Тимофей Руденко — бывший военный психолог, осудивший вторжение в Украину. За год его восемь раз отправляли в спецприемник и пытали — а теперь завели дело об «оправдании терроризма» Вот его история
Тимофей Руденко — офицер в отставке и бывший военный психолог, осудивший российское вторжение в Украину. В июле 2023-го его арестовали по уголовному делу об «оправдании терроризма» из-за комментариев о воюющих на стороне ВСУ чеченцах — по версии следствия, Руденко «оправдывал» именно их. До этого бывшего военного психолога больше года держали в спецприемнике под предлогом обвинений в мелком хулиганстве. Сам Руденко рассказывал, что его пытали, вынуждая признаться в подготовке терактов. Кооператив независимых журналистов «Берег» поговорил с матерью Руденко Юлией Киселевой. С любезного разрешения издания «Медуза» публикует этот текст целиком.
— Как Тимофей решил учиться на военного психолога?
— Ему всегда было интересно, как выстраиваются отношения между людьми. Он любит пофилософствовать, поговорить. Психолог — это ведь творческая в каком-то смысле работа, согласитесь? Любая работа с людьми — творческая.
А военный вуз он выбрал, потому что ему нравится дисциплина. Когда все на своих местах. Экзамены он сдавал в Новосибирское высшее военное командное училище (НВВКУ) — и не было уверенности, что поступит. Он не боксер, не самбист. Он у меня окончил музыкальную школу по баяну. В строю стоял предпоследним: рост 172 сантиметра. Не выделялся ни косой саженью в плечах, ни телосложением каким-то богатырским. Но в итоге прошел и физподготовку, и медкомиссию. Два года отучился, а к третьему курсу всю их специальность в Новосибирске закрыли — и перевели в Московский военный университет. Доучивался он уже в Москве.
Еще в НВВКУ он начал бороться с дедовщиной: там она возникала между детьми, которые поступали в вуз из кадетских училищ, и недавними школьниками, простыми пацанами. И конфликты были, и «в школу» меня вызывали. Я другими глазами посмотрела на своего сына еще тогда. Стержень в нем увидела. Что у него обострено чувство справедливости: он не мог молчать, когда видел, как обижают слабых.
— Как складывалась его армейская карьера?
— Он выпустился в 2015 году — и всего около года проработал. Служил замполитом, был заместителем командира роты по воспитательной работе. А потом заступился за срочника, к которому ротный применил физическое насилие. Сын увидел, вмешался и подрался с ротным.
Тогда же ему предложили написать заявление, отказаться от контракта добровольно. Сын пытался бороться, писал рапорты, но его никто не услышал. Не было ни средств, ни знакомств, чтобы доказать свою правоту: 23 года, лейтенантик.
Когда он отказался уйти сам, его уволили — причем с формулировкой «невыполнение условий контракта», с которой он потом не мог устроиться ни в какие ведомства серьезные, ни в МЧС, ни в охранные предприятия. Пришлось искать себя заново. Он и собак дрессировал в частном питомнике, и в аэропорту Домодедово работал на досмотре самолетов. Последний год — автомехаником.
— Что он думал про войну?
— Вы меня поймите: я приехала на заработки в Москву. Так что сын жил со своей девушкой и ее родственниками, а я жила на работе: одна основная, с проживанием, и две подработки. По 16 часов в день без выходных. Мне сидеть чаи гонять некогда было. Обсуждать какие-то глобальные темы просто не было сил.
— Но внимание силовиков Тимофей впервые привлек, когда опубликовал во «ВКонтакте» пост, осуждающий российское вторжение, а также оставил несколько антивоенных комментариев в телеграме.
— Да, вот если у меня не было ни сил, ни времени (я даже телевизор много лет не смотрю), то его эта тема задела. У него активная жизненная позиция, ему история с обществознанием еще в школе были интересны. Но самих этих комментариев я не видела. Дословно он уже и сам их не помнит, потому что телефон со всеми этими переписками изъяли еще 7 мая 2022 года, на первом обыске.
— Как проходил этот обыск? Тимофей рассказывал «Медиазоне», что силовики облили его водой и били электрошокером, требуя признаться, что он «готовил теракты в Москве и России в целом».
— Сын рассказывал про этот обыск, когда я навещала его в спецприемнике. Но меня самой там не было. Так что давайте на эту тему не говорить.
Могу сказать по фактам: когда они пришли к сыну домой, то не представились. Когда потом ко мне приходили, тоже никто не назвался. И если мне тогда хотя бы зачитали вслух выданное следователем постановление на обыск, то сыну не предъявили вообще ничего. Так что ему было совершенно непонятно, что происходит. Забрали они при этом все, что посчитали нужным, даже тетрадки сына. Он стихи пишет.
— Тимофей рассказывал журналистам, что стихи были политические — и силовики посчитали их «экстремистской литературой».
— Эти стихи у него изъяли — и чему они были посвящены, я не знаю. Но я читала то, что он написал уже во время [административных] арестов, в 2023 году. Он и в спецприемнике продолжил сочинять — и смог передать мне тетрадку. Просто не знал, что будет дальше, и переживал, что его творчество пропадет: будет выброшено или уничтожено.
В этой тетрадке больше 20 стихотворений — и самое поразительное, что они не про политику. Это лирические стихи! Мечты о будущей счастливой жизни, о семье, планы на какую-то сильную любовь. Никакой озлобленности, никакой агрессии, никакой обиды на весь мир. Я эту тетрадку читала — и плакала. Поражалась. Он человеком остался — несмотря ни на что, понимаете? Не озлобился. Не появилось в нем звериной жестокости в ответ на жестокость.
— А что говорят про тот обыск девушка Тимофея и ее родственники? Они ведь жили с ним в одной квартире.
— Эти люди после обыска были приглашены на Лубянку [к сотрудникам ФСБ]. И после этой беседы — я не знаю, как она была оформлена, официальной была или нет, — они категорически не хотят со мной разговаривать. Что им там было сказано, я не знаю. Но они запуганы — уже на следующий день после обыска рассчитались за квартиру и съехали.
Вместе с той девушкой Тимофей прожил восемь лет, они считали себя семьей, хотя и не расписывались. И она мне с тех пор только один раз позвонила: «Не ищите меня — между нами все закончилось. Его вещи я передам на такси».
— Что происходило с Тимофеем после того первого обыска?
— Его отвезли в ОВД, не дав даже одеться: в майке, тапочках и тренировочных штанах. Дежурный спецприемника меня еще попросил: «Вы ему одежду хоть какую-то привезите». Поэтому я точно знаю, в каком виде он был туда доставлен.
Все эти дежурные из ОВД мне сначала говорили, мол, «не переживайте, его задержали за мелкое хулиганство». Просто административное правонарушение будто бы — без всякой политической подоплеки. А когда мы с сыном наконец увиделись, он рассказал, что на суде 9 мая [2022 года] его попытались обвинить в «демонстрации запрещенной символики». Якобы у него в тетрадках нашли рисунки украинского флага, символику «Азова» и что-то похожее на трезубец.
— Сам Тимофей утверждал, что перед тем, как отвезти его в отделение полиции, силовики черным маркером нарисовали на его теле несколько свастик.
— Сын об этом говорит. Но я не видела. Когда я в первый раз пришла к нему в спецприемник на свидание, это был ужасный стресс. Я же сама учитель истории и обществознания [Юлия Киселева работала учителем до 2018 года] — и всегда преподавала детям, что «у нас демократическое и правовое государство». И была в этом глубоко убеждена. До поры до времени.
— В полиции на него тогда составили протокол по статье о мелком хулиганстве и «неповиновении полиции». Я правильно понимаю, что это был только предлог, чтобы не отпускать его на свободу?
— Да. Ни одного из этих административных правонарушений он не совершал. К сожалению, доказать это в ходе апелляционных жалоб нам не удалось — приговоры оставались в силе. Потому что судьи — один, второй, третий — каждый раз использовали формулировку, что у них «нет оснований не доверять сотрудникам правоохранительных органов».
И с тех пор от одного административного ареста до следующего проходят считаные секунды. Ему буквально не дают выйти за ворота спецприемника: силовики просто приезжают и «встречают» его. То есть мы с адвокатом стоим на КПП и ждем, пока появится мой сын. Он появляется — и его уже на крыльце снова подхватывают под белы рученьки и заталкивают в машину. «Продолжение следует, — говорят. — Ты по нам скучал?» И вывозят через какой-то технический выход, тылами. А то и мешок ему на голову надевают. И так восемь раз подряд.
— Зачем так долго удерживать человека в спецприемнике за «хулиганство»?
— Ему все это время чисто сочиняли уголовку. 20 июля [2023 года] мне позвонила следовательница и сообщила, что сыну предъявлено обвинение по статье [УК РФ] 205.2 (публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, — прим. «Медузы») и что ему предоставлено право на звонок. Тимофей взял трубку: «Мама, я нахожусь в Перовском СК». На следующий день был суд по избранию меры пресечения — до 20 сентября сына оставили в СИЗО «Медведково».
— Есть ли у вас сейчас связь с сыном?
— Да, он мне весточку недавно передал: просит не переживать. «О себе, — говорит, — писать не буду ничего. Поборемся — жизнь не заканчивается на этом». Просит только беречь себя и детей. Говорит, что всех любит. И всем привет.
Да, стержень в нем есть. Лишь бы ему хватило силы! Он же очень добрый, отзывчивый, человечный. Когда еще в школе учился, соседи угостили нас своим уловом — и ему даже карасей стало жалко. Они были только из речки, еще живые. Я говорю: «Чего ты ерундой занимаешься — это же рыба, сейчас почищу и пожарю!» Так он все равно двух карасей утащил под майкой и в бак в огороде бросил. Спас!
А когда в военном училище зимой расформировывали живой уголок, он припер мне двух черепах домой. «А то бы их выкинули в снег, мам, и они бы замерзли». Я в шоке была: никогда у меня черепах дома не было, я вообще не знала, что с ними делать.
— Как ваша семья переживает то, что происходит с Тимофеем?
— Ну это дурдом — в таком напряжении нервном жить. Есть опасения реальные за его здоровье, за его жизнь. Страшно.
Но семья у нас из-за этих событий только сплотилась. Задумалась о ценностях. Мы и так всегда дружно жили — а сейчас, можно сказать, сжались все в кулачок. Дети мне говорят: «Мама, держись. Мама, ты только не сдавайся».
Беседовала Лилия Яппарова