29 декабря на 86-м году жизни умер советский и российский композитор Эдуард Артемьев. В декабре стало известно, что он был госпитализирован с коронавирусом. Артемьев написал музыку к двум Олимпиадам в России и более чем к 150 фильмам — в том числе к «Солярису», «Зеркалу» и «Сталкеру» Андрея Тарковского, к фильмам Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», а также к «Сибириаде» Андрея Кончаловского. Музыкальный журналист Никита Величко, который встречался с композитором, по просьбе «Медузы» рассказывает его историю.

Лифт многоэтажки на севере Москвы напоминал отсек космического корабля. В вестибюле первого этажа висели пейзажи чего-то похожего на Океан планеты Солярис. Углубляясь в квартиру, гость Эдуарда Артемьева проникал не столько в комнату-студию с горой синтезаторов, над которыми висел портрет Достоевского, сколько в другое время: в какой-то год из прошлого или будущего, но не настоящего, каким бы оно тогда ни было.

В начале нашего трехчасового интервью для британского журнала The Wire диктофон запищал, сигнализируя о неожиданно разряжающихся батарейках (хотя незадолго до встречи с ними все было в порядке). Одновременно зазвонил поставленный на авиарежим и тоже записывающий телефон. Эдуард Николаевич прищурился. Вспомнились слова Ивана Урганта: «Вы такое время провели в студии, окруженный электроприборами. Мне кажется, вы тоже излучаете какую-то энергетику». Артемьев тогда ответил: «Сейчас я потерял этот дар, но, когда я входил в студию своего дома, все аппараты начинали трещать, не будучи включенными. Я так же вышибал компьютеры у других. [Когда я был рядом] в аэропортах что-то не работало на пунктах досмотра».

В эту историю легко поверить, как и в другие удивительные случаи из жизни композитора. Однажды в детстве в Архангельске, где они с семьей жили во время войны, мать волокла его на санках — и Артемьев, как он говорил, впервые «ощутил пространство неба».

Трудно найти другого композитора, который был героем и вечернего шоу российского Первого канала, и международных изданий об авангардной музыке. В котором стойкость и смирение уживались с замыслами невероятного масштаба. Который объединил — вместил, как то «пространство неба», — Восток и Запад: вот он пишет «Медитацию», вдохновившись прочтенной за ночь диссертацией Григория Померанца о дзен-буддизме, а вот увлекается прог- и арт-роком, сочиняя альбом «Тепло Земли». Который ценил классику (Достоевского и Гоголя) и в то же время смотрел в будущее: известно, что Артемьев больше всего любил именно EDM-ремикс его темы на «Сибириаду». Который был автором академической музыки — послушайте его реквием «Девять шагов к преображению» — и темы к «Курьеру» Карена Шахназарова, и песни Валерия Леонтьева «Дельтаплан». Которого запомнят и по мелодиям, и по экспериментам.

«В моей жизни — одни случаи. Я заметил, что, если я хочу сам чего-то добиться, никогда ничего [не выходит]. Только линия, которая тебя ведет, — тогда получается», — говорил Артемьев. Его мышление изменилось в 13 лет, когда он из-за двери услышал дядино исполнение на фортепьяно «Vers la Flamme, Op. 72» Александра Скрябина. «Это было открытие моей музыки. После этого я уже себя вне музыки не представлял. Хотя были сомнения всякие. Но это был толчок — мозги расшевелились. <…> Я хотел сочинять».

На пятом курсе Московской консерватории Артемьев увидел объявление для интересующихся «новой электронной аппаратурой и возможностью работать в области синтеза звука» — и так попал в лабораторию инженера Евгения Мурзина, где был захвачен потенциалом фотоэлектронного синтезатора АНС, впоследствии задействованного в фильмах Андрея Тарковского. В кино Артемьев тоже начал работать, как сам говорил, случайно: понадобились футуристические звуки для фильма «Мечте навстречу» — и именно его имя как перспективного электронщика вспомнил композитор Вано Мурадели.

Тремя главными режиссерами в жизни Артемьева стали Тарковский, Михалков и Кончаловский. Первый просил создавать «музыкальные картины шумов», для чего Артемьев задействовал и синтезаторы, и оркестр. Второй — близкий друг — «закачивал» в него «свою энергию», которая преобразовывалась в навсегда запоминающиеся мелодии. С третьим связана самая масштабная работа — рок-опера «Преступление и наказание», незаконченность которой мучила Артемьева десятилетиями. Сам композитор при этом сводил свою роль в кино к простой формулировке: решать задачи режиссера (и даже считал, что потратил на музыку к фильмам слишком много времени).

«Мне хочется закончить то, что я не успел и отложил», — говорил Артемьев. В 2021 году в Петербурге все-таки поставили полную композиторскую версию «Преступления и наказания»: 900 страниц партитуры, 300 человек, из них 130 — музыканты — в минимализме Артемьев будущего не видел. Еще месяц назад, в ноябре 2022-го, в интервью по случаю своего 85-летия он рассказывал, что собирался взяться за оперу по роману Германа Гессе «Степной волк». Высиживать, выкладываться, дожимать — это были его глаголы. Последней его наградой на уровне государства стало звание Героя Труда.

Артемьев верил, что другой мир существует, что на этом все не заканчивается: конечно, если есть бесконечно расширяющееся пространство, то земной жизнью оно вряд ли ограничивается. Сегодня, когда смысл любого искусства подмяла под себя война, в этом расширении трудно не разглядеть что-то из советской эпохи. Может случиться ужасное — государственные служащие уже записывают мелодии Артемьева в «наши», а на творческом вечере композитора в Государственном Кремлевском дворце выступает певец Shaman и говорит: «Сам маэстро меня пригласил». Карьера главного патриотического певца эпохи войны началась именно с артемьевского «Дельтаплана» — и сам композитор отмечал шамановскую «могучую душу».

Но жизнь и творчество Артемьева не сводится к чему-то одному — преступлению или наказанию, картинам или настроениям, заставке «БесогонТВ», где звучит музыка из «Рабы любви», или его музыке к фильмам Тарковского, страдавшего из-за цензуры и покинувшего Россию. Как и Тарковский, Артемьев умер 29 декабря. О его уходе сожалеют и Восток, и Запад, и уехавшие, и оставшиеся — потому что сами по себе эти разделения ничего не значат. И пусть батарейки садятся, а мир между разными полюсами в империи стал невозможен — небо останется общим пространством для всех.

Больше всего Артемьева поразило на нем северное сияние.