Оппозиционный политик Андрей Пивоваров должен был через месяц освободиться из тюрьмы. И тут его неожиданно обменяли Дома в Петербурге Пивоварова ждала мама. Вот ее интервью
Бывший директор «Открытой России» Андрей Пивоваров — один из первых осужденных по статье об «осуществлении деятельности» «нежелательной организации». Его арестовали в 2021 году, а на свободу он должен был выйти в сентябре 2024-го. Однако 1 августа, за месяц до освобождения, Пивоваров неожиданно оказался на борту самолета вместе с другими политзаключенными, которых Россия решила обменять на своих шпионов. Кооператив «Берег» поговорил с мамой Андрея Пивоварова Раисой Тюриковой: она ждала сына дома в Петербурге, когда узнала из новостей о том, что он летит в Германию. С разрешения коллег «Медуза» публикует это интервью целиком.
— Как вы узнали о том, что Андрея обменяли?
— Мне позвонил отец Андрея, это мой бывший муж. Позвонил где-то [в районе] от часа до двух, в это время. У меня есть интернет на даче, я смотрела [новости] — ничего не было. Про [Илью] Яшина вчера было что-то, но без подробностей, а про Андрея — не было. И вот где-то в районе двух часов мне позвонил [бывший муж] и сказал, что Андрей попадает [в списки на обмен] и поедет далеко — сначала в Турцию, потом в Германию.
— Он прочитал об этом где-то в СМИ?
— Да. Ему тоже позвонил кто-то из знакомых, и пошла вереница [звонков]. Потом мне позвонил племянник, тоже переслал информацию пофамильно: и [Владимир] Кара-Мурза, и Яшин, и все остальные. Близкие мне говорят: «Давай, делай заграничный паспорт». Предыдущий мой закончился. Я думаю: «Поеду [в город], надо сделать, пускай лежит — мало ли что». Пока шла на станцию, позвонил Андрей! Под номером было написано: Германия. Успокаивал, конечно: «Мам, не беспокойся, все нормально. Не знаю, как будет дальше, но пока это лучший вариант». Вот так он мне сказал.
Потом ребята, его друзья, звонили — тоже все успокаивают. Говорят, что хотя [до освобождения] оставался всего месяц, все равно это лучший вариант. Ладно, будем ждать — сделаю паспорт и сама поеду туда!
— Что вы чувствуете сейчас?
— За эти три с лишним года я, честно говоря, очень устала — мне довольно много лет. Я очень надеялась, что мы сможем сесть, поговорить, я смогу обнять человека — но пока все это откладывается. Весь день шли звонки — приятно, что все ребята о нем беспокоятся.
Самое главное, что он теперь будет в других условиях, а не в одиночной камере. А что будет дальше, никто не знает. Даже обычные люди, которые никак ни с чем не связаны, просыпаются и не знают, что будет завтра.
— Вы уже успели договориться с Андреем о встрече?
— Нет, конечно, что вы! Он буквально одну-две минуты [говорил по телефону]: я про его здоровье побеспокоилась, он попросил кое-что отцу передать, [жене] Татьяне — сам почему-то не смог до нее дозвониться. Я ему говорю: «Обнимаю, жду!» — как в письмах ему писала, все в том же духе.
Извините, информации немного… Он меня оберегает и, наверное, не все говорит. Но со слов его друзей я поняла, что это хороший вариант… А что было бы в сентябре, если бы он вышел? Из города ни ногой, в интернете не сидеть, не работать — и чем заниматься? Точно не знаю, но предполагаю, что ему было бы сложно.
— Как вы готовились к освобождению сына, которое должно было состояться через месяц?
— Готовили квартиру: у нас старый фонд, пыль, надо привести все в порядок, убрать вещи, которые не нужны. Я с посудой разобралась, привезла все, что считаю нужным для Андрея. Все такое, на бытовом уровне. Планировала, что 20 августа вернусь [с дачи] и буду закупать продукты в холодильник, чтобы он приехал, дверь открыл — а все готово. И друзья его наверняка пришли бы… А все мимо теперь, планы рухнули, даже бытовые.
— Вы допускали, что Андрея в принципе могут обменять? Он говорил что-нибудь об этом сам?
— Честно говоря, нет. Я знаю, что Андрей никогда не собирался покидать нашу страну. Никогда. У него этого и в мыслях не было — иначе мог бы уже сто раз уехать. Нет, он питерский мальчик — хотел здесь жить, у него уже корни пущены. По-моему, все это сделано без его согласия. Не знаю, конечно, как это делается, но, похоже, так решил кто-то из руководства.
Когда мне сказали, что произошло, и сбросили статью [с фамилиями других обменянных политзаключенных] — я прочитала, что Кара-Мурза еще попал, которому 25 лет дали. И другие люди тоже перечислены. Не знаю, они все были согласны [на обмен] или нет. Конечно, для Кара-Мурзы лучше, наверное, такой вариант, а Андрею-то остался месяц. Сама его не успела об этом спросить — да по телефону такие вещи и не обсуждают.
— После вас Андрей все-таки дозвонился до Татьяны: она писала, что муж узнал об обмене только около самолета.
— Я тоже так думаю — ему не нужно это [обмен]. Это все делается без их ведома, ставят перед фактом. Про Яшина пару дней назад писали в интернете, что его вывезли из колонии в неизвестном направлении — вот и все. У меня промелькнула мысль: «Ну мало ли, его переводят в другую колонию» — это единственное, что я предположила. А оказалось видите как!
— Что вы думаете сделать в первую очередь, когда увидитесь? Как вы представляли себе эту встречу, когда думали о его освобождении?
— Я знаю, что [у ворот колонии] его собиралась встречать большая компания его друзей. Думала, они приедут, я открою им дверь, полчаса пошепчусь с Андреем на кухне — и уйду, чтобы не мешать. Как говорится, отдаю друзьям в хорошие руки: берегите! А здесь все рухнуло.
— Теперь сами полетите в Германию?
— Ничего не могу сказать — полечу не полечу… Сделаю на всякий случай паспорт, а там видно будет, куда придется ехать. Главное — обнять, сказать на ухо хоть что-нибудь. Мне уже восьмой десяток, поэтому не много надо. Дождаться бы сына.
«Берег»