В Петербурге задержали советского диссидента Александра Скобова — из-за постов о взрыве на Крымском мосту Вот что об этом рассказывает его подруга Екатерина Молоствова — все произошло именно в ее квартире
В ночь на 3 апреля в Петербурге задержали советского диссидента, журналиста и участника «Форума свободной России» Александра Скобова. В это время публицист был в гостях у своих друзей — правозащитника Юлия Рыбакова и его жены, биолога Екатерины Молоствовой. Скобова обвиняют в «оправдании терроризма» (ст. 205.2 УК РФ), ему грозит до семи лет лишения свободы. Сначала некоторые СМИ связывали преследование журналиста с его постами о теракте в «Крокус Сити Холле», но уже известно, что ему вменяют в вину пост о взрыве на Крымском мосту в октябре 2022 года. Кроме того, в конце марта 2024-го Минюст внес Скобова в реестр «иностранных агентов», но он заявил, что не будет подчиняться требованиям властей, маркировать свои материалы и составлять отчеты. Также известно, что на Скобова составили административный протокол об участии в работе «нежелательной» организации. Кооператив независимых журналистов «Берег» выяснил детали задержания публициста у его подруги Екатерины Молоствовой. С любезного разрешения издания «Медуза» публикует этот текст целиком.
Александр Скобов в советские годы
Скобову 66 лет. В СССР он был политзаключенным и фигурантом последнего дела по статье об «антисоветской агитации». В первый раз его арестовали в 1978 году — за распространение антисоветских листовок. По приговору его отправили в психиатрическую лечебницу. На свободу он вышел в 1981 году.
Спустя четыре года его снова отправили в психиатрическую лечебницу — уже из-за акций с нанесением антисоветских надписей на стены зданий. В 1985 году Скобов вышел на свободу, а в 1988-м у него проходил обыск по делу об антисоветской агитации (статья 70 УК РСФСР). Спустя год дело было закрыто в связи с отменой уголовной статьи.
После распада СССР Скобов работал учителем истории, во время чеченской войны был активным участником антивоенного движения, состоял в партии «Яблоко» (вышел в 2010 году). С приходом к власти Владимира Путина Скобов выступал против президента, а с началом полномасштабной войны в Украине призывал помогать украинской армии. В марте 2024 года Минюст РФ объявил Скобова «иноагентом».
В интервью «Холоду» диссидент говорил, что не будет уезжать из России, потому что это придает больший вес его словам и он планирует «доказывать, что не всякому человеку можно заткнуть рот».
Мы очень давно знакомы: я узнала о Саше от родителей, еще когда мне было лет 12. А познакомились мы, когда мне было 18 [в середине 1980-х] — и с тех пор дружим. Поэтому совершенно нормально, что он гостил у нас. Он приехал вечером, потому что днем мы все работаем. [Было поздно,] и мы решили, что он останется у нас ночевать.
Мы немножечко посидели, потом Юлий Андреевич [Рыбаков] пошел гулять с собаками, а я спать, потому что мне нужно было рано вставать. [Перед сном] я включила фильм на компьютере, а Сашка сидел в другой комнате и что-то читал.
Я услышала какой-то шум и сначала решила, что это Юл пришел с собаками и они о чем-то с Сашей разговаривают. Но все равно выбежала — а он [Скобов] уже стоял на коленях с завернутыми [за спину] руками в наручниках среди группы из Следственного комитета. Юлия Андреевича не было.
Саша сам открыл им дверь. Но я не понимаю, почему, когда они позвонили, он не дошел до моей комнаты. Может быть, не хотел, чтобы нам ломали дверь — он же очень благородный! Джентльмен.
На улице явно были еще сотрудники, потому что в какой-то момент один из дяденек в балаклавке, с полностью закрытым лицом (их было двое таких), сказал, что муж уже подходит, подготовьте комнату для собак. Я объяснила, что у нас один пес очень старый, 16-летняя овчарка. Мол, не бойтесь, они добрые. На что было сказано, что у них есть спецсредства, чтобы, если что, «обезвредить» собак.
Сотрудники СК назвали статью — 205.2 [«оправдание терроризма»]. Сказали, что он [Скобов] предполагаемый преступник, поэтому производится обыск. Я не попросила у них документы — это моя грубая ошибка. Я просто очень испугалась за Сашу: он старый человек, сильно старше меня. Я была полусонная, и моей главной задачей на тот момент было увести его [из коридора] на кухню, чтобы он сел.
После этого я немного очухалась и попросила бумагу [ордер на обыск] — в ней был прописан наш адрес как место пребывания Скобова. Но про задержание в бумаге ничего не было. Она была напечатана, а адрес вписали от руки — они за ним, наверное, следили и по ходу вписали адрес.
После этого они попросили Скобова выдать телефон и компьютер. Он думал некоторое время, а я, естественно, без его одобрения не рвалась показывать, где лежит [его техника]. Тогда они пригрозили, что разгромят квартиру, и он мне сказал дать им его телефон и компьютер. Я выдала. Потом они попросили, чтобы я разблокировала свой телефон, и попросили мой компьютер. Я разблокировала, они увидели, что там исключительно школа, расписание — я учительница. В общем, поняли, что для них этот аппарат интереса не представляет.
Когда пришел Юлий Андреевич и начал рассказывать про права человека, они стали огрызаться. Но была очень вежливая женщина-следователь — она с Юлием Андреевичем по законодательной базе переговорила. Единственное — они не дали сфотографировать ордер. В остальном все было корректно: разрешили согреть Скобову чай, но велели разбавить его холодной водой — а то вдруг он в них плеснет. У них, наверное, такая инструкция.
Разрешили мне собрать для Скобова вещи и лекарства, но он отказался их брать. Сам, жестко. Я не знаю почему. Думаю, у него жесткая установка на голодовку или еще что-то. Но будет видно — сейчас с ним все-таки связался адвокат. Сама не берусь прогнозировать. Но Саша действовал [отказавшись от лекарств] достаточно осознанно.
После этого они сняли наручники и разрешили ему переодеться, покурить. Я видела, как сейчас проходят обыски — с разгромленными квартирами. Поэтому здесь не могу сказать ничего плохого: подобного они не делали. Вели себя настолько корректно, что спрашивали, можно ли им в туалет. Но все равно было страшно из-за балаклав. Поскольку я явно старше их, у меня сработал такой учительский момент: я [автоматически] обращалась к ним на «ты». Но в ответ на это не было агрессии! Агрессия была только [в ответ] на качание прав. Но на это [у силовиков] методички еще с советских времен.
Они пробыли у нас где-то два часа. Скобов почти все это время сидел на кухне — его вывели в комнату, только когда он из домашней одежды переодевался в брюки и куртку. Он реагировал на все железно — жестко улыбался. Это обычная Сашкина манера. Разговаривал, как обычно делал бы это в какой-нибудь напряженной ситуации: с иронией, но очень корректно.
Могу честно сказать: я очень испугалась. У меня было две задачи: не впасть в истерику и мобилизоваться. Мои родители были диссидентами, и, естественно, в детстве я видела обыски. Но из КГБ тогда не так приходили — они были в штатском. А люди в балаклавах пугают сильнее.
И у нас с мужем, и у самого Скобова, конечно, были опасения, что его будут преследовать. Его же только что [22 марта] объявили «иноагентом». И вызывали в этот центр — не помню, как он точно называется — из-за каких-то «иноагентских» нарушений и сотрудничества с какой-то иностранной организацией [«Форумом свободной России», зарегистрированным в Литве]. Вызовы были, но он говорил и даже в соцсетях писал, что принципиально туда являться не будет. Но согласитесь — все это не повод не принимать у себя старого друга!
Мы думали о том, что за ним может быть организована слежка. Мы не дети — мой муж тоже сидел. И родители у меня сидели, почти всю жизнь провели в ссылке. У меня был разговор с Сашей: я уговаривала его уехать и остаться в Константинополе [Стамбуле], куда он только что ездил встречаться со своими детьми [сыном и дочерью]. Я просила его, убеждала, но он не ребенок — он старше и гораздо опытнее меня. Он — политик, а это ведь совсем другая история.
«Берег»