота, по всей поверхности тела геморрагическая сыпь, кровоизлияния. На 14-е сутки в 2 часа ночи констатирована смерть.

«Пресняковой имунноглобулин не помог, потому что она брала кровь у морских свинок на последней стадии болезни. Была дикая доза концентрации вируса», — объясняет Нетесов, бывший замдиректора «Вектора».

Спустя месяц после «аварии», рассказывает Нетесов, происшествие разбирали в Москве — в Роспотребнадзоре. Совещание проводил тогдашний глава ведомства Геннадий Онищенко. Он спрашивал, почему не уволен заведующий лабораторией Чепурнов. Нетесов ответил, что лаборатория Чепурнова — единственная занимающаяся опасными вирусами Эбола и Марбург.

Спустя несколько месяцев, с приходом в «Вектор» нового директора, лабораторию закрыли, а Чепурнова уволили.

После увольнения Чепурнов написал художественную книгу «Эбола.ru» — о сотруднике, на которого нападает зараженный Эболой кролик (в распоряжении «Медузы» есть первые три главы) и на несколько лет уехал работать в Мичиганский университет.

Нетесов спустя десять лет утверждает, что виноват в «аварии» с участием Антонины Пресняковой сам Чепурнов. 

Каждый вторник Нетесов обходил лаборатории. В один из таких дней весной 2004-го он зашел в лабораторию особо опасных вирусных инфекций, Чепурнова там не оказалось. Нетесову доложили, что Чепурнов в последнее время приезжает в полдесятого. «В зону в 9 входят, а по правилам он должен провести всем инструктаж. Как можно приезжать в полдесятого?» — возмущается Нетесов. Он доложил об этом директору «Вектора» Сандахчиеву, тот пригрозил Чепурнову увольнением, если он не начнет соблюдать правила техники безопасности. Чепурнов пообещал исправиться. Разговор произошел в марте 2004-го. А случай с Пресняковой — в мае.

«Из-за чего произошел случай? — говорит Нетесов. — Она делала ненужную вещь в ненужное время. Неправильно снимала иглу, ее пинцетом нужно снимать, а она — руками. Она шприц достала из дезраствора, хотя это полагается делать не в день опускания, а через 48 часов. Еще и колпачок хотела надеть. А это даже с обычным шприцом операция небезопасная. Куча нарушений правил безопасности».

Мы сидим с Сергеем Нетесовым в его кабинете в Новосибирском государственном университете, где он работает проректором по научной работе. Нетесов одет в костюм; белая рубашка не заправлена в брюки. Столы в кабинете завалены архивными папками, документами, книгами; в стеллажах — такой же беспорядок. Он открывает ноутбук, поворачивает ко мне, на экране — презентация лекции об истории возникновения Эболы, которую он будет на днях читать студентам.

На одном из слайдов Нетесов не находит нужную статью, ищет ее в другом компьютере; наконец, понимает, куда она пропала — и предлагает пойти есть пельмени. «А вы знаете, что в России тоже есть очаги геморрагической лихорадки? [Заболевание, вызываемое несколькими семействами вирусов — в том числе, филовирусов, к которым относятся Эбола и Марбург] — вдруг спрашивает он. — Крымской. Она распространена в Волгограде и Краснодарском крае. Распространяют ее клещи, поэтому заражаются только пастухи овец. Несколько человек в год умирают».