Как борьба с «иноагентами» стала способом сведения счетов в российской правящей элите? Объясняет Александр Баунов (Carnegie.ru)
Использование термина «иностранный агент» в российском законодательстве не оправдано ничем, кроме того, что у авторов законов есть единственная цель — не просто маркировать так людей и организации, а маркировать отрицательно. В противном случае, законодатель выбрал бы более нейтральное слово «представитель» или хотя бы озаботился тем, чтобы всякий раз указывать, чей именно это «агент», считает главный редактор Carnegie.ru Александр Баунов. Но нынешний закон создает проблему не только для тех, кого признали «иноагентами», но для многих представителей государства, пишет он. С разрешения Carnegie.ru «Медуза» публикует статью целиком.
Пути индоевропейского корня ag, дальнего предка русского «ездить», разошлись в разных языках. В Греции слово пошло скорее по сельскохозяйственному пути: ago — гоню, agele — стадо, позже: agelada — корова. В латинском за глаголом ago закрепилось значение действия в самом широком смысле этого слова. Отсюда и акт, и акция, и актер, и любимый политологами актор, и агент — прямой потомок латинского действительного причастия agens, «действующий». Этимологические словари уверяют, что слово «агент» в значении «действующий от чьего-то имени», а затем и от имени другого государства, появилось в европейской латыни в XVI веке, вместе с началом европейского капитализма.
Помимо происхождения, семантику, то есть реально воспринимаемый смысл слова, формируют контексты, в которых оно обращалось, — его смысловые валентности, создающие устойчивые связки на уровне пар слов. Эти пары соединяются в более длинные словесные молекулы фраз и вещество текстов. Мышка за жучку, бабка за дедку, дедка за газетную передовицу. Скажи мне, кто твоя словесная пара, и я скажу, кто ты.
В западном мире весь ХХ век царил капитализм, тот самый, который в XVI веке призвал на помощь слово «агент». Поэтому на протяжении всего ХХ века агент как представитель иностранных, внешних сил соседствовал там с агентом, который работает на меня, в мою пользу, прозрачен и легитимен — он страховой, торговый, юридический, по недвижимости. В западных языках слово, таким образом, обрело семантический баланс. Наличие страхового агента, работающего в моих интересах, легитимирует в языке саму агентскую функцию — агент может быть как мой, так и чужой.
Другое дело русский язык XX века, сформированный вне капитализма. Никаких страховых и торговых агентов со времен Ильфа и Петрова в Советской России нет. Отсутствие коммерческого агента в СССР делегитимирует слово. Агент — это тайный представитель чужих, в лучшем случае — свой среди чужих, то есть тоже нелегальный, нелегитимный. ХХ век нарушает семантический баланс русского слова «агент», сдвигает его к тому полюсу, где слово окрашено в негативные тревожные тона.
Языки стремятся диверсифицировать значения синонимов. Например, если у вас есть слова со сходным смыслом — одно с иностранным корнем, а другое с собственным, — экономный языковой разум разводит их по разным значениям. С точки зрения саморегулирующегося языкового организма, зачем добру пропадать: пусть одно из них обозначает что-то веселое, а другое что-то грустное, или одно что-то хорошее (разведчик), а другое что-то плохое (шпион).
Обладая парой из слов «представитель» и «агент», русский язык оставил за словом «представитель» нейтралитет, а слово «агент» под давлением контекстов специализировал и сдвинул в сторону пейоратива, «ухудшенного» значения. Более сбалансированным лингвистически, то есть и юридически более точным (ибо право — это точность языка) было бы словосочетание «иностранный представитель». Но «иностранный представитель» звучит гордо. Респектабельно и солидно. Лишено негативных контекстов, накопленных ХХ веком, а потому противоречит намерению законодателя и одновременно разоблачает его: речь идет не о том, чтобы просто маркировать, а маркировать именно отрицательно.
Как твое имя? Никто
Появление слова «агент» в юридическом, хозяйственном, а потом и политическом контексте в начале Нового времени как раз связано с делегированием своего «я» другому человеку или организации, с появлением самой юридической возможности такого действия. Предполагается, что объект делегирования на время исполнения контракта лишается своей субъектности и становится субститутом, заместителем чужого «я».
Но для этого это чужое «я» должно быть. Нельзя быть агентом неизвестно кого и чего. Нельзя быть агентом вообще заграницы. Даже сталинское следствие уточняло, что речь идет о маньчжурском или польском агенте. Нельзя быть страховым агентом вообще, нужно представлять ту или другую страховую компанию. Нельзя быть агентом собственного зарубежного счета, независимо от того, как относиться к наличию зарубежных счетов, или агентом собственного подписчика, который анонимно для автора перевел деньги из-за рубежа за материал. Ибо в этом случае перевод денег не сопровождается переводом полномочий.
Логически невозможна ситуация, когда агент действует в неизвестно чьих интересах. Ты чей страховой агент? Ничей. Кто тебя победил? Никто. Должно быть, греки.
«Я называюсь Никто; мне такое название дали
Мать и отец, и товарищи так все меня величают»…
«Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последний
Съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок».
Тут мы подходим к очень важному пункту. Нельзя быть представителем без делегирования. Само по себе финансирование без обязывающего делегирования не создает агентскости. Финансирование должно для этого сопровождаться актом делегирования.
Друг, которому вы дали взаймы или сделали подарок, не становится вашим агентом и не теряет субъектность. Возможно, он будет к вам лучше относиться, и то не факт, от него зависит. Благотворительный фонд, которому вы перевели деньги на больных или бедных, не становится вашим агентом — скорее наоборот, вы присоединяетесь к его субъектности, существующей вне вашей прямо досягаемости. Ресторан, где вы, расплатившись по счету, оплатили продукты, работу повара и прибыль владельцев, не становится вашим агентом.
К удивлению многих, это распространяется и на грантовую модель. Президентский грант на исследование языка острова Сокотра, флоры Каспийской низменности и квантовых полей не означает, что к нему вместе с деньгами прилагается сокотрийская грамматика, готовый определитель прикаспийских растений и тезисы президента о квантовой теории.
Ровно наоборот, это значит, что определитель растений только предстоит составить или уточнить. Деньги тут президентские, а субъектность остается у исследователя — обозначено лишь направление исследования. Точно так же могут выглядеть гранты на исследование тех или иных сторон международных отношений, регионов или аспектов политической действительности. Еще менее понятно, каким образом профинансированное исследование растений влияет на взгляды исследователя по остальным вопросам.
Понятие агентскости и вовсе лишается какого-либо смысла, когда агентами объявляются физические лица во всех своих проявлениях: чье делегированное «я», чью субъектность они представляют, когда публикуют семейные новости, пейзажи из путешествий или домашних животных? Или даже высказывают свои взгляды, существующие вне всякой зависимости от заподозренных за ними иностранных денег.
Здесь понятие агента вступает в непреодолимое логическое противоречие само с собой. В случае обоснованных подозрений предметом исследования должны быть условия финансирования — есть ли в нем делегирование субъектности, прилагается ли к деньгам сокотрийская грамматика, — а не сам факт денежного перевода.
Забытый субъект
Одна из причин этой ошибки коренится в специфическом искажении, которое приводит к принципиальному непониманию одной профессиональной группой того, как живет и работает другая. Адресаты иностранных, как, впрочем, и российских государственных и частно-капиталистических вливаний — люди свободных профессий: artes liberales — старый профессиональный и образовательный термин, сопровождающий нашу культуру еще с римских времен. Модель их занятий и способ заработка горизонтальны — от субъекта к объекту: есть навыки и умения, и есть действительность, к которой они приложены. Секрет в том, что они получают деньги за то, что так или иначе старались бы делать бесплатно.
Оценивают же эту деятельность и пополняют разные списки люди несвободной, в строгом терминологическом смысле слова, профессии, где отношения строятся от субъекта к субъекту по вертикали — государственные служащие, сотрудники силовых ведомств. У них другой, в своей сфере тоже крайне полезный модус операнди (представить себе успешную армию, которая функционирует как исследовательский институт или редакция СМИ, удается с трудом, другое дело, что полководец может быть своего рода художником). Здесь финансируется и оплачивается исполнение приказа — чем точнее, тем лучше. Этот опыт люди переносят на другие сферы, где стимул и результат связаны принципиально по-другому. Настоящий художник, журналист или ученый — это тот, кому платят за то, что он делает сам.
Советское государство лишило рок-музыкантов официальных источников финансирования, но от этого они не стали классическими и даже не превратились в ВИА. Зато их многочисленные слушатели, более-менее вся советская молодежь 70-х и 80-х стала идентифицировать действующее государство как чужое и за него не заступилось. Artes liberales на то и горизонтальны, что перетекают из места в место, и, подобно языкам пламени над головами апостолов, они буквально висят в воздухе.
Независимое исследование России — как рок-музыка, слишком интересный предмет, чтобы остаться без своих исполнителей, их буквально придется преследовать по пятам, ломая все на своем пути. За независимым СМИ — соцсети, за ними — сеть вообще, потом сериалы и театры, потом издательства и университеты, и, наконец, захочется, вслед за Платоном, изгонять из государства всех поэтов. Но, как известно, этот идеал платоновского «Государства» так и остался на бумаге. История показала, что единственный рабочий механизм здесь не изгнание поэтов, а привлечение.
В громоздкой комбинации слов, которое сопровождает теперь любое высказывание российских так называемых иноагентов, и в оговорках, которые стали появляться в американских СМИ перед тем, как дать слово очередному стрингеру-иностранцу, вещающему из Кабула («мы обязаны предупредить, что „Аль-Джазира“ финансируется правительством Катара», «мы обязаны сказать, что CNN Turk получает финансирование турецкого правительства»), есть неприятное и нелогичное выпадение субъекта, который стоит между турецким правительством и слушателем.
Субъект стоит возле кабульского аэропорта, рискуя жизнью. То, что он говорит, сформировано реальностью, которую он видит вокруг себя, кругозором и жизненным опытом, а не деньгами правительства. Дисклеймер бросает тень на человека, который исполняет свою профессию, свою liberalis ars, что до некоторой степени оскорбительно. Лучше не звоните тогда.
Яд в водопроводе
Благодаря постоянно расширяющемуся количеству иноагентского вещества в русской вселенной первый атом, первое слово языковой молекулы «иностранный агент» все больше окрашивается его вторым элементом. Пожалуй, никогда с рубежа 40–50-х годов прошлого века слово «иностранный» не звучало так токсично.
В позднее советское время фестивалей, Олимпиад, выставок и мод оно было символом нового, открытого СССР или чего-то интересного, важного, качественного — иностранный студент, иностранный спортсмен, иностранный артист, товар, заграничная поездка, мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Иностранный шпион даже как-то терялся на этом респектабельном фоне.
Но между описанными временами и нынешним есть принципиальная разница. Потенциальная токсичность слова «иностранный» в советское время напрямую касалась немногих. Теперь она касается всех и больше похожа на яд, разлитый в водопроводе.
Сейчас, когда те или иные отношения с заграницей имеют все, пейоративное использование слова «иностранный» стало знаком угрожающей всем неопределенности. Привлечь иностранные инвестиции — это хорошо или плохо? Это, случайно, не иностранное финансирование? А выпускать иномарки на российском заводе? А иностранный менеджер в компании? А иностранный профессор в вузе? А дети в иностранном университете? А иностранный дипломат на дне рождения?
Все эти вчерашние признаки политически нейтрального, даже патриотически окрашенного успеха вдруг изменили тональность. Само знакомство, сами контакты с иностранным миром из признака компетентности, открытости, профессионализма стали источником риска, что несвойственно даже большинству современных авторитарных систем.
Бывший знак плюс превратился в знак вопроса. На месте правил — неясность, которую кто-то неизвестный берется толковать. Субъект Федерации успешно размещает облигации на рынках и привлекает зарубежные заимствования — это теперь как? Российские космонавты тренируются в Хьюстоне, — может, не надо? А иностранная выставка в музее? А послать наши картины за границу? А выход на IPO — то есть на мировые биржи, который недавно был признаком прозрачности и надежности бизнеса, теперь выглядит так, что актив предлагают разобрать на паи (shares) сомнительным иностранцам.
В структуре собственности системообразующих госкорпораций до половины принадлежит иностранным инвесторам, а эти корпорации финансируют и СМИ, и образовательную деятельность, и продвигают свои интересы в парламенте. Национальные резервы хранятся в иностранных бумагах, и из доходов от них финансируется часть расходов бюджета. Чьи все это агенты? Может показаться, что это перебор и намеренное доведение до абсурда, но в сети, во власти и в уличной политике достаточно людей, ответ которых именно таков: не надо иностранных инвесторов, университетов и бумаг.
Умножая иноагентов, группы, ухватившиеся за рычаги долго лежавшего без дела закона, ставят российскую элиту во все более неудобное положение. В отличие от советских времен сейчас почти у любого представителя правящей номенклатуры — чиновника, депутата, сотрудника госбанка или корпорации — есть иностранный агент, а то и не один, с которым хорошо знаком, давал интервью, сидел в ресторане, был в общей компании. Каждое расширение списка опутывает элиту порочащими связями все сильней. Одна из частей государства, по сути, криминализирует обыденное функционирование государственного целого.
Непрофессионально делать вид, что в мире не ведутся информационные войны. Но нынешнее применение российского закона давно нацелено не на выявление реального информационного противника, а на полное размывание самого этого понятия. Из гибкого, хоть и не всегда приятного инструмента внешней политики оно превратилось во внутриполитическое оружие, которым сторонники полной суверенизации и автаркии бьют по ее противникам, — спор, известный по истории любого авторитарного режима. Российские иноагенты все больше выглядят не столько целями внешнеполитической обороны Москвы, сколько побочными жертвами внутриэлитного конфликта.
Читайте также на Carnegie.ru:
Александр Баунов
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!